Не может быть хорошей мачехой плохая мать собственных детей
Опыт, вынесенный из России
(Статья написана для книги "Сорок лет отказа", Институт Востоковедения РАН.
В этой книге будет опубликована окончательная редакция статьи)
Об этой статье
Она - размышления о том, каким образом в условиях России советского периода сформировалось еврейское самосознание у того, кто родился и вырос в практически ассимилированной русскоязычной семье, воспитан в духе интернационализма, коммунистической идеологии и материализма.
Объект для иллюстрации этого весьма непростого процесса достаточно типичен и, главное, в максимально возможной мере знаком автору, ибо это - он сам.
Отдаю себе отчет в том, что моя биография никого, кроме самых близких мне людей, не интересует. Поэтому она здесь излагается максимально укрупненными фрагментами и лишь только в той части, в которой можно указать на моменты, относящиеся к теме - становление еврейского самосознания у человека, получившего совершенно иное воспитание и образование именно в России.
Естественно, что изложение на этой канве будет носить биографический характер, но, надеюсь, это не помешает основной цели - выделить главную мысль, которая в предельно сжатой форме выражена в заглавии статьи. Заглавии, весьма далеком от иронии.
Я применяю термин Россия, хотя основная часть моей жизнь там (58 лет) пришлась на годы существования страны с другим названием - Советский Союз, а родился и стал взрослым человеком на Украине. Впрочем, четыре военных года (1942-1945гг.) я ребенком провел в эвакуации именно в России, и эти годы были теми, которые положили начало осознания, что я - еврей, и только лишь в силу обстоятельств рождения говорящий и думающий по-русски. Но в то советское время национальные республики (а Украина - особенно) и их промышленные и культурные центры были в достаточной мере русифицированы. Поэтому термин Россия в этом контексте полностью оправдан.
Больше всего мне хотелось бы, чтобы эта статья, если ее удастся адекватно перевести на иврит, заменила моим внукам полезный еврею жизненный опыт, хотя они родились и выросли в Израиле. Без личного опыта им трудно понять и оценить, сколь ценно для еврея жить в еврейской стране. Если даже она, как государство Израиль, фактически еще не еврейская. Но она - единственная в мире, которая имеет шанс стать еврейской страной. И дай Б-г, чтобы с их помощью...
Объект для иллюстрации
Родился в 1930 году в городе Харьков. Родители - евреи из черты оседлости, не успевшие до революции 1917 года получить хоть какое-то еврейское образование. Подростками они были увлечены революционными лозунгами о равноправии евреев с другими народами страны и стали убежденными коммунистами. В соответствующем духе воспитывали и своих сыновей. Все вело к тому, что уж их-то внуки тем более не вернутся к своим еврейским корням. Но случилось иное.
Равноправие... Лишь впоследствии, перевалив за 50-летний возраст и уже находясь в отказе, я из подпольно распространявшегося в России сборника статей евреев-белогвардейцев(!) постиг, наконец, простейшую мысль, что человеку необходимо полноправие, т.е. полнота человеческих прав, а не равноправие со всеми другими бесправными. Само по себе требование равноправия - это всего лишь продукт человеческой зависти.
(Гораздо позже я получил ответ и на вопрос: о полноте каких человеческих прав может идти речь? Кем они определены? И понял - не какой-либо Конституцией, сформулированной группой даже очень умных и честных людей, ибо людское творчество всегда ограничено человеческими возможностями. Лишь Тот, Кто владеет абсолютным знанием природы человека и человеческого общества, может дать такие законы. И дал.)
Между собой наши родители говорили по-еврейски (на идише), но, как правило, тогда, когда хотели что-то скрыть от своих сыновей. То, что мы - евреи, я знал, но что из этого следует и как к этому относиться, меня в детстве не занимало. В довоенные годы я не помню акцента на нашей еврейской принадлежности, хотя впоследствии понял, что родители сознательно ограждали нас от того, чтобы мы слишком рано столкнулись с этой проблемой.
Жизнь моя и всей моей семьи вполне типична для благополучной советской семьи людей, как это принято теперь называть, среднего класса. Отклонение от этой "типичности" заключается только в том, что семья - еврейская. Это отклонение и его следствие являются темой данной статьи. Впрочем, и эти отклонения также типичны, если речь идет о российских евреях. Скорее всего, не только российских.
Война
"Ворошиловским метким ударом по-сталински бить врага на его же территории". Для меня, почти одиннадцатилетнего, этот пустой, как оказалось, лозунг был непреложной программой СССР. Поэтому мне не очень было понятно, что же в войне так взволновало взрослых, так всколыхнуло страну.
Лето 1941 года, каникулы, пионерлагерь. Два особых воспоминания первых месяцев войны.
Первое из них - мой лагерный товарищ (через 40 лет слова "лагерный товарищ" приобретут для меня иной смысл...) по секрету признался мне, что его отец - латыш. Ну и что из этого? Но признание было сделано по секрету и так, что не подлежало обсуждению. Однако маленький значок вопроса возле слов "равенство всех национальностей" в моем сознании появился.
Через много лет, вспоминая этот случай, я задал себе вопрос: "Почему он сделал это признание именно мне, если держал этот факт в секрете?" Наиболее вероятен ответ: "Он уже постиг, что национальность может быть ущербным признаком, а я, еврей, был его собратом по подобной ущербности".
Второе - из сводок "От Советского Информбюро", услышанных по радио в пионерлагере, внезапно дошло до моего детского сознания, что немцы наступают уже далеко от границы и бьют нас именно на нашей территории. А как же Сталин и Ворошилов? На этот вопрос ответ получить было не у кого.
Летние каникулы заканчивались. В Харькове затемнение. Роют щели для укрытия при бомбежках. Лучи прожекторов перечеркивают ночное небо, кто постарше дежурит на крышах, готовясь тушить зажигательные бомбы. Во дворе нашего 48-квартирного дома подростки обсуждают, в какой из квартир живут евреи. Обсуждают с такой точки зрения: кто из жильцов убежит из города перед приходом немцев. Снова тема "евреи и другие"... Но и тогда еще эта тема не воспринималась мною как нечто, касающееся меня самым непосредственным и судьбоносным образом.
Годы в эвакуации (1941-1945 годы)
Отец мой к началу войны был начальником производства завода, уже тогда осваивавшего производство "Катюш", которые устанавливали на грузовиках. Семьи заводского начальства (и нашу в том числе) в самом конце августа 1941 года отправили в эвакуацию в паре товарных вагонов. В других таких же вагонах и на платформах поезда вывозилось в тыл станочное оборудование завода. Отец оставался в Харькове, продолжая эвакуацию оборудования завода. Он уехал их города на грузовиках, когда уже прекратилось железнодорожное движение. Связь наша с отцом была потеряна на несколько месяцев, что невольно обеспечило нам более тесную связь с населением России. С населением если уж не совсем российской глубинки (города Пенза и Кузнецк Пензенской области), то и не культурных столиц России.
По-разному относились местные жители к эвакуированным. Мой словарный запас пополнился отнюдь не дружелюбным хлестким словом "жид". Запомнилось и часто применяемое выражение: "жиды выковыренные, деликатно воспитанные". Слово "выковыренные", хотя и точно передавало наше состояние людей, изгнанных из своих домов, но было искажением слова "эвакуированные" в духе прекрасного русского писателя Лескова (например, его "фельетон - клеветон"). Как видно из этой фразы, местное население, вынужденное принять беженцев, уже не испытывало к нам больших симпатий...
1942 год. Вместе с отцом, нашедшим нас, мы в городе Курган (тогда еще - Челябинской области). Отец - директор завода минометного вооружения. В школе, надо признать, у меня после первого времени отчуждения установились в классе отношения, в которых никак не доминировала моя национальность. Одна из причин - не слишком типичные для еврея фамилия и внешность. Кроме того, в личном общении для России многие годы была в ходу формулировка: "хоть он и еврей, но хороший (или свой или...) парень". Но если же еврей личными качествами вызывал неприязнь, то тут ему припоминалось его еврейство. Суммировалось нелинейно...
И еще один немаловажный фактор отношений с одноклассниками - физическая сила. Так случилось, что класса с пятого по седьмой я, как правило, был гораздо крупнее и сильнее большинства сверстников. Если не ошибаюсь, то когда я был в шестом классе, школы разделились на мужские и женские. Из нескольких параллельных классов лишь в моем классе и только один из учеников был крупнее и сильнее меня - мой товарищ, добродушный здоровяк, который тоже был... евреем. Вдвоем мы были в состоянии справиться со всем остальным классом, а когда мы с ним дежурили по школе на большой перемене, на нас не осмеливались "наезжать" даже старшеклассники. Так что мы не были удобным объектом для антисемитизма. Сила и готовность дать отпор - лучшее средство от проявлений чужой юдофобии и от возникновения собственного комплекса неполноценности.
По теме статьи вспоминается случай из рассказанного отцом в то время. В Кургане было два завода Наркомата (министерства) минометного вооружения. Директором одного из них был мой отец, а другого - тоже еврей, фамилию которого - Генкин - я запомнил с тех пор. Еще до войны Генкин, талантливый организатор, был награжден орденом, что было очень большой редкостью. На прием в честь приезда в Курган наркома (министра) Петра Ивановича Паршина были приглашены все "кто есть кто" тех мест. Генкин по такому случаю надел свой орден. Когда высокий гость достаточно нагрузился водкой, дала себя знать его "широкая интернациональная натура". Он подошел к Генкину, взял его за лацкан, на котором была прикреплена высокая правительственная награда, и спросил: "Кто тебе, жиду, эту бляху нацепил?".
Много раз приходилось мне слышать, что антисемитизм (точнее - юдофобия) в Советском Союзе после войны был свидетельством моральной победы проигравшего войну гитлеровского фашизма. Но антисемитизм в России существовал издревле, хотя в первое время после революции 1917 года он был официально (а иногда - и фактически) коммунистической властью всерьез наказуем. Но потом власти на него стали смотреть снисходительно, а затем он и вовсе стал полуофициальной кадровой политикой коммунистической партии и советского правительства. Этот период в нашем повествовании впереди.
И без меня много написано и рассказано, что велик был вклад евреев в победу над фашизмом. Как в сражениях, так и в тыловых подвигах тех, кто изобретал и создавал оружие для фронта. Тем не менее, и во время войны мне приходилось слышать, что евреев нет на фронте, что они "окопались" в тылу, "захватили Ташкент", "купили себе боевые ордена".
Первый инвалид войны, кого я узнал в Кургане, был недавно потерявший на фронте ногу солдат-еврей по имени Меир...
Россия в юдофобии не одинока. У Антуана де Сент-Экзюпери я читал, что вместе с ним воевал один летчик-еврей. Это был отважный летчик, лучший из асов, которых приходилось ему встречать. И даже о нем пытались там говорить, что он - трус! И Сент-Экзюпери с горькой иронией восклицает: "Разве это не трусость - всегда выходить из боя победителем?!"
Возвращение из эвакуации
Вскоре после Дня Победы отец был переведен на работу в Харьков на завод "Свет шахтера". На этом заводе он работал задолго до войны. Вернулись на этот завод и многие старые кадры. Среди них - немало евреев. Этот завод изготавливал оборудование для угольных шахт. Не правда ли, очень "хлебное местечко"? И все равно, кто-то из партийных боссов районного калибра бросил отцу: "У тебя не завод, а синагога!"
Вернувшиеся из эвакуации встретили неприязнь многих, кто оставался при немцах. Особенно - возвратившиеся домой евреи. "Особо особенно" - участники войны, ибо им, по закону, были обязаны освободить те квартиры, в которых они жили до мобилизации в армию. Неприязнь была глухая, но вполне неприкрытая - ведь кому-то пришлось освободить захваченную им квартиру, кому-то - возвратить что-то из имущества, оставленного беженцами. И не нужно было внимательно присматриваться, чтобы уяснить себе - мы вернулись в иной город, в город, где открытая юдофобия стала существенным фактором общественной жизни. Впрочем, я уезжал ребенком, а вернулся повзрослевшим подростком. Так что, возможно, дело не только в изменении обстановки, но и в умении понимать ее.
Следует отметить, что иногда власти были все-таки вынуждены отрицательно реагировать на стихийные антисемитские выходки. Так, мне пришлось в конце 1945 года или в начале 1946-го присутствовать на открытом процессе, на котором судили примитивных рядовых стихийных антисемитов.
В Украинском театре имени Шевченко в Харькове шел спектакль "Тевье-молочник" по Шолом-Алейхему. В роли Тевье - народный артист СССР Марьян Крушельницкий, один из корифеев украинской сцены, художественный руководитель этого тетра. Во время спектакля с одного из балкона прокричали: "Долой жидовскую пьесу!". Возмущенный Крушельницкий приказал дать занавес.
В ложе, по соседству с которой раздался этот крик, сидел офицер-еврей, недавний фронтовик. Он ворвался в ложу крикунов, где сидело трое зрителей, схватил за шиворот двоих из них, а третьего ногами покатил(!) по полу из ложи и так - до кабинета кого-то из официальных лиц театра. Вопрос не смогли замять, и этим "зрителям" дали какие-то сроки. Что значит несанкционированная народная инициатива!
Институт
1948 год. Окончена школа, началась учеба в Электротехническом институте (ХЭТИ), куда я поступил по совету моего старшего брата, который в том же году окончил как корабельный инженер-электрик Высшее военно-морское инженерное училище в Ленинграде. Евреи выпускники - морские офицеры редко получали назначение на Черноморский или Балтийский флота. Брат мой оказался на Дальнем Востоке в Советской Гавани, условия жизни в которой выражались тогда формулой: "сто верст - не расстояние, сто рублей - не деньги, сто лет - не старуха...".
Это была еще не черная, но уже вполне серая пора, когда евреев еще принимали во многие высшие учебные заведения, за исключением только самых экзотических. Например, закрыт был для нас институт международных отношений, куда уже за несколько лет до этого моя мама нацелилась направить меня. Мне это обошлось недешево: учили меня трем европейским языкам - немецкому, французскому и английскому. Благо, к 1948 году стало предельно ясно, что евреям туда нечего даже пытаться поступать. Так что я остался недоучкой во всех этих языках (как потом, к сожалению, и в иврите), но стал, полагаю, приличным инженером.
В ХЭТИ было много евреев-студентов, да и немало преподавателей той же ущербной национальности.
По-видимому, у евреев всегда было чутье на перспективность специальностей и профессий. Власти терпели это до поры, пока у них не появлялась возможность заменять евреев так называемыми кадрами "коренной национальности". Так было в древнем Египте со скотоводством, в средневековой Европе - с банковским делом, в СССР 20-го века - в науке, искусстве, промышленности и т.д.
Когда я был, кажется, уже на третьем курсе института, почти всех студентов-евреев радиотехнического факультета перевели на наш электромеханический факультет. Перевели их без каких-либо объяснений. Даже отличников. Потом стало ясно, что из этого факультета многих направляли на работу на военные предприятия. А великая коммунистическая партия умела заглядывать в будущее... Особенно в то, которое она сама же и творила. Лишь свой крах она предусмотреть и предотвратить не смогла.
А если говорить не только о евреях, то вот и другой пример из тех времен. На курс старше нас училась девочка по фамилии Тер-Ованесян. Фамилия типично армянская, но уж еврейкой она точно не была. Как-то среди ночи(!) был срочно созван комитет комсомола ХЭТИ по поводу Тер-Ованесян. Сообщили, что она скрыла важнейший факт своей биографии: во время войны (т.е. когда ей было не более 15 лет) она жила в оккупированном немцами Крыму и после ухода немцев была принудительно выселена из Крыма (по-видимому, вместе с семьей) в места, "не столь отдаленные". Оттуда, скрыв этот постыдный факт своей биографии, она самовольно уехала и стала учиться в ХЭТИ. И ее исключили из института.
В 1950 году ХЭТИ объединили с еще несколькими учебными институтами и создали Политехнический институт (ХПИ) имени Ленина. Заодно "прочистили" и его преподавательский состав. Причем, из ХЭТИ уволили наиболее видных профессоров-евреев. Один из них, профессор Штурман, был тут же приглашен в Академию Наук Латвии и создал в Риге серьезную школу, работавшую в области электрических машин.
Распределение
1953 год. В Советском Союзе те, кто окончил высшие учебные заведения, обязаны были три года проработать там, куда их пошлют. Считаю, что государство, сделавшее высшее образование доступным для желающих и способных на это, такое право имело. Места, куда посылали выпускников, объявлялись перед защитой дипломного проекта, и каждый мог себе наметить наиболее подходящее ему место из возможных и доступных ему. Право выбора места работы предоставлялось в порядке убывания среднего балла студентов за все годы учебы. Наименее успешный из студентов, следовательно, получал то место, которое никто другой не хотел брать. Специальная комиссия проводила распределение будущих инженеров по местам их работы.
С нами тогда еще учились те, кто был на 4-5 лет старше нас, но "отвлекались на войну с немцами". Это были немногие в нашей группе фронтовики. Они по праву распределись перед нами, по молодости лет фронта не видевшими. А уж за ними из имевшегося списка мест выбирали себе работу остальные - по баллам.
Нашей группе были объявлены места работы в самом Харькове. Велика была потребность в кадрах этого крупнейшего промышленного и научного центра. Среди заранее объявленных мест работы были и два места в нашем институте на кафедре, по специальности которой мы учились. Ни для кого из фронтовиков эта работа не представляла интереса. Мы с моей женой (учась в одной группе, мы с нею поженились после второго курса института) имели дипломы с отличием и по среднему баллу шли с большим отрывом от следующего за нами. У меня, к тому же, по дипломному проекту было заявлено два изобретения.
Зная заранее, что работа на кафедре для каждого из нас, как евреев, исключена, мы с женой наметили себе места работы на промышленных предприятиях. А я (чисто из принципа и из-за вредности своего характера) решил предъявить свои права на место на кафедре и получить удовольствие от реакции на этот демарш комиссии по распределению молодых специалистов. Посмотреть-то я посмотрел, немая сцена в заключение моего демарша была не слабее заключительной сцены из гоголевского "Ревизора", но я все-таки отправился отрабатывать свои три года молодого специалиста на харьковский завод "Электростанок".
В Сибирь на творческую работу
1956 год. Три года молодого специалиста заканчиваются. Я свободен в переходе на интересную творческую работу. Тем более что в том году началось разрешение свободного (по желанию работника) увольнения. Давно желанная возможность "увольнения по собственному желанию". Собственное желание стало дозволенным.
Харьков - огромный рынок труда, где велик дефицит инженеров моей специальности. Специальности - да, но отнюдь не моей национальности.
Один из анекдотов того времени.
Еврей при найме на работу заполняет анкету. Вопрос - ответ.
Вопрос: "Оставался ли на временно оккупированной территории?"
Ответ: "Нет".
Вопрос: "Есть ли родственники за границей?"
Ответ: "Нет".
Вопрос: "Были ли колебания в проведении линии партии?"
Ответ: "Нет".
Вопрос: "Национальность?"
Еврей надолго задумался и написал: "Что да - то да..."
Я походил, поспрашивал, поизучал конъюнктуру... Харьков, город моего рождения, был уже не для меня, еврея.
В то время у меня было приглашение на работу в Новосибирск на завод уникальных тяжелых станков и крупных гидропрессов (НЗТСГ), куда министерство станкостроения отправило ранее на отзыв мое изобретение. Нам с женой предлагали работу на этом знаменитом заводе.
Новосибирск - да, а Харьков - нет?! Какая разница? Ничего удивительного. Чем острее в каком-либо месте дефицит данных специалистов, тем меньше внимания обращала советская власть на национальность принимаемого на работу. Пока ситуация не изменится, партия и правительство могут примириться и с такой ущербной национальностью работника.
Сибирь - не Украина, условия жизни и климат гораздо менее привлекательны. Молодой специалист, по распределению отправленный в Сибирь на работу, как правило, отработав свои три обязательных года, уезжал в более удобные края. А мы с женой (плюс двое маленьких сыновей) отправились в обратном направлении. И не пожалели.
Новосибирск, завод и промышленный НИИ
Уникальный завод НЗТСГ удовлетворял наш интерес к творческой работе по профессии, а смена Харькова на Новосибирск, по сути, была внутренней эмиграцией: евреи уезжали от антисемитизма в пределах одной страны. Эту ситуацию я уже тогда называл: "убегал теленок впереди поезда...". Но вариант отъезда в другом направлении был исключен. Да и мы до него еще не дозрели.
На длительное время нам хватило этих перемен. Однако еврейские специалисты активно готовили себе замену из лиц так называемой коренной национальности, хотя коренным населением Сибири русские, как хорошо известно, тоже не были. Для Сибири русские были такими же пришельцами, как и евреи, как и многие другие. Однако себя русские там чувствовали хозяевами.
Характерная иллюстрация. 1975-й или 1976-й год. Одному из знакомых евреев, Я.З.Бровману, прекрасному инженеру, имевшую ученую степень, ранее основавшему наш коллектив, а потом работавшему в НИИ в Армении, дали разрешение на выезд в Израиль. Молодой инженер, работавший в одной из лабораторий моего отдела, спрашивает меня: "Феликс Давидович, почему они (имеются в виду евреи) от нас уезжают?" Я тогда еще сам не принял решения уезжать, но предельно просто объяснил ему причину: "Юра! Вдумайтесь в свой вопрос. Они уезжают от вас. То есть - вы живете У СЕБЯ, а они уезжают ОТ ВАС. В этом все дело". Он меня не переспросил...
Должен сказать, что в том плане, в котором анализируются события моей биографии в данной статье, почти четверть века работы в Новосибирске на заводе и в Научно-Исследовательском институте, созданном впоследствии на базе творческого коллектива заводских лабораторий, крайне бедны материалом. И это очень радует.
Так сложилось, что в основном ведущем составе того коллектива (на уровне заведующих отделами) преобладали евреи. Мы были "трудоголиками", хобби которых составляла все та же работа. Это создавало неповторимую атмосферу творческих взаимоотношений, в которой авторитет человека определялся не его должностью, а профессиональным уровнем и человеческими качествами. Приезжавшие к нам в командировку коллеги, работавшие в НИИ и на заводах западной части СССР (в основном, из Москвы, Харькова), с хорошей завистью отмечали это. В этот период проблема "евреи - неевреи" касалась только неизбежных соприкосновений с внешней по отношению к нашему коллективу средой. Об этом и скажу далее.
Командировка в Китай
В заграничные командировки, даже в так называемые социалистические страны, евреев направляли только в исключительных случаях. Такой случай произошел и со мной в 1960 году. На нашем заводе ранее проходили стажировку два китайских инженера с завода тяжелых станков в городе Ухань (Китай). Этот завод был построен как модернизированный аналог нашего новосибирского завода. И в его оснащение входили станки, изготовленные у нас. Естественно, что для наладки наших станков в Китай командировались наши специалисты по электроавтоматике - инженеры, уже имевшие соответствующий опыт в нашем производстве.
Тот, кого оформляли в "загранку", проходил утверждение в "соответствующих инстанциях". Разумеется, и в партийных тоже. Как говорится, в такие командировки евреев "не рекомендовалось предлагать".
И вдруг в 1959 году такую командировку предлагают мне. В чем же дело? Оказывается, дополнительно к официальной заявке на двух инженеров-наладчиков для командировки в Ухань прибыло на наш завод и письмо с этого завода с персональной заявкой прислать к ним именно руководителя нашего коллектива с тем, чтобы он там провел с местными инженерами занятия по усилительной (полупроводниковой и магнитной) технике, без которой тогда уже нельзя было выпускать новые станки.
И тут-то возникла проблема. Даже - две.
Во-первых, руководитель нашего коллектива Бровман Яков Зельманович (Семенович), о котором я упоминал выше, был евреем. Во-вторых, его полугодовое отсутствие в напряженно работающем коллективе пробило бы непоправимую брешь в работе всего большого завода. Я же был руководителем меньшего масштаба - руководителем лаборатории именно этих самых усилителей, состоявшей всего из 10-15 человек. Мое полугодовое отсутствие было бы гораздо менее болезненным для завода. Больше никто из заводчан не справился бы с просьбой китайской стороны. Как пелось: "Евреи, евреи, кругом одни евреи...". Вот и бери евреев на работу после этого!
Видимо, согласовав с "инстанциями", эту командировку предложили мне. Так что с февраля по август 1960 года я работал в Китае и уехал оттуда как раз тогда, когда Советский Союз, наказывая Китай за строптивость (размолвка Хрущева и Мао), отозвал оттуда советских специалистов.
К вопросу "евреи-неевреи" прямого отношения эти события не имеют, хотя иллюстрируют великодержавные потуги России диктовать свою волю всем, кому удастся. Я был ознакомлен с конфиденциальными дипломатическими нотами, которыми по этому поводу обменялись СССР и Китай: резкая нота СССР и вежливый ответ Китая. Диктовать свою волю Китаю России не удалось.
Шестидневная война 1967 года
Шестидневная война 1967 года, в которой Израиль разгромил армии арабских стран, готовых уничтожить его, у многих евреев всколыхнула чувство национальной гордости. Немалому числу из них та война помогла принять решение добиваться выезда в Израиль.
Стыдно признаться, что при всей моей радости за евреев Израиля я тогда еще был далек от такого решения. Я просто был профессиональным роботом (что называется, трудоголиком), основные личные интересы которого сосредотачивались на работе по профессии. В 1962 году на базе лабораторий завода был создан научно-исследовательский институт, в котором я стал руководить отделом. Мы, правда, еще несколько лет продолжали работать на том же месте и по той же тематике.
В 1964 году по своим разработкам на заводе я, не учась в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию, и ВАК ее утвердил. Мой рабочий день не заканчивался по заводскому гудку. Многочасовая переработка никому в нашем НИИ никак не оплачивалась. Никто из нас даже и не претендовал на такую оплату - для нас достаточным было удовлетворение от творческой работы.
Из событий войны 1967 года в связи с этим мне вспоминается такой случай. Советские газеты в обычном антиизраильском духе сообщали о событиях на Ближнем Востоке. На почте в Новосибирске я оказался свидетелем того, как пожилой мужчина отправлял телеграмму в адрес маршала Малиновского (не уверен, что не путаю фамилию этого маршала). Он писал, что под командованием маршала он воевал на таких-то фронтах, а сейчас, если понадобится, готов добровольцем отправиться воевать против израильских агрессоров. По-моему, не только я, но и принимающая телеграмму посмотрела на него как на идиота. Но у меня он тогда не вызвал того озлобления, какое вызвал бы годы спустя. Я упоминаю это лишь для иллюстрации обстановки тех лет.
Остров везения в океане есть...
С точки зрения становления моего еврейского самосознания, таким островом в океане советской действительности был наш НИИ. Правда, это везение было тактического, а не стратегического масштаба: повседневная жизнь и занятость интересным делом отодвигали на второй план крупные проблемы, если они не давали о себе знать на каждом шагу, как это было во многих других местах работы. Но неизбежные контакты с миром вне нашего НИИ все-таки напоминали мне кто я такой и работали в полезном для моих стратегических интересов направлении. Об этом для полноты картины здесь следует вспомнить.
После отъезда Бровмана в Армению (в 1965г.) во главе нашего коллектива стал Владимир Иванович Русаев, благословенна его память. Как специалист он вырос в нашем коллективе. Участник войны (на 4 года старше меня) и член партии, он, уже работая у нас, окончил вечернее отделение института, поднимался по должности, защитил диссертацию. Толковый и порядочный человек, он был одним из тех, на ком держалась в нашем НИИ нестандартная для страны творческая атмосфера. Порядочным Русаев был и в национальном вопросе.
Так, когда намечались работы по новой теме, Володя сказал мне: "Слушай, Феликс, нужен ведущий инженер на эту работу. Найди толкового еврея". Попадись мне для этой работы толковый инженер любой национальности, я бы его взял, но такой долго не попадался. Как-то я вернулся из командировки и увидел у себя в отделе нового работника - молодого еврея весьма выразительной наружности. Русаев сам нашел его. Парень этот оказался не только евреем, но и толковым работником. Признак сработал.
В последние годы нашего с ним сотрудничества (и дружбы) Русаев отлично понимал ситуацию в стране. Но не всегда - до конца. Так, когда к нему пришел начальник отдела кадров и доложил, что из министерства ему дали указание составить список евреев, работающих в НИИ, он сказал: "Почему обратились к вам через мою голову? Не давать - пусть обращаются ко мне!".
В Москве в министерстве электротехнической промышленности, к которому относился наш НИИ, он попытался выяснить причину такого указания. Его заверили, что это начальник кадров что-то напутал... Впоследствии, когда Русаева снимали с должности директора, полагаю, этот инцидент тоже был принят во внимание.
Не все было идеально в этом вопросе и в нашем НИИ. Так, кто-то написал в министерство донос, что Владимир Иванович Русаев - скрытый еврей, оттого так много евреев среди ведущих специалистов НИИ. И в министерстве Русаева спросили об этом. Он ответил: "Я не еврей. Просто, у меня интеллигентное лицо". На этом разговор кончился.
Года два Русаев уговаривал меня занять должность его заместителя по научной работе и держал ее вакантной. Но меня останавливало связанное с этим увеличение административных обязанностей. Наконец, он меня уговорил и с моими документами отправился согласовывать это номенклатурное назначение в райком партии. Все-таки номенклатура.
Володе казалось, что мой перечень научных работ и изобретений (на 7 листах) - именно то, что интересует райком. Но секретарь райкома не стал смотреть дальше пятого пункта анкеты. Увидев, что национальность - "да", популярно и доходчиво растолковал не такому уж молодому коммунисту Русаеву всю его политическую незрелость и отправил его восвояси. Долгое время Володя, обескураженный особенно тем, что такой(!) разговор велся при посторонних людях, не рассказывал мне о нем. Говорил, что меня, беспартийного, нельзя утвердить на эту должность. Советская наука должна быть партийной! Потом уж он рассказал правду.
Незадолго до того, как его сняли с должности директора НИИ (1975 или 1976 год), он с горечью как-то сказал мне: "Но ты-то хоть в Израиль уедешь! А мне куда деваться?"
Когда его сняли, он уехал завлабом в НИИ в Севастополь, откуда была родом его жена. Несколько лет назад он умер от сердечного приступа.
То, что Русаев перестал руководить нашим НИИ, существенно сняло с меня груз принятия решения о выезде из России в Израиль. Новый директор не был моим личным другом, и мне не надо было учитывать, как на нем отзовется мое ходатайство о выезде из страны. Лишь за несколько дней до подачи своих документов в ОВИР я сказал ему: "Я подаю документы на выезд в Израиль. Я хочу, чтобы ты это узнал от меня, а не от других. Продумай свою реакцию на это заранее".
О нестандартной для России обстановке в нашем НИИ следует рассказать, что два года, находясь в отказе, я продолжал работать в этом НИИ. В нем работала и моя жена. Случилось, что нам там намеренно отказали дать отпуск на то время, на которое у нас были заранее приобретены турпутевки. Администрация (она уже была обновлена полностью) явно провоцировала нас уволиться. Мы ушли в отпуск вопреки ее разрешению, обжаловав этот отказ в президиум профсоюзной конференции НИИ. Мы предполагали, что к нашему возвращению из отпуска нас уволят.
Вернувшись, мы узнали, что нас не уволили, ибо на профсоюзной конференции "номер сорвался". Когда там зачитали мое заявление, предполагая устроить мне заочный разгром, первым слово взял старший научный сотрудник Виктор Иванович Баклушин, член партии и даже секретарь партийной ячейки одела. От студента-заочника он вырос в нашем НИИ, мы с ним нередко спорили и на политические темы, причем я не скрывал своих точек зрения, не совпадавших с таковыми у него.
Баклушин (мне потом рассказывали) вышел на трибуну и сказал: "Вы посмотрите, кто сидит в президиуме нашей конференции. Это - кандидат технический наук, замдиректора НИИ по науке такой-то, это -... (и он перечислил еще таких же). Все они - ученики Феликса Давидовича. Так неужели за 24 года работы в НИИ он не заслужил пойти в отпуск в соответствии со сроками купленной им за свои деньги путевки? Купленной им, а не полученной от профсоюза. Я считаю, что профком не защитил интересы члена профсоюза!"
Виктору потом "вставили фитиль" по партийной линии, но уволить нас тогда не решились.
Решение о репатриации в Израиль
Два фактора все энергичнее ставили на повестку дня принятие решения нашей семьи о репатриации в Израиль. И трудно указать, какой из них первоначально был сильнее.
Первый из них - все труднее удавалось терпеть лживость жизни в Советском Союзе, противоречие между официально провозглашенными моральными ценностями и ими же, но реальными.
Среди них кричащее противоречие между официально исповедуемым интернационализмом и полуофициальной политикой антисемитизма. Приведу другой простой пример лицемерия. Подчеркну - простейший!
Для поездки в Китай я, хоть и беспартийный, пришел в райком партии на собеседование. Так полагалось. В то время проходила среди членов партии мобилизация так называемых "добровольцев" на работу где-то в сельском хозяйстве. В приемной я сидел рядом с "кандидатом в добровольцы", который рассуждал вслух, никого не стесняясь: "Не поедешь - партбилет клади на стол, а без него и в городе не устроишься...". И никто из партийцев, так называемых "идейных коммунистов", не возмутился этим заявлением.
Второй фактор - рост моего еврейского самосознания и стремлениежить в еврейском государстве, каким нам виделся Израиль.
Когда мы переехали в Новосибирск, советская кадровая политика, делавшая евреев гражданами второго (если не более) сорта, как это давно уже было в западной части СССР, активно там еще не проводилась. Но голод на квалифицированные кадры в Сибири постепенно снижался. Снижался в том числе и благодаря усилиям евреев, ковавших себе замену из "кадров коренной национальности".
Внутренней эмиграцией из Украины в Сибирь мы, как оказалось, просто отсрочили свое понимание того, где именно находится собственное место евреев в этом мире. Единственное! Понемногу росло наше еврейское самосознание. Если первый фактор просто выталкивал из России, то второй также и притягивал именно в Израиль, стимулировал интерес к нашей исторической родине, к истории и духовному наследию своего народа.
Удовлетворяя этот интерес, мы начали жадно потреблять информацию (в основном, нелегальную), контактировать с более информированными людьми. Так появились какие-то знания своей истории, появились представления об иудаизме, выходящие далеко за рамки реплики ильфо-петровского Остапа Бендера: "Б-га нет, это - медицинский факт".
Но был и существенный тормоз - крайне маловероятным было получить разрешение на выезд из СССР, т.к. по работе я, вдобавок, имел допуск к секретным сведениям. Необходимо отметить, что секретами, имеющими хоть какую-либо ценность, я никогда не располагал. Как я в свое время там говорил, что если бы мне сказали: "Выдай секрет, стоящий хоть чего-нибудь, и за это все человечество, ты и твоя семья будут счастливы. А если нет, то тебя тут же расстреляют", то на этом я бы и погиб, так и не сумев осчастливить самого себя в составе всего человечества.
Но принцип засекречивать все, что только можно было засекречивать, маниакально выдерживался в советской практике. Тем не менее, в конце концов, желание вырваться из СССР у нас превысило опасность на несколько лет оказаться в "отказе" и вести жизнь без работы, без определенных средств существования, в условиях гражданского анабиоза. В том, что, подав документы на выезд в Израиль, мы с женой оба лишимся работы (она преподавала в учебном институте - в НЭТИ, а затем перешла в наш НИИ), мы не сомневались.
Едва ли не последним сигналом для принятия решения о выезде было то, что нашего младшего сына без какой-либо мотивировки отстранили от занятий на военной кафедре НЭТИ того же института, где преподавала жена, а я был председателем Госкомиссии, принимавшей в нем защиты дипломных проектов инженеров электронной техники. Отстранить сына - отстранили, а декан факультета сказал жене, что причины отстранения сына сказать ей не могут, но отстранением его от военных занятий ограничатся.
В мае 1978 года мы с боями вручили в ОВИР документы на выезд в Израиль. Выезда, разумеется, по причине воссоединения с родственниками. Иные причины не рассматривались, а родственники в Израиле к тому времени у меня, действительно, появились.
Исключение сына из института
В этом эпизоде есть два интересных момента, которые стоят того, чтобы о них рассказать. Наш младший сын Александр в июне 1978 года должен был защищать уже завершенный им дипломный проект.
В это время усилились попытки призвать в армию нашего старшего сына и тем самым сделать его "невыездным" на многие годы. Поэтому Александр, не дожидаясь защиты своего проекта, вместе со всей остальной семьей подал в ОВИР документы на выезд в Израиль.
Этот факт влек за собою неизбежное обсуждение (точнее, осуждение) такой "белой вороны" на собрании учебной группы, в которой он учился. Обычно за этим обсуждением следовало ходатайство бывших соучеников об исключении из института этого студента, не достойного звания советского инженера.
Неотразимым вопросом, бьющим наповал, на таком собрании было: "Следовательно, мы с тобой завтра можем оказаться лицом к лицу с оружием в руках?!" И этот вопрос был ему задан.
Сын спросил: "Кто верит, что Израиль может напасть на Советский Союз? Поднимите руку!".
Разумеется, руки никто не поднял. Александр продолжил: "Значит, нет таких идиотов. Тогда как же мы можем оказаться друг против друга с оружием в руках? Значит, вы туда с оружием придете. Так я предупреждаю: если мне на мушку попадется знакомое лицо - моя рука не дрогнет. Вам там нечего делать с оружием в руках!"
На этом обсуждение закончилось. Изворотлив ум чиновника: последовали два приказа ректора. Один - не допустить сына к защите дипломного проекта как человека, пожелавшего выехать в капиталистическую страну; вслед за ним и второй приказ - отчислить из института как не защитившего дипломный проект.
Жизнь в отказе
Есть в жизни большинства евреев-отказников и нечто положительное. Прежде всего, официальное ходатайство о выезде из СССР в значительно мере раскрепощает человека, в том числе и освобождает его от ряда условностей, которым невольно приходилось следовать обычному гражданину "самого свободного в мире социалистического государства". Об этом много написано и нет нужды повторяться. Представляется интересным несколько нестандартных ситуаций.
Среди них - эффект, который имело мое письмо экс-чемпиону мира по боксу американцу Мухаммеду Али (Кассиусу Клею).
В конце 1978 или в начале 1979 года в советской газете сообщили о приеме Брежневым Мухаммеда Али (который создал Международную Лигу борьбы за достойное существование человека), которому Брежнев разрешил снять фильм о Советском Союзе. В ответ я написал Мухаммеду Али письмо с приглашением приехать в Новосибирск и взять там интервью в ОВИРе, ознакомиться с отказниками, которые получили отказ, хотя не имели никакого отношения ни к каким секретам. В качестве таковых я привел пример моих сыновей и двух профессиональных музыкантов - скрипача и пианиста. Письмо было отправлено в посольство США для Мухаммеда Али, а в копии - председателю Новосибирского облисполкома (аналог губернатора области).
Я отдавал себе отчет, что желательный мне эффект может быть достигнут только неожиданным для властей нестандартным ходом. И такой ход был найден: письмо, отправленное в Посольство США, было не первым экземпляром, напечатанным на машинке, а одним из напечатанных через копировальную бумагу. В письме же я написал, что направляю несколько экземпляров этого письма, ибо не уверен в надежности его доставки.
Обычно принято первый экземпляр направлять основному адресату. Не обнаружив среди писем, направленных в посольство США, первого экземпляра, власти должны были предположить, что я его передал иным образом, и оно от них ускользнуло. Скорее всего, так и поняли: меня немедленно вызвали в облисполком, попросили никуда больше не писать и срочно оформили разрешение на выезд этим двум музыкантам (один из них - живущий в Иерусалиме известный пианист профессор Михаил Богуславский) и моей семье. Кроме меня самого.
В мае 1979 года наш старший сын (с женой и дочерью четырех лет) и младший сын прибыли в Израиль. А я получил разрешение еще через 9 лет.
Советская политика дружбы народов
Я знал, что в Израиле под эгидой компартии тогда функционировало общество дружбы народов Израиль-СССР. Попытки обнаружить в Советском Союзе аналогичное общество дружбы народов СССР-Израиль дали нулевой результат. Для того чтобы дать толчок к его созданию, мы организовали Новосибирскую Ассоциацию содействия дружбе народов СССР и Израиля. Я стал ее председателем.
По итогам задавливания этой Ассоциации я написал обзор фактов и документов под названием "Прозрачная книга". Она, как и еще несколько документов (в том числе моя брошюра "Правовые основы выезда из СССР на постоянное жительство в другие государства"), была мною переправлена сыновьям в Израиль, где была издана. Документы эти фигурировали в обвинительном заключении, когда меня в 1982 году судили в Новосибирском областном суде.
Песня евреев-репатриантов
В 1981-м году на международной книжной ярмарке в Москве был представлен Израильский павильон. Незадолго до этой ярмарки мы с женой на мотив "Гимна демократической молодежи" написали "Песню евреев-репатриантов". У нее был подзаголовок: "Адресуется также и тем, кто не может или не хочет нас понять". Ее мы с сопроводительным письмом отправили в газету "Комсомольская правда".
Разумеется, мы с женой не ожидали, что эта песня будет в СССР опубликована и, тем более, исполняться в концертных залах. Но я предполагал, что ее отправка в газету давала некоторую формальную легитимацию того, что ее текст может появиться у кого-либо еще.
В книгу отзывов павильона Израиля мы вклеили ее текст и текст сопроводительного письмо в газету. Вот текст песни.