Комплекс буддийских храмов эпохи Силла Пульгукса (Bulguksa) священная земля для всех корейцев. Каждый человек, живущий в Корее, хотя бы раз в жизни побывал здесь. Со всей страны приезжают сюда студенты и школьники старших классов для изучения истории религии и государства.
Именно сюда вёз я землю с могилы отца, которую в Южно-Сахалинском аэропорту забрал из сумки тот человек без лица. Человек из моего сна. Отсюда до родины моего отца всего девяносто километров. Час с небольшим езды на такси. Сегодняшней ночью я увижу тебя, Пусан.
Проходим по широкой аллее. Под ногами камни, выложенные тысячу шестьсот лет назад. Шестьдесят четыре поколения людей приходили сюда, и каждый желал счастья себе и своим детям. Может быть, здесь бродил мой далёкий предок и также мечтал, молился и надеялся.
Сбылось ли всё,
о чём мечтали вы?
Сквозь сотни лет
о чём молитвы ваши?
Сбылось ли всё,
Неужто всё напрасно ...
Над ручейком, вытекающим из небольшого пруда, перекинут горбатый мостик. Чуть шероховатые перила блестят от прикосновений миллионов ладоней. В пруду лотос и водоросли, среди которых плавают разноцветные, в основном, золотые рыбки величиной с небольшую горбушу. С мостика открывается вид на великолепное воздушное здание с огромной традиционно изогнутой крышей. Трудно найти слова, чтобы описать гармонию этого храма, настолько естественно он вписан в окружающий ландшафт. Его можно слушать, как музыку. Он как аккорд, как высокая звенящая нота.
К огромным воротам ведут массивные каменные лестницы, по которым никто не ходит. Каждая лестница имеет своё наименование. Ступени с восточной стороны называются "Мост в лазоревых облаках". Западная нижняя лестница "Мост в райский дворец" ("Енхваке"), верхняя "Мост семи драгоценностей" ("Чильбоке"). В прежние времена храм опоясывал заполненный водой канал, по которому плавали лодки, перевозящие паломников. Наверное, поэтому лестницы именуются мостами. По преданиям, именно по этим каменным ступеням поднимаются на небо души усопших. Каждая лестница символизирует небесные ворота, через которые необходимо пройти душе, прежде чем она войдет в небесную обитель. По второй, более короткой лестнице, поднимаются души, одолевшие первую, и так далее. В период военных действий храм неоднократно разрушался. В двенадцатом веке это были монголы, в середине шестнадцатого - яполцы. Цоколь и ступени сохранились в первозданном виде, а кровля и большая часть стен реставрированы. Обойдя храм, мы попадаем в огромные ворота, за которыми небольшая площадь и действующая более полутора тысяч лет буддийская церковь. По обеим сторонам ворот безмолвно стоят исполинские статуи персонажей буддийских притч. Ворота символизируют вход в чистилище, где происходит окончательный отбор праведных душ. Маленькие измученные человечки корчатся в бесконечных страданиях за свои земные грехи у ног двух страшных демонов. Другие каменные исполины держат в руках музыкальные инструменты. Под их аккомпанемент танцуют люди, удостоенные небесной обители. Глаза их широко распахнуты от радости и неземного наслаждения.
Древнюю площадь украшают две башни-пагоды высотой около девяти метров каждая. Первая, украшенная четырьмя лестницами и массивными прямоугольными колоннами, покрыта тончайшей резьбой и опоясана балюстрадой. Она называется "Таботхап" ("Изобилие драгоценностей"). Другая, со строгими формами и изогнутыми карнизами, именуется "Соккат-хаб", что означает "ступа с останками Будды Шакьямуни". Говорят, что в давние времена у основания пагоды "Изобилие драгоценностей" стояли четыре каменных льва. Два из них были увезены иноземцами, и их дальнейшая судьба неизвестна. Ходят слухи, что в начале века кто-то видел этих львов в одном из токийских ресторанов.
В юности мне довелось услышать историю мастера, создавшего эти изумительные шедевры камнерезного искусства. Молодого каменотёса, разлучив с красавицей женой, по царскому указу привезли сюда из западных районов Кореи. Все свои силы, душу и талант вложил он в создание пагод, увидев в этом своё земное предназначение. Через год истосковавшаяся жена приехала повидаться с мужем, но строгие стражники не пустили её на территорию строящегося храма. Видя страдания молодой женщины, один из окрестных крестьян посоветовал ей пойти к расположенному рядом озеру, в водах которого отражались строящаяся пагода и фигуры работающих там людей. Долго бродила красавица Асане (так звали жену каменотёса) вдоль берега озера. Но где бы она ни находилась, в зеркале воды отражалась лишь одна пагода. Второй башни, на которой работал её муж, не было видно. Изо дня в день вглядывалась Асане в зеркальную водную гладь. Постепенно образы в воде стали для неё большей реальностью, чем окружающий мир. И вот однажды у пагоды показался её муж. С радостным криком она метнулась к нему и утонула в глубокой воде.
Молодой каменотёс, до которого дошли слухи о красавице Асане, кинулся на её поиски, но всё было тщетно. Много дней он бродил вокруг озера, громко окликая её по имени, пока однажды не увидел в воде светлый облик любимой жены. Он бросился к ней, но на дне озера оказался лишь огромный каменный валун. Безутешный муж решил увековечить в нём образ своей любимой. Целый год он высекал статую из валуна, а когда закончил, то оказалось, что он высек из камня образ Будды. Рассказывают, что если долго смотреть на статую Будды, стоящую у озера, то можно увидеть просвечивающий сквозь него облик печальной молодой женщины. И назвали это озеро "Енчхи", что означает "Небесное явление Будды во исполнение последней воли усопших".
Пульгукса-евященный для всех корейцев храм, священная земля...
По лестнице
в небо
скорбные тени бредут.
Взлететь не дает им тяжелая ноша земная.
Свирепые демоны, вечный покой охраняя,
в незримые чаши весов все деянъя кладут.
Всезнающий Будда с улыбкою мудрой
задумчиво смотрит на мир.
Секунда, как жизнь.
А века,
словно миг, пролетают
над стрелами каменных пагод,
взмывающих вверх
к облакам,
словно руки
прекрасной Асаны,
рожденной в образе Будды
из озёрного камня Енчхи.
Специально приглашённый на эту экскурсию преподаватель из университета посоветовал всем, независимо от вероисповедания, отрешиться от всего суетного и с самыми заветными светлыми мыслями войти в храм. "Бог един. На небе ли, на земле или в душе человека. Бог, каким бы именем его не назвать, есть совершенство, искренность, совесть и познание", - сказал он.
Через каменную, мощёную тысячу лет назад площадь подхожу к храму. В глубине исполинское изваяние сидящего Будды, одного из трёх самых древних на земле. Держа в руке трость из красного дерева и опираясь на плечо сына, у храма стоит старичок из нашей группы. По его впалым, морщинистым щекам текут слёзы.
"Можно ли мне войти в храм?" спросил я проходящего мимо монаха в жёлтой одежде.
" Двери в Храм, как и двери к Истине, открыты всем", ответил он. Сняв обувь, поднимаемся с другом по скользким, отполированным до блеска, деревянным ступеням. Проходим вглубь, к изваянию. Опускаюсь на колени, и вдруг нахлынуло:
- вспомнил отца, пришедшего зимой с работы в стареньком ватнике и больших резиновых сапогах. Мы, дети, бежим встречать его, замёрзшего и худого, у дверей. Берем отца за руки, как нас постоянно учила мама, и лицо его светлеет... Он достаёт из сумки бутерброд, остатки скудного обеда и отдаёт младшим:
"Заяц в лесу передал";
- вспомнил отца, крутящего по ночам ручки старенького "Рекорда", в надежде услышать что-либо о родных. В то время Сеульское радио вело специальные передачи для Сахалина, но сквозь шум и треск помех, создаваемых глушащими передачи станциями, были слышны лишь обрывки фраз и мелодий.
"Тише, дети спят", - говорит ему мама.
- вспомнил отца, хромающего после страшной травмы, полученной на работе. Высокий, нескладный, с бутылочкой молока в руке, он катит впереди себя летнюю коляску с единственным при его жизни внуком Андрейкой.
- вспомнил отца уже на пенсии по инвалидности. Не желая быть никому обузой, больной, он, вопреки нашим доводам, работает на огороде;
- вспомнил отца, умирающего от рака. В глазах боль и страдание, а под подушкой лежат конфеты гостинцы внучкам.
Как плакали мои маленькие дочери и племянницы, уткнувшись мокрыми личиками в холодный подоконник, как вздрагивали их худенькие плечи, когда в строгом чёрном костюме, под печальный реквием духового оркестра, в тёмно-красном гробу, по заснеженной, заполненной людьми улице уплывал от них навсегда их любимый дедушка. Тогда мне казалось, что я никогда больше не буду смеяться. Время лечит всё...
Он был самым обычным человеком, так рано скончавшийся мой отец. Малограмотный, любивший шумные застолья, он всю жизнь работал землекопом и ничем, казалось бы, не выделялся среди своих товарищей и односельчан. Ничем, кроме высокого, в сто девяносто сантиметров роста, и непомерной доброты, от которой иногда страдала его семья. Он приносил домой бездомных щенков и на последние деньги покупал нам ёлочные игрушки и сладости.
В доме часто жили какие-то знакомые отца, которые брали у него деньги в долг, а затем надолго исчезали. Порой он корил себя за это, но ничего не мог поделать с собой. К нам постоянно приходили гости. Отец всех встречал, провожал, угощал. Никто не уходил от него обиженным. Он отдавал людям всё, что имел, всё, что ни попросят.
Отцу не везло в жизни: болезни и страшные травмы преследовали его. Всё, что он умел делать, это - работать. Работать зачастую безрезультатно. Постепенно, с годами мне открывались глубины его души. В нём жила такая духовная щедрость и любовь к людям, такое исполинское терпение и умение переносить страдание, наличие которых никто не мог предположить в этом нескладном, иногда любившем крепко выпить, простом человеке.
Главными составляющими его жизни на земле были любовь к жизни, к жене, к детям и две мечты: вырастить детей и побывать на Родине. Детей он вырастил... Отец почти никогда не рассказывал нам о своём прошлом. Лишь за несколько дней до смерти, глядя сквозь замёрзшее окно в неодолимую даль, он неожиданно для нас стал увлечённо рассказывать о своём детстве, о родителях и вдруг замолчал, сказав только: "...Хоть бы одним глазом, хоть бы одной ногой...". Звёздной, морозной, январской ночью, не сказав ни слова, умер наш многострадальный отец. Проводить его в последний путь пришли сотни людей. Через восемь лет тихо угасла от инсульта ещё не старая мама.
Всё самое хорошее, самое светлое и доброе, что живёт во мне - это от мамы. Она научила меня видеть прекрасное и не бояться иметь своё мнение. Она открыла мне пленительный мир поэзии, литературы и музыки. Дзен-буддизм, стихи танку, история Японии и Кореи, основы искусства аранжировки цветов, рисунки тушью. Казалось, нет на свете того, о чём не знала бы моя мама. В её руках обычный лист бумаги превращался в маленький домик или забавного зверя. Из охапки веточек и цветов получался красивый букет. Как-то необыкновенно чарующе звучали в её устах слова "оригами" и "икебана". Помню маленькое чудо - карликовое дерево бонсаи, которое до переезда в колхоз росло у нас в доме в специальной нише, рядом с цветами и изречениями Конфуция.
Споры о произведениях Максима Горького, которого она читала в оригинале и в переводе на японский язык, красивые песни, тяжёлый труд на приусадебном участке и работа прачкой в областной больнице, уход за коровой и многое другое - всё это наша красивая, строгая, добрая, умная мама.
В памятном старшему поколению сорок пятом году ей исполнилось семнадцать лет. Позади были девять классов японской школы: по тем временам почти недостижимый, особенно для девочек, уровень образования. Затем - год работы на "трудовом фронте" по мобилизации. Этот год, проведённый вдали от дома на изнурительной работе по переработке рыбы с тремя выходными в месяц и двенадцатичасовым рабочим днём, стал тяжёлым испытанием для юной девушки из обеспеченной интеллигентной семьи. Он явился как бы прологом всей её будущей жизни. Не успев эвакуироваться, она осталась навсегда на этом острове, где прошли её детство и юность. На острове, который внезапно стал чужим в непонятной и страшной стране. Оказавшись в новой языковой среде, она за два года в совершенстве освоила корейский язык. Русский же давался ей с гораздо большим трудом: она говорила по-русски с явным японским акцентом. Стиль письма и орфография также были далеки от совершенства, однако Шолохова и Толстого мама читала в оригинале. В послевоенные годы на Сахалине было много корейских политработников, присланных из Казахстана, а позже из Северной Кореи. На какое-то время маму увлекли коммунистические идеи, но социалистические реалии тех лет быстро погасили её пыл. Впоследствии, усмотрев мою излишнюю политическую активность, она с изрядной долей юмора рассказывала мне о своих идейных исканиях.
Всепоглощающей была её страсть к чтению. В комнате родителей стопками лежали книги и журналы на русском, корейском и японском языках. Я любил рассматривать толстые глянцевые журналы, наполненные паутинками иероглифов, рекламой невиданных товаров и фотографиями полуобнажённых красивых женщин. В них была сосредоточена другая далёкая и загадочная жизнь. Какими-то сложными путями: через друзей в общественных организациях, через Японское посольство, в посылках маминых сестёр попадали к нам в дом произведения великого Басе, Кензабуро Оэ, Мисима, переводы Толстого и Достоевского.
Другая её страсть - это музыка и песни. В доме никогда не умолкало радио, настроенное на токийскую волну. Все самые важные новости о событиях в стране и за рубежом мы узнавали сначала от мамы, а уже потом из газет и телевидения, зачастую в совершенно другой интерпретации. Мы часто спорили с ней по этому поводу, и эти споры, по всей вероятности, формировали наш разум.
К маме часто приходили односельчане - писать и переводить письма, совершенствовать японский язык. В нашем посёлке с ней считались, её уважали. История религии, история государства Силла, сёгунат Токугава, кодекс самурайской чести "Бусидо", биография глухого Бетховена, ос новы музыкальной грамоты -- обо всём этом и многом другом я узнал от мамы. Её знания, интеллект и духовность были решающими факторами в формировании моего мировоззрения. Вместе с ней мы учили и пели песни, сочиняли и переводили танку и хокку, ходили в кино и театр. Иногда украдкой от отца, считавшего всё это развлечениями, которым надо знать меру. Помните историю маленькой японской девочки, умирающей от лейкемии? Мы всей семьёй делали для неё бумажные журавлики. Целые стаи журавлей, раскачиваясь на тонких ниточках, долго летали под потолком нашего дома. Нужно было смастерить миллион журавликов... Девочка умерла... Мама плакала, и все мы горевали вместе с ней.
Она не могла работать преподавателем или переводчиком. Отсутствие гражданства и общественная деятельность по поиску родственников налагали запрет на интеллектуальный труд. Ей оставалась тяжёлая работа на приусадебном участке, рынок с постоянными унижениями, работа прачки, уход за детьми и нужда. А как прекрасно всё складывалось вначале...
Однажды, листая у сестры страницы старого фотоальбома, я увидел пожелтевшую от времени фотографию. В парке, на фоне деревьев стоит красивая стройная девушка. Светлая блузка с короткими рукавами, узкая талия перетянута ремешком, в руках сумочка. Неужели это моя мама? Тогда ей было двадцать три года, а значит, мне уже исполнилось три. А вот ещё одна фотография. Счастливая сестра под белой фатой. Рядом, с припухшими, заплаканными глазами ещё молодая женщина. Маме здесь всего сорок два года. Сейчас я старше, чем она на той фотографии, а ведь тогда она казалась нам уже старой. Реализовала ли себя в этой жизни мама? Зачлись ли там, в иной реальности, восемь детей, рождённых и воспитанных ею? Оправдали ли мы её надежды?
Мы не смогли похоронить маму рядом с отцом. Незадолго до её кончины старое кладбище в Южно-Сахалинске закрыли. Место в ограде, рядом с холмиком, осталось пустым.
Вся жизнь, как взмах крыла,
как след звезды.
Как капелька росы сверкнула
и пропала вмиг,
оставив лёгкий след
на нежных лепестках.
И - боль в душе...
Мне всё чаще кажется, что светлые добрые души родителей наших где-то здесь, рядом с нами, в нас. Нет-нет, да и проглянет мамин образ, её взгляд, интонация в одной из сестёр. И брат с годами всё более походит на отца. Иногда мне хочется, чтобы их души, вознаграждённые за все земные страдания, ничего не ведая о наших проблемах, бедах и грехах, унеслись далеко-далеко от нас, в тихую небесную обитель...
В юные годы, когда сердечный пыл заглушал все доводы неокрепшего разума, я совершил немало поступков, доставивших боль и страдания матери и отцу. Безмерна вина моя и не оплачен мой долг...
Папоротник рву,
кукушка года считает,
улитка с трудом заползла
на ладонь лопуха.
Всё, как в детстве моём,
только волосы в инее белом.
Все, как было тогда,
только мама ушла... Давно...
Кланяюсь трижды, как учил меня, старшего, отец. В голове мелькают мысли о семье, детях, братьях и сестрах. Страх от отчаяния - вдруг кого-то забыл. "Пусть всем будет хорошо. Счастья и благополучия всем: детям, родным и друзьям... Всем...".
Встал, отошёл в сторону, в горле ком. Чуть дальше стоит и смотрит священник в белой одежде. Не помню, как подошёл к нему, посмотрел в глаза и неожиданно для себя, путая корейские и русские слова, стал сбивчиво рассказывать об отце, детях, семье. Он всё понял. "Подойди к столу. Запиши в книгу имена всех родных своих по мужской линии, начиная от отца. И здесь сто дней будут молиться за них", сказал он и добавил: "Ищи и найдёшь. Судьбы людские никому не ведомы, и благополучие твоё и детей твоих в неведомых руках Провидения".
Как мог, по-корейски, коряво записал в книгу имена родственников своих и место их проживания - Сахалин. Потом, вспомнив, снял табличку с груди и старательно переписал в книгу корейские буквы. Сколько времени прошло? Быть может, секунда, а может, целая жизнь... Сотни людей стоят внизу. Смотрят, переговариваются. На глазах у многих слёзы... Впервые, после потери узелка с землёй, почувствовал себя свободным. Я прощаю тебя, человек без лица. Твой Бог тебе судья...
Не спеша бродил по древним тенистым аллеям, смотрел и размышлял. Куда мы идём? Россия, всегда считавшая себя оплотом духовности, стремительно поменяла свои идеалы и теперь поклоняется золотому тельцу. Деньги, деньги, деньги - не считаясь ни с чем. Не останавливает даже страх наказания, не говоря уже о духовных принципах. В царство Божие на земле коммунизм - вторично народ не загонишь. Во что будут верить наши дети? Люди лишились своих идеалов. В душе образовалась пустота, в которую стремительно вливаются новые суеверия, заморские религии, крайний нигилизм. Поклон праху предков и могилам родителей приравнивается к поклонению сатане. Произошёл раскол внутри монолитных когда-то корейских семей. Старшее поколение, оторванное в молодости от своей на-
циональной культуры и религии, заполняет духовный вакуум верой в христианского Бога. Особенно не разбираясь в религиозных течениях, они ведут в церковь внуков и ходят одновременно в баптистские молебенные дома, Вселенскую и Пресвитерианскую церкви. Благодатную почву нашли на Сахалине пасторы из Кореи. Густо всходят их посевы. Всё страшно запуталось и усложнилось. В одной семье живут буддисты, атеисты, христиане и мусульмане. Что из этого выйдет, никто не знает. Настораживает не приверженность человека к отдельному религиозно-философскому учению, а его претензии на свою исключительность, монопольное обладание истиной. Мне кажется, великие источники человеческой мудрости, духовности и знаний (Коран, Библия, Талмуд и другие) должны объединять людей. К духовному совершенству и познанию можно идти разными путями, но не мешая друг другу, а помогая. Различия же пусть только украшают эту общность. Одна древняя легенда гласит:
"Однажды, какая-то старая женщина подошла к Будде и спросила его: "Учитель, я привыкла молиться богу Индре. Могу ли я при этом добиться спасения?" И ответил он ей: "Да, бабушка, молись Индре. Этим путём ты тоже придёшь к спасению".
Выбери путь и начни с себя - примерно так звучит одна из истин буддизма. А разве не об этом говорил Иисус Христос: "Не придёт царство Божие приметным способом, и не скажут: вот оно здесь или вот оно там. Ибо царствие Божие внутри нас". Смысл человеческой жизни, по учению Будды, это духовное совершенство, справедливость, добро и милосердие. Все дороги ведут к Храму, но любая из них может закончиться тупиком. Всё зависит от нас...
Интересна судьба храмового колокола, возвещающего начало Нового года по лунному календарю. Оказывается, здесь мы видим только его копию. В шестнадцатом веке, во время первой оккупации Кореи, оригинал хотели вывезти из страны японцы. Они погрузили колокол на корабль, но не успели отплыть от берега, как море расступилось, колокол упал с палубы и разбился о скалы. В ту же секунду волны, с рёвом обрушившиеся на корабль, разнесли его в щепки. Осколки колокола до сих пор лежат на дне моря у берегов Кореи, недалеко от города Ульсана. Эта красивая легенда имеет своё современное продолжение. В семидесятые годы в течение нескольких лет пытались поднять со дна моря осколки древнего колокола. Однако попытки эти не увенчались успехом. Каждый раз этому что-то мешало. То внезапно рвался трос, то шторм сбрасывал в море уже поднятый фрагмент, то не оказывалось осколка там, где его фиксировали приборы.
Рядом с храмом Пульгукса находится ещё одно чудо света - пещерный храм Соккурам. Гранитная статуя Будды, находящегося там в состоянии сатори, была создана в середине восьмого века и является объектом паломничества верующих всех стран Востока. К сожалению, этот храм не входил в программу наших экскурсий.
В автобусе непривычно тихо, все задумчивы, молчат. Руководитель группы с микрофоном подходит к каждому и расспрашивает о родителях, семье. Фамилии и названия городов звучат разные, а судьбы родителей наших почти все одинаковы.
Я уйду по осеннему лесу,
навсегда растворюсь в синеве.
В умирающем шорохе листьев
слышны песни мои о тебе.
Перед страшной дорогою дальней,
прикоснусь паутинкой к щеке.
Лебединою песней прощальной Вдруг окликну тебя...
Ужинаем в японском ресторане, сидя на полу за низенькими столиками. На стенах рисунки тушью, загадочные иероглифы, матово светящиеся бра.
..Ночное такси. Сумасшедшая гонка по улицам Пусана. Всё море до самого горизонта в ярких огнях. Тысяча судов. Кладбище "Объединенных наций", парк "Иондусан", районы Кванбоктон и Нампхводон знают все, но никто не знает, где располагался раньше пригород Донне. Случайный полицейский неопределённо махнул рукой в сторону от моря. В компьютере полицейского управления сведений о жителях бывшего пригорода нет. Долгая дорога в отель...