Болезнь Кеннеди

Юрий Устименко

Памяти моего отца посвящается

БОЛЕЗНЬ КЕННЕДИ

Оглавление:

Глава 1. Посольство дает "добро".

Глава 2. Вдвоем.

Глава 3. Потомок запорожцев.

Глава 4. Перед выбором.

Глава 5. "Мир и дружба!"

Глава 6. Мужское воспитание.

Глава 7. Возле театра Образцова.

Глава 8. Заграничный лоск.

Глава 9. Окно в новый мир.

Глава 10. Дети лоцманов.

Глава 11. В раздумье.

Глава 12. От матери к сыну.

Глава 13. Прибавление семейства.

Глава 14. Дом в Бронксе.

Глава 15. Муки просвещения.

Глава 16. Ожидание.

Глава 17. Бумажная круговерть.

Глава 18. Квартира с видом на помойку.

Глава 19. Лекарство от ностальгии.

Глава 20. Поколение, выбравшее "пепси".

Глава 21. Комнатный "Мерседес".

Глава 1. Посольство дает "добро".

-Можешь нас поздравить! Нам дали немецкую визу! - Радостно выпалила с порога Татьяна Марковна. Она слегка запыхалась, хотя поднималась на лифте, заработавшем с утра после двухнедельного простоя. Судя по состоянию жены, приятная новость обсуждалась с братом на одном дыхании.

-Поздравляю, - сухо обронил Павел Федорович, отвел глаза от экрана компьютера и посмотрел на жену. Яркий румянец на ее обычно бледных щеках говорил о нешуточном волнении, чему была веская причина. Томительное ожидание известий из посольства подошло к концу, и теперь настала пора собирать чемоданы.

-Ты счастлив? - Допытывалась Татьяна. - Ну, скажи, что счастлив.

Павел Федорович перевел взгляд на Виктора, сверкавшего стеклами очков из-за плеча сестры. Он был инициатором и вдохновителем плана переезда в Германию, где можно, как заверяли его приятели, жить безбедно и беспечально, ничем себя не утруждая. Немецкое правительство, мучаясь угрызениями совести за преступления, совершенные фашистами в ходе второй мировой войны, широко распахнуло двери перед евреями, которые населяли одну шестую часть света. Ожидать переселенцев из других регионов планеты, где о строительстве коммунизма помалкивали, не приходилось.

Таким путем решали две задачи: замолить грехи нацистского прошлого и довести численность еврейской общины до довоенного уровня. Процедура въезда в первые десятилетия казалась максимально упрощенной. Достаточно подать в посольство ФРГ в Москве прошение на въездную визу, заполнить анкету и представить документы, подтверждающие принадлежность к вечно гонимой нации, чтобы получить право на постоянное место жительства со всеми вытекающими отсюда материальными благами. На ожидание ответа уходило несколько месяцев или несколько лет, кому как повезет.

Отказывали немногим. Добропорядочные и законопослушные немцы, по натуре злостные бюрократы, привыкли верить не своим глазам, а документам. На этом и строили свой расчет предприимчивые дельцы, которые наладили в крупных городах бывшего Советского Союза массовое производство справок и метрик, позволявших русским, украинцам, осетинам, азербайджанцам, отпетым антисемитам и авантюристам всех мастей записаться в евреи.

Дотошные немецкие чиновники придирчиво изучали бумаги, вскидывали глаза на голубоглазую блондинку с носом картошкой, горестно вздыхали и вновь погружались в чтение. "Так кто же у вас в роду еврей?" - Спрашивали в надежде услышать вразумительный ответ. "Бабушка по отцовской линии", - с готовностью отвечала просительница, хлопая длинными ресницами. Раньше язык бы не повернулся сказать такое, а сейчас она готова назваться кем угодно, лишь бы уехать из страны, где настоящее столь же непредсказуемо, как и прошлое, не раз исковерканное и переписанное в угоду кремлевским правителям.

Пересечение немецкой границы давало шанс сесть на шею немцам и до конца своих дней не задумываться над тем, где и как зарабатывать на хлеб насущный. Статус "еврейской иммиграции" гарантировал социальное пособие, которого вполне хватало на пропитание, одежду и развлечения, а также бесплатную квартиру, полное медицинское страхование и подчеркнуто внимательное отношение местных чиновников.

Они охотно шли на большие уступки, лишь бы избежать обвинений в антисемитизме, способных сломать карьеру любому политическому деятелю Германии, будь то генерал бундесвера, депутат бундестага или министр федерального правительства. Немецкие власти платили еще пособия на детей, намного превышавшие российские пенсии, выдавали стиральные машины, помогали обосноваться на новом месте.

Детские пособия Виктора не интересовали, и к детям он был равнодушен до неприличия. Однажды проговорился, что у него есть внебрачная дочь, но видится с ней раз в год не каждый год. Родственные связи поддерживал лишь в том случае, если они приносили ощутимую пользу. Например, с родителями - до тех пор, пока нуждался в их помощи. Мать хорошо готовила и всегда вовремя подавала еду на стол, а у отца можно было занять без отдачи немного денег. На большие суммы рассчитывать не приходилось, потому что родители жили на одну пенсию, которой хватало в советские времена, чтобы оплатить все счета за квартиру, даже кое-что откладывали и летом уезжали в дом отдыха.

Когда Виктор начал хорошо зарабатывать, он устроил ремонт в своей комнате и купил новую мебель, чтобы не ударить в грязь лицом перед гостями. Его нисколько не смущало, что путь в новую обитель пролегал через прихожую с протертым до дыр линолеумом, а унитаз и ванна помнили еще сталинские времена. Паутина мелких трещин придавала им сходство со стариками, скользившими в кухне и коридоре бестелесными тенями и казавшимися лишней обузой, особенно вечерами, когда сын устраивал приемы для нужных людей, с грохотом музыки и визгом расшалившихся девиц.

На это время родители закрывались в своей комнате и сидели там тихо, как мышки, отваживаясь выйти только в туалет. Если матери, страдавшей гипертонией, приходилось вызывать "скорую помощь", отец, провожая врачей, смущенно бормотал, кивая на запертую дверь, за которой гремела музыка: "Извините, соседи". Рано утром отец уходил на охоту за продуктами, а мать готовила сыну завтрак, иногда робко пытаясь поделиться с ним своими мыслями, дать добрый совет.

Виктор ее не слушал и в советах не нуждался, он умел жить. Поступил в медицинский институт, куда юношей принимали практически вне конкурса и не обращали внимания на злосчастный пятый пункт в анкете, где была проставлена национальность, исключавшая доступ в престижные вузы. Получив заветный диплом, подался инструктором в райком комсомола, обзавелся полезными связями и выбился в писатели. У него получались идейно выдержанные детективы из жизни Запада, о чем автор имел смутное представление, черпая свои знания из Большой советской энциклопедии, которую издатели хранили на полках в своих кабинетах, но никогда туда не заглядывали.

Рецензенты, знакомые с чужеземными нравами и обычаями не понаслышке, пересказывали избранные места из романов Виктора Чернова как свежие анекдоты, а книги продолжали выходить. Они были сродни программам новостей государственного телевидения - политически грамотными и морально устойчивыми, что ценилось превыше всего в личных анкетах, служебных характеристиках и ворохе других бесполезных бумаг, без которых немыслима советская власть.

Когда она пошла трещинами, на книжном рынке появилось так много нового и интересного, в основном хорошо забытого старого и заграничного, что спрос на литературу в духе социалистического реализма упал до нуля. Партийные авторы были вынуждены переквалифицироваться в телевизионных юмористов либо научиться писать книги, а не сочинения на заданную тему. Да и вскоре выяснилось, что бороться за передел собственности Союза писателей намного выгоднее, чем корпеть над бумагой.

Виктор попытался попасть в струю, для солидности отрастил усы, завел очки в модной оправе и вслед за Ельциным вышел из КПСС, но должного эффекта это не произвело и денег не прибавилось. Проедать сбережения не позволяла прирожденная скупость, и литератор мог бы умереть с голода, лежа на сундуке с золотом. Пришлось искать пути безбедного существования. Прежде всего, решил проблему пропитания, ради чего помирился с сестрой, с которой несколько лет не здоровался, потому что она удачно вышла замуж, часто ездила за границу и обрастала вещами. Этого он ей не мог простить, но после смерти родителей, когда некому стало готовить и подавать еду, автор десятка никчемных романов начал регулярно столоваться в доме Татьяны Марковны.

Она приняла его, как будто ничего не случилось, и не было периода, когда он ее игнорировал и явно презирал. Так уж повелось в семье, где долго ждали мальчика, и вот он появился, наконец, в год окончания войны, двойная радость, хрупкий, болезненный, капризный. Его носили на руках, баловали, угождали во всем, и Виктор привык быть в центре внимания и забот. Естественно, старшая сестра отошла на задний план, и на первых порах бунтовала, требуя своей доли любви и ласки, но ее усмирили, дав ясно понять, кто в доме главный. С того времени она свыклась со своей ролью второго плана, ни в чем не перечила брату и шла у него на поводу, прощая обиды и пренебрежение. Очень переживала из-за его неудач и неустроенности, стремилась во всем помочь.

Тем временем друзья, народ ищущий и творческий, проведали о хорошей жизни в Германии, и Виктор решил попытать там счастья. Вначале убедил в своей правоте сестру, так как уезжать без нее не собирался, рассудив, что за границей никак не обойдешься без знания иностранных языков. Немецкого Татьяна Марковна не знала, но довольно сносно болтала по-английски и была убеждена, что на английском языке изъясняется вся просвещенная Европа. С ее мужем у Виктора возникли проблемы. Он относился к идее переезда отрицательно, мог в какой-то момент сорваться и накостылять под горячую руку родственнику по шее. Литератор старался держаться на безопасном расстоянии.

* * *

-Почему ты молчишь? - Допытывалась у мужа Татьяна Марковна. - Скажи что-нибудь.

-Желаю вам счастливого пути, - улыбнулся в ответ Павел Федорович.

-А я тебе что говорил? - Злорадно взвизгнул Виктор. - Он же с самого начала возражал против поездки и не собирается с нами ехать.

-Не спеши, - осадила его сестра, твердо усвоившая из богатого опыта семейной жизни, что мужчину надо вначале накормить, а уж потом поднимать щекотливые вопросы. - Все обсудим после обеда. На голодный желудок такие проблемы не решаются.

Она проследовала на кухню, и за ней увязался брат, что-то бормоча ей в спину. Оставшись один, Павел Федорович снова повернулся к компьютеру, но работа не клеилась. Лежавшая на столе раскрытая книга вызывала рвотные позывы. Это был очередной "дамский роман", плод больного воображения сексуально озабоченной американской писательницы, достигшей возраста, когда не помогает ни самая дорогая косметика, ни пластическая хирургия. Ее необузданная разумом фантазия постоянно блуждала ниже пояса и рисовала картинки, которые приходят во сне подросткам в сложный период половой зрелости и заключенным, отбывающим длительный тюремный срок.

Но ничего не поделаешь, приходилось переводить этот горячечный бред на русский язык, потому что иного источника заработка не просматривалось. По выходе на пенсию денег катастрофически не хватало. Вот и подался переводить с английского на русский язык для издательства, выпускающего всякую дребедень на потеху почтеннейшей публике, лишенной при советской власти доступа к заокеанской массовой культуре. Вначале это были забавные детективные истории и скупые на языковые изыски повести о похождениях бравых солдат удачи и спецназа, а теперь очередь дошла до половых приключений. Противно, конечно. Точнее - омерзительно. И здесь уж никак не скажешь, что труд облагораживает.

Одно хорошо - часто заглядывать в словарь, подбирать нужные слова и выражения почти не приходилось. Книга написана самым доступным, простейшим языком, чтобы даже малограмотные читатели могли понять, что чувствует главная героиня, ощущая приближение желанного мужчины. Чистой воды литературная халтура, и отношение к ней должно быть соответствующее, но себя не переделаешь, и Павел Федорович проводил за компьютером по восемь-десять часов в день, вновь и вновь редактируя уже готовый перевод. Не зря Татьяна Марковна частенько напоминала: "Ты же у нас медалист", хотя оставалось неясно, говорит она об этом с гордостью или осуждением. С детства у всех вырабатывается стойкое отвращение к отличникам, которых всегда ставят в пример их сверстникам, что порождает желание при первом удобном случае крепко стукнуть по шее пай-мальчика.

За обедом оживленно обсуждались планы будущей жизни в Германии, и мнения разделились.

-Нужно проситься в большой город, - настаивал Виктор.

-Зачем?

-Там перспективы, и вообще.

-Да, конечно, - язвительно заметил Павел Федорович, - много шума, людей и машин, а в мутной воде легче поймать удачу. Тебе здесь перспектив не хватает? Или ты думаешь, что твои романы начнут переводить на немецкий язык, как только издатели сведут с тобой личное знакомство и начнут приглашать домой на ужин?

-А почему бы и нет?

-На мой взгляд, твои романы надо вначале перевести на русский язык.

-Обижаешь.

-Нет, смотрю правде в глаза.

-И что ты там видишь?

-Откровенно говоря, ничего хорошего. На что жить собираешься? Думаешь, немцы тебя будут кормить?

-Конечно, - самодовольно усмехнулся Виктор. - Они нам должны.

-Кому нам?

-Нам, евреям.

-Не понимаю, - удивился Павел Федорович. - А кто здесь, собственно говоря, еврей? Да, родители у тебя евреи, что зафиксировано в пятом пункте анкеты, доставшейся от Сталина. А дальше что? Языка, истории и культуры своего народа ты не знаешь, зайти в синагогу, имея в кармане партбилет, всегда боялся до коликов, о существовании Израиля вспоминаешь с содроганием, на иудеев с пейсами, в черных шляпах и длинных сюртуках смотришь с плохо скрываемым отвращением. Если бы ты родился до войны, мог бы, по крайней мере, предъявить немцам счет за испорченное детство. Но ведь и этого нет. Кстати, немецкий выучил?

-Зачем?

-Объяснишь немцам, что они тебе должны, - пояснил Павел Федорович и встал, давая понять, что разговор закончен. - Спасибо за обед. Все было очень вкусно.

-Мы с Витюшей немного прогуляемся, - сообщила Татьяна Марковна. - А ты, пожалуйста, не засиживайся. Может, хватит работать на сегодня?

-Решим вопрос, - бросил на ходу Павел Федорович, прошел в кабинет, сел в кресло на колесиках и хотел включить компьютер, но передумал. Разговор за обедом взбудоражил и всколыхнул воспоминания о собственном детстве, с которым война сыграла злую шутку.

Глава 2. Вдвоем.

Паша Маренко пошел сразу во второй класс, потому что в одиночку, полагаясь лишь на помощь сердобольных соседей, отец едва справлялся со своими семейными обязанностями и решил оттянуть хотя бы на год прощание с детским садом, где за сыном присматривали до глубокого вечера. Круглые сутки, а то и несколько суток подряд Федор Михайлович работал в челюстно-лицевом госпитале в Красноярске. В Сибирь они были эвакуированы из Харькова, когда стало ясно, что война неумолимо приближается к городу и вслед за воздушными налетами следует ждать немецкие танки.

Ехали в грузовых вагонах, предназначенных для перевозки лошадей и коров, "теплушках", без полок, воды и туалета, спали на дощатом полу, состоявшем, казалось, из сплошных щелей, запасались кипятком на станциях, жадно ловили новости с фронта, радовались, что дорога выпала летом, когда морозы не предвидятся, и были счастливы, что находятся в движении. Время от времени поезд отгоняли на запасные пути, где он простаивал часами и сутками, чтобы пропустить воинские эшелоны, спешившие на запад, или просто не хватало паровозов. Иногда нещадно бомбили и обстреливали с воздуха, но весь этот ужас не запечатлелся в памяти пятилетнего мальчика. Так уж, видимо, устроена детская память - она вычеркивает горе и боль, освобождая взрослого от ночных кошмаров.

Мать, тоже врач, выехала со своим госпиталем позже, угодила в Среднюю Азию и затерялась без следа. Лишь ближе к концу войны от нее пришло письмо, в котором она просила развод и обещала забрать Пашу при первой возможности. Развод оформили, но больше никаких известий от матери не поступало, и Федор Михайлович частенько величал себя "папа-мамой", а Паша называл его Батько или Батя. Он мог бы легко найти новую жену - после войны самый завалящий мужичонка ценился на вес золота, но подрастал сын, с тупым детским эгоизмом категорически возражавший против появления в семье чужой женщины. Вот и жили вдвоем.

Вести домашнее хозяйство, когда отец на работе, а сын в школе, конечно, трудно, но они справлялись. Федор Михайлович приносил судки с обедом и ужином из госпитальной столовой, а в свободные дни готовил потрясающе вкусный украинский борщ, если удавалось найти продукты на местном рынке, где были выставлены на продажу как привычные, так и диковинные для приезжих товары. Молоко не жидкое, а замороженное, аккуратными овальными льдинами, кедровые орешки и светло-серые кусочки смолы, плавающие в банке с водой, "сера", которая заменяла аборигенам современную американскую жвачку.

Большим подспорьем для семьи был земельный участок, выделенный властями на пустырях у колхозных полей для сотрудников госпиталя. Группами и в одиночку они добирались до своих частных владений на попутных грузовиках, служивших тогда главным средством передвижения за городом. Все свободное время летом и осенью врачи и медсестры гнули спины, сажая, пропалывая и собирая картошку, драгоценный продукт, который помог выжить в годы войны.

Одна беда - хранить мешки негде, но Федор Михайлович нашел выход - выкопал погреб под комнатой на первом этаже, где жили Маренко. "Когда у тебя будет свое жилье, - наставлял сына, - проси первый этаж. В этом случае свой погреб гарантирован". Роль домашнего холодильника в те годы играла "авоська" с продуктами, вывешенная через форточку за окно, которое было тщательно законопачено и заклеено на зиму, а между оконными рамами проложена вата.

Паша помогал с уборкой, старательно мыл пол, а со временем наловчился жарить картошку и котлеты. Короче, в доме было чисто, и голод семье не грозил. С малых лет Паша умел следить за собой, пришивал пуговицы, если они не терялись, старательно зашивал дырки на штанах и рубашках, иногда пытался штопать носки. Получалось не очень красиво, но прочно. Еще он умел гладить, стирал носки и носовые платки, а постельное белье и рубашки отец отдавал в стирку санитаркам и нянечкам, и те радовались приработку.

Жили скудно, и на всю жизнь Паша сохранил бережное отношение к еде. Он вычищал тарелку до первоначального блеска и никогда не оставлял объедков и огрызков. Позже, когда годами жил и работал в Африке, Европе и Америке, где не слышали о дефиците продуктов, дома всегда имелся запас круп, мучных изделий и мясных консервов. Кое-что время от времени приходилось выбрасывать, когда выходил срок годности, но запасы пополнялись регулярно.

Дома не сиделось. По воскресеньям, если отец оставался на дежурство, Паша приходил в госпиталь, где его принимали как самого дорогого гостя. Истосковавшиеся по детям раненые расплывались улыбками при виде мальчика, и каждый хотел до него хотя бы дотронуться, ласково провести рукой по стриженой наголо голове, посадить на колени, рассказать какую-нибудь незамысловатую историю, поинтересоваться, как идут дела в школе.

Хотя улыбнуться и заговорить могли немногие. Госпиталь принимал в основном тяжело раненых, у которых снесена нижняя челюсть или половина лица, что не мешало им радоваться жизни. В одной из палат обязательно устраивали концерт по заявкам, Паша пел народные украинские песни и декламировал "Бородино". Его всегда выделяла учительница на уроках музыки за тонкий слух и звонкий голос, но в те годы нечего было даже задумываться о карьере на сцене.

По возвращении на Украину, пока учился в школе, отсутствие матери у Паши воспринималось без удивления и вопросов. Больше половины учеников его класса жили в неполных семьях, как правило, без отцов, погибших на фронте, а у некоторых виднелись шрамы на лице или они недосчитывались пальцев на руке. Годы оккупации и боев оставили в наследство гранаты и мины, завалявшиеся в руинах, оврагах и подвалах, где их раскапывали вездесущие мальчишки. Один такой кладоискатель принес в класс противотанковую мину и начал ее разбирать, но не успел до конца урока и пригласил друзей на старое кладбище напротив школы, чтобы завершить дело. Грянул взрыв, и Паша навсегда запомнил страшное в горе лицо женщины с распущенными волосами, летевшей к школе со всех ног, матери двоих погибших братьев-близнецов.

При поступлении в институт пришлось заполнять пухлую анкету, авторы которой въедливо интересовались мельчайшими подробностями биографии абитуриентов, равно как их ближайших и далеких родственников. На все вопросы следовало отвечать обстоятельно, не ограничиваясь лаконичными "да" или "нет". "Ни в каких партиях ранее не состоял, - старательно выводил 17-тилетний Паша. - В плену и на оккупированных территориях не был. Родственников за границей не имею". А в графе о матери вышел конфуз. Суровый мужчина в костюме военного покроя, надзиравший в приемной комиссии за процессом заполнения анкет, проверил Пашину работу и брезгливо отодвинул в сторону.

-Возьми новую анкету и перепиши, - приказал он. - Укажи, когда и при каких обстоятельствах мать оставила семью, где находится в настоящее время и чем занимается.

-Я не знаю, - робко пролепетал Паша.

-Надо знать, - отрезал мужчина с оловянными глазами. - Иди, работай.

Возможно, и в институт бы не приняли из-за "белого пятна" в биографии, но помог случай. На собеседование Паша попал к директору института Лобанову и очень угодил с ответом на главный вопрос "Почему ты решил поступать именно в наш институт?"

-Здесь я могу получить лучшее в мире гуманитарное образование, - отчеканил Паша, не моргнув глазом, хотя не имел ни малейшего представления о том, чему учат в институте международных отношений, и стремился туда, ориентируясь исключительно на звучное название. О самом существовании такого института узнал абсолютно случайно и сразу решил: надо попробовать. Если не выйдет, можно подать документы в МГУ на юридический факультет.

-Думаешь, у нас дело лучше поставлено, чем в университете? - Ласково спросил польщенный бесхитростным комплиментом директор, который претендовал на роль большого реформатора в системе образования.

-Лучше! - Воскликнул Паша, поступавший на международно-юридический факультет в июле, а первого сентября с удивлением обнаруживший, что факультеты слили воедино, похоронив специализацию по профессиям.

-В дипломаты метишь? - Язвительно заметил владыка института, облаченный в новехонький мундир дипломатического работника. Тогда как раз придумали форменную одежду для всех государственных служащих, включая финансовых инспекторов и вагоновожатых, а дворников обошли вниманием, хотя они верой и правдой служили компетентным органам, и участковый милиционер собирал их каждое утро, чтобы получить информацию и провести инструктаж.

-Хочу быть полезным стране и своему народу, - ушел от прямого ответа воспитанник ленинского комсомола. Казенные трескучие фразы слетали с языка автоматически, привычно, мешая задумываться над смыслом сказанного.

Директор внимательно взглянул на сидевшего перед ним чернобрового светловолосого паренька в расшитой украинской сорочке, усмехнулся, и протянул, как равному, руку на прощанье. Когда на заседании комиссии, окончательно решавшей судьбу абитуриентов, кто-то поднял вопрос о матери-беглянке, Лобанов, занимавший кресло председателя, веско произнес:

-Я в курсе. Не вижу проблемы. Здесь надо решить иную проблему. Ты ведь с Украины приехал?

Паша согласно кивнул.

-Значит, претендуешь на место в общежитии. Но порядок есть порядок. Если твой отец прилично зарабатывает, будешь снимать комнату за свой счет. Какая зарплата у отца?

-Так он же врач, - вскинулся Паша.

Члены комиссии понимающе заулыбались и выделили койку в общежитии.

На следующей неделе вывесили список новых первокурсников, среди которых значилась и фамилия Маренко. Вспоминая былое, Павел Федорович говорил: "Бесспорно, мне улыбнулась удача, это факт, но главное - другие времена и нравы". Номенклатурных отпрысков тогда еще не расплодилось так много, чтобы заполнить все места в престижном вузе, а преподаватели, хорошо помнившие сталинские времена, панически боялись брать взятки, и деньги не играли никакой роли, когда решался вопрос о зачислении в институт. Правда, статус родителей, видимо, учитывался, и почти все девочки на курсе были дочерьми послов, генералов и прочих важных особ.

* * *

В общем, с матерью у Паши были сплошные неприятности, а с отцом повезло. Федор Михайлович не пил, хотя после войны из года в год делал ароматную домашнюю наливку, настоянную на вишнях, сливах или крыжовнике, бросил курить в студенческие годы и не сквернословил, даже если промахивался молотком, забивая непослушный гвоздь, и крепко ударял себя по пальцу. Он сохранял выдержку и спокойствие во всех обстоятельствах, и за несокрушимую невозмутимость его прозвали Буддой еще в гимназии.

К азартным играм был равнодушен, ничего никогда не коллекционировал и увлекался только охотой и рыбалкой. О своей внешности не заботился, даже парикмахерскую обходил вниманием, сам подстригал короткие усы и наголо брил голову, ловко орудуя перед зеркалом опасной бритвой. Костюмы и обувь служили ему десятилетиями, а все, что позже привозил из-за границы в подарок сын, надевал только после долгих уговоров и убирал в шкаф до новой оказии.

Он был мастером на все руки: слесарем и плотником, мог отремонтировать прохудившиеся башмаки, починить водопроводный кран или сломанную женскую брошь, но пасовал перед современными механизмами и приборами, молча наблюдая за мастерами, которые возились с автомобилем, лодочным мотором или телевизором. В чужую работу никогда не вмешивался и не давал советов.

Продавцы на рынке относились к нему почтительно. Он умел торговаться, но уважительно, без долгих пререканий. Прекрасно разбирался в овощах и фруктах. Отобранный им арбуз всегда оказывался сахарным, а груши и яблоки - выше всяческой похвалы. Мясо тоже было мягким и сочным. Чувствовался настоящий хозяин, немало потрудившийся на земле и способный отличить хороший продукт от плохого,

После революции Федор Маренко воевал против красных, но не в силу убеждений, а по мобилизации в белую армию, потом эмигрировал, хлебнул горя на чужбине, вернулся на родину, чудом избежал репрессий. Скорее всего, потому, что никогда не болтал о политике, довольствовался малым, не лез в начальники и остался беспартийным, что ставило крест на карьере. Окончил курсы зубных техников и стоматологический институт и вскоре снискал репутацию отличного протезиста.

В те годы зубная паста была в диковинку, пользовались порошком, и к дантисту обращались не регулярно, а когда припекала нестерпимая боль. Зубы гнили на корню. Бормашина работала от педали, как швейная машина девятнадцатого века, инструменты и лекарства - примерно той же давности, и врач, глядя в широко открытый рот пациента, лениво интересовался: "Как будем делать, под новокаином или крикоином?"

Работы для мастера по искусственным челюстям хватало. Городские и партийные власти не чаяли в нем души, что помогало избежать придирок со стороны наследников Дзержинского, неусыпно следивших за чистотой помыслов вверенного им народа. Впрочем, и бдительные чекисты, наравне с высокопоставленными чиновниками и членами их семей, нуждались в помощи, когда у них удаляли безнадежно больные зубы, и требовался мост.

Наученный горьким опытом многих своих сверстников, оказавшихся в сталинских лагерях из-за неосторожно оброненного слова, Федор Михайлович никогда не распространялся о своем прошлом, и сын мог только догадываться о деталях биографии отца по случайным высказываниям. Так, однажды ему попался рассказ Билля Белоцерковского о человеке, который мыл окна в небоскребах и решил сократить путь, перейдя к следующему окну по карнизу с внешней части здания. Паша показал книгу отцу, и тот очень хвалил писателя за точное описание ощущений человека, распластанного по стене на огромной высоте. "Знаю, сам как-то испытал", - нахмурился Федор Михайлович при воспоминании, но не стал ничего уточнять.

Время выдалось жестокое, и даже в кругу своей семьи люди старались не говорить лишнего. Все, кому не лень, строчили доносы на сослуживцев и соседей, знакомых, друзей и родственников, а те, кто поленился вовремя написать анонимку, валили лес и долбили ломом мерзлую землю далеко за Полярным кругом. Люди старшего поколения держали язык за зубами по устоявшейся привычке, которую диктовали развешанные повсюду плакаты с предупреждением "болтун - находка для шпиона", а дети буквально с пеленок усваивали: рот можно открывать только ради того: чтобы поздороваться, отрапортовать "Всегда готов!" и от всей души горячо поблагодарить дорогого товарища Сталина за счастливое детство.

Паша с удовольствием так бы и поступил, но война лишила его части жизни, безмятежной и бездумной, когда маленький человек огражден от волнений и тревог, купается в ласке и любви, окружен заботой и вниманием, и все сходит с рук, потому что он еще не готов принять груз ответственности за свои поступки. Слишком мал, и окружающие задаются только одним вопросом - на кого больше похож ребенок, на маму или на папу. Если сходства не находили, дипломатично заявляли: "Похож на обоих". Игрушек у Паши никогда не было, и в футбол играли во дворе тряпичным мячом, а теплый домашний очаг - комната в коммунальной квартире с кроватью, тумбочкой, столом и парой стульев да вечно холодная батарея центрального отопления.

Из-за нее Паша получил от отца подзатыльник. Федор Михайлович вернулся в тот вечер с работы усталый, как всегда, но на этот раз и чем-то расстроенный. Сын рисовал огрызком карандаша танки на листке линованной бумаги, примостившись у стола.

-Ну, что нового? - Спросил отец. - Так до сих пор и не затопили?

Паша вскочил с места, потрогал батарею и решил порадовать отца:

- Горячая. Честное слово.

Федор Михайлович недоверчиво покосился на сына, прошел к батарее и приложил к ней ладонь. Тогда Паша и схлопотал затрещину, в первый и последний раз в своей жизни.

-Честным словом нельзя разбрасываться впустую, - строго сказал отец. - И тетради портить не надо. Их же нигде не купишь.

Письменные принадлежности тогда распределяли, как хлеб по продовольственным карточкам. Тетради с листами в линейку или клеточку, чернильницы-непроливашки и ручки с заветным пером номер 86 водились в избытке только у спекулянтов. В те годы они были не в чести, многие попадали в тюрьму за попытку нажиться на чужой беде, и лишь значительно позднее, со сменой власти в Кремле, их стали туда приглашать как представителей делового мира, бизнесменов и предпринимателей, благотворителей и меценатов. Верноподданных ожидали ордена, медали и почетные звания, а мыслящих самостоятельно лишали собственности и свободы.

Связываться с нечистыми на руку дельцами Федор Михайлович считал ниже своего достоинства. По принципиальным соображениям, а не из-за скупости. У Паши всегда было больше денег на карманные расходы, чем у его сверстников, и когда учился в институте, регулярно получал из дома денежные переводы, потому что стипендии хватало в обрез на пропитание и проезд. Отец свято верил, что студенту совсем не обязательно разгружать железнодорожные вагоны, чтобы купить новые брюки. Лучше потратить больше времени на лекции и конспекты и обеспечить себе настоящий заработок после окончания института. В деньгах никогда не отказывал, а сын довольствовался тем, что получал.

Глава 3. Потомок запорожцев.

Кадровые педагоги наверняка нашли бы массу недостатков в системе воспитания, которой следовал отец-одиночка. Его сын не блистал утонченными манерами, в светской беседе не ходил вокруг да около, а высказывался напрямую и мог обронить словечко, коробившее утонченный слух девушек, взращенных в лучших условиях. Никто не учил Пашу, как правильно разложить за обедом столовые приборы, что можно и чего нельзя резать ножом. Да и не было никакой системы воспитания, вилки попадались сплошь и рядом оловянные, ложки деревянные, вместо тарелок железные или глиняные миски, и главная забота - раздобыть кусок мяса или рыбы, а чем его кромсать как-нибудь найдется.

Федор Михайлович по мелочам не придирался, лишь бы сын выполнял главное требование - стремился к полной самостоятельности и отвечал за свои слова и поступки. Отец был твердо убежден, что мягкое поощрение действует лучше строгого наказания. Никогда не грозил ремнем, не ворчал сердито и не читал нудных нотаций, если Паша возвращался с прогулки позже обычного; учил жить трудом и по справедливости собственным примером. Ни разу не проверял домашние задания и школьный дневник, что повергло бы в шок классную руководительницу, но Паша решил не волновать ее по пустякам и каждую неделю выводил в дневнике отцовскую подпись. Федор Михайлович стойко игнорировал все родительские собрания и просьбы учителей прийти на беседу по поводу очередного проступка его сына, а в школу наведался лишь один раз - забрать медаль.

Из пожелтевшей от времени личной анкеты, случайно обнаруженной в ворохе бумаг отца после его смерти, Паша узнал, что происходит из старинного рода украинских казаков, заядлых спорщиков и вольнодумцев. Они, если верить историкам, так же яростно рубились с врагами, как и ссорились друг с другом, превыше всего ценили свободу, войскового гетмана предпочитали выбирать и имели весьма отдаленное представление о чинопочитании и политесе, что запечатлел Илья Репин в своей знаменитой картине.

Судя по выражению лиц и позам, авторы письма турецкому султану ни в грош не ставили дипломатические условности. Раскованные, веселые и простодушные, они выпадали из образа настоящего советского человека, сурового, озабоченного и целеустремленного. Неудивительно, что при Сталине остров Хортицу, вотчину украинских казаков, власти решили затопить. Они хотели скрыть под водой всякое напоминание о Запорожской Сечи, которая ставила превыше всего свободу думать, высказываться и поступать по собственному разумению.

Потомок запорожцев не вписывался в армейские порядки, царившие в военном госпитале, которые вынуждали выполнять приказы старшего по званию, даже если они противоречили здравому смыслу. Как только закончилась война, Федор Михайлович демобилизовался и вернулся в Харьков в надежде снова преподавать в стоматологическом институте.

До войны Маренко снимали квартиру в одноэтажном доме на тихой Владимирской улице в районе, который прозвали Москалевка, то есть населенный "москалями", русскими. Теперь в квартире жили другие люди, и все лето отец с сыном прожили на окраине города в деревянной хибаре из трех клетушек, принадлежавшей Людмиле Сергеевне, с которой Батя в свое время учился в институте на одном курсе.

Ее муж числился пропавшим без вести на фронте, она оставалась на оккупированной немцами территории, что тоже было черной меткой в анкете, и могла устроиться только уборщицей в районной больнице. От голода спасал небольшой огород и две козы, присматривать за которыми входило в обязанности Николая, сына хозяйки дома, но пасти этих зловредных рогатых чудовищ доводилось и Паше, с тех пор воротившего нос от козьего молока.

Пока черепашьими шагами шло оформление на работу, Федор Михайлович отремонтировал крышу своего временного пристанища, подправил забор, починил крыльцо, наколол на зиму гору дров и сложил в поленицу, но зиму провели в другом месте. Через друзей и знакомых случилось купить комнату на первом этаже в двухкомнатной квартире, где жили студент-медик Сергей и Мария Петровна, его тетка-бухгалтер. Она, естественно, знала счет деньгам и рассудила, что в лихое послевоенное время лучше потесниться, чем жить впроголодь. Комната небольшая, доброго слова не стоила, смотрела во двор, а под окном круто вверх шел навес над входом в котельную, по которому карабкались соседские мальчишки и время от времени заглядывали в окно.

Поздней осенью Маренко переехали в добротный пятиэтажный кирпичный дом из тех, которые строили для технического персонала новых заводов и фабрик в годы первых пятилеток. Впрочем, переехали - это сильно сказано. Просто взяли два рюкзака и вещевой мешок со своими нехитрыми пожитками, а потом пешком и на трамвае добрались до центра. Адрес был непривычным - Пушкинский въезд, десять. Не переулок и не проезд, а въезд на один квартал, отходивший под прямым углом от Пушкинской улицы, по которой громыхал трамвай, и упиравшийся в длинную и сонную улицу Артема, дорогу к школе и старому городскому кладбищу.

Вначале спали на полу, а потом появились железная кровать с панцирной сеткой, кровать-раскладушка для Паши, допотопный письменный стол, старинный диван, грозивший развалиться в любую секунду, два шатких венских стула с гнутыми спинками и постоянно достраивавшиеся книжные полки. Осуществить мечту о собственном погребе помешала котельная, гудевшая зимой под полом. Дверь, которая вела в комнату соседей, Федор Михайлович заложил кирпичом, а в нише поместил платяной шкаф, долгое время пугавший своей пустотой.

В те годы люди одевались, кто во что горазд, донашивали старое и носили в основном сапоги, гимнастерки, шинели и другие армейские обноски. Тяжелая индустрия, следуя предписаниям классиков марксизма-ленинизма, была в почете, а легкая - в загоне, как и сельское хозяйство. Производство атомных бомб наладили, а за новыми костюмами выстраивались огромные очереди. Цены снижали, чтобы чувствовалась забота партии о беспартийных, и в торговле правил дефицит. Сыр, колбаса и прочие продукты появлялись и исчезали, как мираж в пустыне, а после отмены карточек на хлеб булочные вначале брали с боя и не скоро привыкли к тому, что хлеб можно просто пойти и купить.

Государственная торговля страдала полным отсутствием логики. Обычные продукты поступали в продажу от случая к случаю, а деликатесы буквально валялись под ногами, и разница в ценах почти не ощущалась. Витрины продовольственных магазинов украшали пирамидами из банок с крабами, и продавцы черпали черную икру поварешками из бочек у прилавка, что доводило иностранцев до тихой истерики. Только богатые люди на Западе могли позволить себе икру и крабов, да и то по праздникам. Невдомек было чужеземцам, что для советских людей каждый мирно прожитый день - праздник.

Паша щеголял в двухцветной куртке, сшитой соседской мастерицей из собственной старой юбки и отцовских штанов, заношенных до дыр Его гордостью были белые башмаки на кожемите с парусиновым верхом, которые чистили зубным порошком и оберегали от соприкосновения с посторонними предметами. Другой обуви в продаже не было, и наряд смотрелся дико, но Паша с лихвой возмещал недостатки туалета, незнание этикета и прочие прорехи в воспитании природным умом, тактом и сообразительностью. Он наблюдал за тем, как поступают знающие люди, на лету схватывал правила, избегал повторения своих промахов и старался учиться на чужих ошибках.

Школьная премудрость давалась сравнительно легко, и домашние задания Паша обычно делал на других уроках. Слушать преподавателей не имело большого смысла, потому что они дословно пересказывали учебники, опасаясь выйти за рамки утвержденной программы. Любую самодеятельность власти могли расценить как отклонение от генеральной линии либо, что хуже всего, как подрыв существующих порядков.

В лучшем случае это грозило увольнением, после чего невозможно найти работу по специальности, а в худшем - арестом. Школьникам тоже доставалось. К примеру, русская история то и дело меняла курс и разнообразила свои оценки людей и событий. Отдельные исторические фигуры, названные героями освободительной борьбы в пятом классе, в шестом становились реакционерами и иностранными агентами. Авторов учебника истории власти нещадно карали.

Мысли и поступки были идеологически окрашены, и действительность следовало воспринимать через призму классовой борьбы. Во главе угла стоял пролетариат, самая сознательная и передовая часть общества, как твердили на уроках в школе и на лекциях в институте. Но теория расходилась с практикой. Дома рабочие оказывались никчемными пьяницами, а за границей докеры и шахтеры выходили на демонстрации с откровенно шовинистическими и расистскими лозунгами.

В свободное время Паша отдавался книгам, и ничто его не отвлекало. Домашние телефоны встречались реже, чем вода в пустыне, телевидение пребывало в зачаточном состоянии, болтаться во дворе не хотелось, за что был прозван "домоседом". Игры с мячом, будь то футбол или волейбол, считал пустой тратой времени и люто ненавидел упражнения на гимнастических снарядах на уроках физкультуры, особенно лазанье по канату и прыжки через деревянного "коня". Однако с удовольствием бегал и много ходил, без ценных указаний со стороны, в полном отрыве от коллектива. Плавать научился самостоятельно и мог провести в воде час-другой, отдыхая на спине.

Пару раз побывал на стадионе, безучастно наблюдая за сражениями местных футболистов с гостями из России. Зрители на трибунах остро переживали происходящее на поле стадиона, а Пашу абсолютно не интересовало, кто, как и кому забил гол. Радостные крики и горестные восклицания болельщиков вызывали глухое раздражение. В пору всевластия телевизора игнорировал все спортивные передачи, вызывая недоумение и часто осуждение всех, кто просиживал вечерами перед экраном, когда транслировали футбольный или хоккейный матч.

Компании не искал, она сама его находила. Пашин дом стоял на пути в школу, и, когда учились во вторую смену, с утра в гости захаживали одноклассники. Редко по делу, чтобы списать домашнее задание, а чаще - просто так, на огонек. Хозяин дома открывал дверь, жестом приглашал приятеля в комнату, садился на диван и возвращался к прерванному чтению. Гостю предоставлялась свобода выбора: он мог взять с полки книгу, предложить партию в шахматы или интересную тему для разговора. Болтливостью Паша не страдал, и чаще всего хозяин и гость погружались в чтение. Под настроение пели песни.

Сейчас невозможно представить себе такую картину. В наши дни каждый лежал бы дома на диване, утопал в кресле или валялся на кровати, тупо уставившись в телевизор, что бы там ни показывали. Время от времени давил бы на кнопки дистанционного пульта управления, перескакивая с канала на канал в надежде увидеть нечто занимательное. Вкусы у подростков непритязательные, попалось бы нечто громкое и быстро передвигающееся, и отпало бы желание увидеть приятеля.

По мере развития средств коммуникации, призванных активизировать и расширить общение между людьми, отмирает потребность в книгах и друзьях, искусство беседы и осмысленная речь. Все заменяют телевизор, компьютер и телефон, обогатившие жизнь и обрекающие человека на одиночество. Телевидение - скорее сумерки, чем рассвет человечества.

Повзрослев, Паша научился изображать радушие и гостеприимство, улыбался, когда на душе кошки скребли, согласно кивал головой, даже если очень хотелось возразить, и покорно выслушивал косноязычного гостя. А в школьные годы крайне редко доводилось лгать, изворачиваться и притворяться ради сохранения добрых отношений. Сдержанность и невозмутимость, неумение выплескивать наружу свои эмоции, унаследованные от отца, могли быть поняты товарищами как равнодушие или черствость, но Пашу это не волновало. Кто захочет, поймет правильно. Дружба складывается или не складывается, это уж как получится, и насильно мил не будешь. В юности принципами не поступаются, а вырабатывают и строго следуют придуманным правилам.

Казалось бы, трудно найти общий язык со своими сверстниками. Хуже того, Пашу часто ставили в пример родители его приятелей, что его больше злило, чем радовало, и, естественно, раздражало ребят, которым хватало хороших примеров из книг. За ровный характер и рассудительность Маренко ценили и преподаватели. По их подсказке в младших классах его назначали старостой, а в выпускном классе - секретарем комитета комсомола школы. Формально были, конечно, выборы, но голосовали, как надо, а не как хотелось.

Такая карьера могла бы испортить добрые отношения с ребятами, но этого не произошло. Друзей всегда было много, верных, отзывчивых, готовых прийти на помощь в трудную минуту, каким был и сам Паша, хотя раскусить его могли немногие. Он переживал вместе с героями кинофильма и мог обронить слезу в темном зале, но никогда не расспрашивал друзей, явно чем-то расстроенных. Если захотят, сами расскажут. Каждый человек должен уметь постоять за себя и в сочувствии не нуждается, считал Паша в свои младые годы.

Закадычных друзей было двое: Соломон Россинский, он же Монька, и Владик Нечмоглод по прозвищу Чманя. С Монькой познакомились в первую весну после возвращения в Харьков. Когда начал таять снег и побежали ручьи, Паша часами возился возле дома, сооружая плотины, прокладывая новые русла и пуская кораблики, бумажные и струганные из дощечек. Как-то к нему присоединился паренек с соседней улицы, и вдвоем стало веселее, вместе придумывали новые модели парусников, устраивали гонки.

Отец Моньки работал закройщиком в ателье индивидуального пошива, но в городе было крайне мало счастливых обладателей отрезов для нового костюма или платья, и на жизнь Лазарь Моисеевич зарабатывал, перешивая и ремонтируя старую одежду. Семья жила в сыром полуподвальном помещении. Денег хватало на прокорм, не более, и после седьмого класса Монька поступил в техникум, где платили крохотную стипендию и обещали научить профессии. Старшая дочь уехала в сорок седьмом году в Палестину воевать за еврейское государство, которое Сталин рассчитывал превратить в форпост социализма на Ближнем Востоке, но помешали американцы.

А Чманя гонял голубей и мечтал приобрести собственную машину. Всей семьей несколько лет отказывали себе буквально во всем и купили, наконец, ГАЗ-21, детище советского автопрома, рожденное в муках плановой экономики и способное, казалось, выжить в условиях ядерной войны, но явно не предназначенное для езды по асфальту. Пока шло накопление средств, Чманя бывал в школе, а когда учились во вторую смену, тройка друзей сходилась на кухне у Паши и пела песни. Нет, не после того, как под столом выстраивалась батарея пустых бутылок, а просто один затягивал "Из-за острова на стрежень...", остальные подхватывали. Пели ради собственного удовольствия, слушатели были им не нужны, и в самодеятельности они участия не принимали.

Как и большинство их сверстников. В студенческие годы пели все, кто мог держать мелодию: сгрудившись на скамейках в кузове грузовика по дороге в колхоз или на овощную базу, в трамвае на пути в общежитие из пивного бара в парке Горького, на вечерниках под десерт или вместо десерта, когда в бутылках оставалось на самом донышке. Если получалось складно, без огрехов, появлялось чувство единения, хорошо проделанной сообща работы, и по-иному, дружески, с уважением начинали смотреть друг на друга.

* * *

Самым большим увлечением стал велосипед, неповоротливый и тяжелый, как вся техника, выходившая за ворота советских заводов в промежутках между выпуском танков. Металла не жалели и делали на века, солидно, с запасом прочности, в ущерб комфорту и, наверное, в расчете на танкистов. Руль поворачивался с трудом, цепь соскальзывала, и постоянно что-нибудь ломалось, но Паша был счастлив. Он перешел из разряда пешеходов на ступеньку выше.

Это сегодня люди передвигаются и покупают автомобили, как нечто само собой разумеющееся, а раньше они ходили много и часто. К их услугам был общественный транспорт, но в "часы пик" пробиться в трамвай или троллейбус могли только самые сильные и наглые, и большинство полагалось на собственные ноги. Ради приобретения машины семьи копили годами, отказывая себе во всем, включая отпуск. Самопожертвование венчалось первыми моделями "Москвича", напоминавшего скворечник, "Победы" или "Волги", мало отличавшихся от бронемашин.

У нас, говорят, особый путь и свойственный ему менталитет. Страна большая, выхлопные газы, авось, сами собой рассосутся, и ценить экологически безупречных велосипедистов никто не собирается. Равно как их вклад в укрепление здоровья нации. На дорогах России они отнесены к низшей касте, презираемой и гонимой, хуже пешеходов, их принято прижимать к обочине, сбивать и давить, чтобы не путались под колесами.

Этим мы резко отличаемся от Азии, не говоря уже о Европе, где велосипедистов любят и уважают. Практически у каждого там есть велосипед, и в выходные дни всей семьей катят на природу, хотя автомобилями обеспечены сполна. Крутят педали короли и премьер-министры, бизнесмены и безработные, стар и млад. Для них проложены специальные дорожки вдоль шоссе и тротуаров, придуманы двухколесные прицепы, в которых лежат младенцы, и стоянки возле магазинов и вокзалов.

Ничего похожего у нас не было и нет. Кроме того, технические изделия отечественного производства требуют неусыпной заботы и внимания, и Паша постоянно нянчился со своим железным другом: смазывал, регулировал и чистил. За любовь и ласку тот платил исправной службой. Маршруты совместных прогулок кружили по городским улицам, петляли по лесопарку, уходили все дальше по загородному шоссе. Велосипедный сезон открывался, как только на заснеженном асфальте появлялись черные прогалины, и заканчивался глубокой осенью.

По вечерам на центральной площади Дзержинского, самой крупной в Европе, по мнению харьковчан, собирались группами подростки на велосипедах, предшественники нынешних байкеров. Знакомились, обсуждали общие проблемы, устраивали стихийные гонки по кругу, демонстрировали цирковые номера, взмывая на ходу "ласточкой" над седлом. Нехитрое устройство о двух колесах уберегало парней от дурных соблазнов, приобщало к спорту, помогало сблизиться и лучше понять друг друга.

Федор Михайлович поощрял любовь сына к чтению и одновременно пытался заставить его больше двигаться, чаще выходить из дома, научил стрелять, подарил мелкокалиберную винтовку ТОЗ8, звал на охоту. Паша не заставлял себя долго уговаривать, ему нравилась смена обстановки. Он любил бывать на природе, с удовольствием мерил километр за километром по лесам и болотам, мог часами наблюдать, как рыжая лиса ловит полевых мышей, но когда впервые увидел подстреленных уток, зарекся стрелять. Вольные стремительные птицы, только что со свистом рассекавшие воздух, валялись на траве жалкими комочками, как будто проткнули иголкой красивый надувной шарик, сморщившийся до неузнаваемости и утративший свою прелесть. А к рыбалке пристрастился на всю жизнь. Возможно, из-за того, что у рыб нет сходства с теплыми существами, издающими звуки.

По воскресеньям в любую погоду Паша совершал поход по книжным магазинам в поисках новинок. В основном предлагали произведения, созвучные эпохе, однообразные и скучные до неприличия, но как-то попался томик Ильи Ильфа и Евгения Петрова, которых не переиздавали много лет и вдруг вспомнили. Паша был покорен и практически наизусть выучил "Двенадцать стульев" и "Золотого теленка", ставших настольными книгами для его поколения. Единомышленника узнавали по знакомым цитатам, и чужака определяли просто - наш человек должен без запинки назвать полное имя Остапа Бендера. Если не помнит, пускай ищет другую компанию. Позднее, в институте на экзамене по истории философии Паша очень угодил молодому преподавателю, цитируя страницы из любимых произведений.

За пополнением библиотеки следил и отец, которому благодарные пациенты часто дарили издания, исчезнувшие из продажи задолго до войны, в том числе дореволюционные с причудливой орфографией. Среди них "Откуда пошла Русская земля и как стала быть", сборник легенд и преданий, не имевший ничего общего с пристрастным марксистским толкованием истории. Паша перечитывал его много раз и немало озадачил институтского профессора, когда после лекции вступил с ним в спор о правителях Киевской Руси.

В доме появились Борис Пильняк и другие запретные авторы, подшивки журналов "Вокруг света" и "Всемирного следопыта", публиковавших в конце 1920-х годов повести и рассказы, немыслимые в печати двадцать лет спустя. С их подачи Паша увлекся приключенческой литературой, детективами и научной фантастикой, а до того предпочитал исторические романы, рассказы о животных и природе. Любил Дюма, Дефо, Джека Лондона, Фенимора Купера, Конан Дойла, Пришвина, Льва Кассиля, Беляева, книги о сильных и мужественных людях с трудной судьбой. Классику сумел оценить позже, и удивлял библиотекарей в институте, когда том за томом прочитал полное собрание сочинений Бальзака и Горького.

Из прочитанного делал свои выводы, далеко не всегда совпадавшие с мыслями авторов книг. Так уж он был устроен: испытывал недоверие к общему мнению. В школе и в институте, у пионерского костра и в комсомоле ему внушали, что любой человек - всего лишь часть общего, личное подчинено общественному, коллектив - главное, а одиночка - ничто. Единицу приравнивали к нулю, но такая арифметика в голове не укладывалась, потому что предполагала подчинение чужой воле, рабскую покорность, но спорить было бесполезно и не безопасно. Самым страшным обвинением был отрыв от коллектива, и Паша честно пытался не выделяться, хотя получалось плохо.

Глава 4. Перед выбором.

Двойки Паша получал только за поведение и из класса в класс переходил с похвальными грамотами, хотя первые шаги в школе дались нелегко. Отец научил его читать и писать, заставил вызубрить таблицу умножения, которую они бесконечно повторяли во время каждой прогулки. Но провалы в самодеятельном образовании обнаружились сразу же, как только нового ученика впервые в жизни вызвали к доске и велели написать короткое предложение. Он начал с прописной буквы, потому что о заглавных позабыл, и учительница строго его отчитала. Урок пошел на пользу.

Самолюбивый Паша засел за учебники и в летние каникулы переписал в общие тетради целую книгу "Береги честь смолоду", чтобы приобрести навыки речи и письма, а с нового учебного года выбился в отличники. Объяснить это тягой к знаниям было трудно. Как учил Козьма Прутков, "нельзя объять необъятное", и, наверное, не найдется человек, которому нравились бы подряд все школьные науки. Просто не хотелось оказаться в середине или в хвосте класса. Сказалось и чувства долга: раз уж взялся за дело, доводи его до победного конца. Вот и старался, а потом пошло по проторенной дороге, и учителя чуть ли не автоматически ставили Паше пятерки, даже если он допускал непростительные ошибки.

Такая уж выработалась система. Ведь учителям тоже ставили оценку за их работу, и она повышалась, когда отличников было много, а двоечников - ничтожно мало. Не отчислять же из школы детей за неуспеваемость, когда на самом верху торжественно провозглашено обязательное десятиклассное образование. Даже если ребенок не мог и не хотел учиться, ему ставили тройки и перетягивали из класса в класс, дабы не снизить общий средний балл и не подмочить репутацию школы.

Отличников тоже берегли, холили и лелеяли, как экзотические цветы, и в пору выпускных экзаменов Пашу вызвали в неурочный час в школу, чтобы он своей рукой вставил пропущенные второпях запятые в письменном сочинении. Правда, золотой медали все равно не досталось, потому что медали тоже попадали в систему распределения и их выдавали по разнарядке районного отдела народного образования под диктовку райкома партии.

С тем и прибыл Паша в Москву, где его встретил друг отца и отвез к своей сестре, которая жила на улице Горького рядом с Пушкинской площадью в огромной комнате на шестом этаже над знаменитым гастрономом вместе с дочерью-студенткой, сыном-школьником и мужем-алкоголиком. При виде гостя из Украины хозяин дома кратко изложил свое жизненное кредо: "Я пью, сынок, чтобы не видеть всю эту мерзость. Пил, пью и буду пить, пока не околею". Для наглядности повел вокруг рукой, цепко державшей стакан с водкой, с которым не расставался ни на секунду. В прошлом крупный ученый, он с утра заполнял сосуд, после первого глотка заметно хмелел и пребывал в этом состоянии до вечера, посасывая из стакана и активно ища собеседника.

После двух бессонных ночей Паша поблагодарил за гостеприимство и перебрался в студенческое общежитие, где собрались парни со всех концов страны от Ленинграда до Тбилиси и от Ташкента до Сахалина. Это был год смерти Сталина и последний свободный прием в МГИМО МИД СССР, когда любой мог прийти в приемную комиссию, написать заявление и сдать документы. Со следующего года требовалась рекомендация райкома партии или комсомола, где ворошили школьные характеристики, продвигали активистов и поощряли иногда отличников. С 1954 года без направления из райкома никаких бумаг в институте не принимали, и таким образом абитуриенты проходили дополнительную проверку на благонадежность.

Безупречные анкетные данные, включая непорочное социальное происхождение и отсутствие даже намека на родственников, проживающих за пределами родины социализма, рассматривались как первое необходимое условие для приема в институт, выпускники которого получали право работать за границей. Прямые родственные связи с высокопоставленными партийными работниками и чиновниками обеспечивали благосклонность приемной комиссии, но в те годы не гарантировали автоматического зачисления в единственный в своем роде советский вуз.

Он считался престижным, но не в такой мере, чтобы его двери были закрыты для парня из глухого села в Белоруссии или дочери младшего научного сотрудника из Уфы. Преподаватели о взятках не помышляли, храня в памяти сталинские порядки, и поступление в МГИМО было лотереей, в которой выигрыш мог достаться самому удачливому, не обязательному самому достойному.

По общим правилам, из четырех вступительных экзаменов медалисты сдавали один - иностранный язык, нечто вроде поощрения за примерное поведение, старание и прилежание в школьные годы. Готовясь к поступлению в институт, в десятом классе Паша начал заниматься с репетитором, молодящейся дамой преклонного возраста. Возможно, она вынашивала планы в отношении отца своего ученика, засидевшегося в холостяках, и не жалела косметики. После ее ухода приходилось стряхивать обильный слой пудры, осыпавшейся с густо нарумяненных щек на тетради и учебник. Знаний английского языка не прибавилось, но возросла уверенность в собственных силах, что пригодилось в Москве, где ожидал неприятный сюрприз.

В приемной комиссии заявили, что в связи с большим конкурсом право на сдачу одного экзамена распространяется только на золотых медалистов. Паша несколько приуныл, но менять свои планы не стал. По сути, ничего страшного не произошло. Начиная с четвертого класса, каждый год в школе устраивали экзамены, и процесс образования напоминал бег с препятствиями. Новую дистанцию Паша надеялся преодолеть, полагаясь на свой опыт и знания. Русский язык и литературу он любил и знал лучше многих, с географией и историей не предвидел проблем и начал знакомиться с соседями по комнате.

С утра они расходились по библиотекам, засиживались над учебниками до закрытия, и вскоре Паша последовал их примеру. Родственников и близких знакомых в Москве ни у кого не было, от прогулок и развлечений воздерживались, и по вечерам валялись в койках, много курили и ожесточенно спорили. О чем бы ни зашла речь, в конечном итоге возникал национальный вопрос, и украинцы объединялись с грузинами, отстаивая необходимость суверенитета своих республик. Это не мешало дружить, во всем помогать друг другу и щедро делиться домашними запасами. Скучая по дому, ребята могли часами расписывать достоинства и красоту родных городов, а узбек Адыл даже глаза закатывал от удовольствия, когда говорил о Ташкенте.

В общежитии абитуриентов старались селить компактно, чтобы уберечь от разлагающего влияния недавних выпускников института, которым ничем не могла помочь комиссия по распределению, вынуждая самостоятельно искать работу. Они бродили по коридорам в надежде найти чудака, у которого можно занять денег без отдачи, и проклинали систему, мешавшую им представлять СССР за его рубежами. Для этого, по их словам, требовалась, как минимум, московская прописка, а без нее можно рассчитывать разве что на место переводчика или преподавателя иностранного языка за пределами столицы.

Уезжать из Москвы, казавшейся центром мироздания, никто не хотел, а в отделах кадров учреждений, куда обращались выпускники МГИМО, неизменно проигрывалась одна и та же сцена. "Специалист по международным отношениям, - вслух читал кадровик, просматривая диплом. - Очень интересно, но не совсем понятно. - Переводил глаза на просителя и требовательно спрашивал: Ну, хорошо, а что вы, собственно говоря, умеете делать?" При такой постановке вопроса дальнейшая беседа представлялась бессмысленной.

Подобные грустные истории будили в памяти слова отца, считавшего выбор сына баловством.

-Не спорю, - говорил Федор Михайлович, - название у твоего института интригующее. Зовет и манит. А что дальше? Чему они тебя там научат? Международные отношения - это не профессия. Нужно дело делать, иметь в руках ремесло.

-Ты намекаешь, что мне надо стать зубным техником? - Ехидно спрашивал догадливый сын.

-Тогда без куска хлеба точно не останешься, - внушал отец, хотя прекрасно знал, что Паша все равно поступит по-своему. Он поставил перед собой цель и думал лишь о том, как ее добиться.

Та же мысль крепко засела в головах молодых дарований, готовившихся к вступительным экзаменам. Они слушали старших товарищей, затаив дыхание, с ужасом на лицах, и потом еще глубже зарывались носом в учебники. Все верили в свою счастливую звезду, и отказываться от избранного пути не намеревались. Один из немногих, Вася Попов из Подмосковья, имел запасной вариант. Если не попадет в МГИМО, поступит в духовную семинарию, где, по его словам, сытно кормят и платят большую стипендию. "Ты что, в бога веришь?" - Поражались товарищи, никогда не бывавшие в церкви. "Зачем? - Удивлялся в свою очередь Вася. - Мне и так хорошо. А когда стану попом, будет еще лучше".

Остальные старались даже не думать о возможном провале, и Паша принадлежал к их числу. Он написал сочинение на отлично, что повергло столичных преподавателей в негодование. На устном экзамене они вволю поиздевались над провинциальным выскочкой, выпытывая разницу между ямбом и хореем, и выставили по русскому языку среднюю четверку. Паша не сдавался, общий балл оказался проходным, и через шесть лет в руках оказался заветный диплом, где пятерок было намного больше, чем четверок. Это обстоятельство, как показали дальнейшие события, не имело никакого значения.

На комиссии по распределению Паше сказали:

-Мы предлагаем вам место военного переводчика при Генштабе для работы за границей. Или свободное распределение. Что скажете?

-Можно подумать?

-Можно. Завтра ждем ответ.

Вернувшись в общежитие, Паша мысленно обругал себя. Какие могут быть сомнения и раздумья? В армию не забирают, и на том спасибо. К воинской службе Паша относился резко отрицательно. Ладно пошитые мундиры, сверкающие ордена и медали, ярко начищенные сапоги и бляхи оставляли его равнодушным. Байковые портянки и духовые оркестры вызывали отвращение, басни о романтике суровых армейских будней в отдаленных гарнизонах казались сильно преувеличенными. В голове никак не укладывалось, что старший по званию всегда прав только потому, что звезды на погонах у него крупнее. Да и шесть лет в студенческом общежитии привили стойкую неприязнь к жизни в казарменных условиях.

* * *

Выбор не велик. Либо стать переводчиком, либо перейти в разряд вольных искателей места под солнцем. Иного не дано, ибо сказано в отделе кадров "без прописки нет работы и без работы нет прописки". Заколдованный круг. Нет также жены и партбилета, что могло бы повысить шансы на получение места в достойной конторе с приличной зарплатой и перспективами на будущее. С другой стороны, есть кое-какие знания, желание работать и стремление проявить себя. Но вот как раз это интересует потенциального работодателя в последнюю очередь. Везде требуется хорошая анкета, а не хороший человек, потому что бумагу можно к делу подшить. А с человеком что прикажете делать? Его дыроколом не проймешь.

Выходом из пиковой ситуации для многих иногородних выпускников МГИМО служил КГБ, неподвластный общим правилам и гарантирующий московскую прописку. Еще во время учебы к студентам внимательно присматривались, их тщательно изучали, не раз проверяли, давая мелкие поручения, и особо отличившихся приглашал на беседу невзрачный чиновник в неприметном сером костюме, которого невозможно запомнить, даже если ежедневно сталкиваться с ним лицом к лицу в коридорах и на лестницах института.

Перед началом разговора он, молча и, как бы торжествуя, выкладывал на стол темно-красное удостоверение о принадлежности к широко разрекламированной могущественной организации, которую советские граждане чтили либо ненавидели, в зависимости от глубины знаний родной истории и семейных обстоятельств. Обозначив свое место в обществе, вербовщик мягко предлагал подумать о перспективе работы в разведке. Никого никогда не уговаривал и не заставлял, строго на добровольной основе, потому что предложение всегда превышало спрос.

Кого ни попадя в импозантное здание на Лубянке не допускали, проводили жесткий отсев кандидатов с учетом специфики предстоящей работы, успех которой напрямую зависит от постоянного нарушения десяти библейских заповедей. Ложь, обман, подкуп, шантаж, воровство, взлом квартиры или сейфа, прелюбодеяние, если требуется в интересах дела, убийство в наказание или для подстраховки - входят в джентльменский набор инструментов шпиона. Это норма его жизни, и любые методы хороши ради достижения цели. Главная задача - добыть информацию, и если в ходе операции придется кого-то склонить либо вынудить к предательству, значит, так тому и быть. Еще нужно уметь держать себя в руках, годами носить маску, не снимая даже во сне. Такая работа не всем по плечу.

Задуматься студентам было над чем. Служба в КГБ, помимо очевидных тягот и забот, сулила квартиру, высокое жалованье, доступ к ведомственным магазинам и местам отдыха, где ассортимент товаров и услуг поражал воображение номенклатуры среднего звена, а также привилегии, неосязаемые, но весьма существенные. В любом конфликте в учреждении, "под крышей" которого скрывался обладатель плаща и кинжала, он всегда выигрывал. Его исключительное положение никто не решался оспорить, его сторонились и побаивались, понимая, что донос кадрового сотрудника КГБ перевесит доводы и оправдания противоположной стороны, которая при всех обстоятельствах окажется виноватой. Как в случае с милиционером, который останавливает на улице случайного прохожего и неожиданно предъявляет ему заведомо невыполнимые требования, упиваясь своей силой и властью.

Среди Пашиных однокурсников нашлось немало желающих сыграть роль доморощенного Джеймса Бонда, и в западной печати МГИМО, как правило, называли "институтом красных шпионов". Его выпускники шли в КГБ часто по-семейному - сын следовал по стопам отца. Гораздо реже - под влиянием романтических образов, навеянных книгами и фильмами, в мечтах о дальних странствиях и необыкновенных приключениях. У каждого свои личные мотивы и причины, но над всеми преобладало стремление попасть в узкий круг людей, причастных к тайному ремеслу. Спустя годы Паша встречал бывших приятелей, избравших редкую профессию нелегалов. Они жили в Мексике под личиной художника из Норвегии, на Цейлоне открывали частную фирму и зарабатывали большие деньги, водили такси в Америке и получали место клерка в министерстве обороны Англии.

По-разному складывалась их судьба, и не все вернулись на родину, а некоторым не выпало дожить до метаморфоз в своей конторе после развала СССР, когда новый глава КГБ непринужденно, походя, выдавал американцам служебные и государственные тайны. Нет, не за деньги, что еще можно понять, а по собственной глупости, граничащей с изменой, и потому непростительной, но вполне естественной. Руководители, вышедшие из гущи советского народа, никогда не блистали умственными способностями. Они крепки задним умом.

Глава 5. "Мир и дружба!"

На собеседования с прозрачным намеком посвятить свою жизнь КГБ Пашу не приглашали, как не оправдавшего доверия. Он сознательно провалил первое задание и доказал свою непригодность для прохождения службы, исключающей угрызения совести. Это произошло после четвертого курса, когда Москва готовилась к проведению Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Хрущев решил прихвастнуть и покрасоваться да пригласил в гости молодых людей со всех концов планеты. В Кремле рассудили примерно так: молодые - это значит, впечатлительные, доверчивые, жизненного опыта мало, и повесить им лапшу на уши плевое дело. По возвращении домой будут рассказывать, как прекрасна жизнь под руководством КПСС, и им обязательно поверят, потому что они все видели своими глазами. Очевидцам событий принято верить даже в суде.

А видеть дорогие гости должны только то, что им покажут. Поэтому Москву подштукатурили и навели глянец на районы, куда повезут делегатов в автобусах по заранее установленным маршрутам. Программу разработали до предела насыщенную митингами и собраниями, встречами на московских предприятиях, концертами, танцами на улицах и площадях, карнавалами, народными песнями и плясками, чтобы свободного времени у молодых людей не было и не оставалось сил на пешие прогулки без надлежащего сопровождения. Последнее тоже предусмотрели, равно как возможность того, что самые стойкие и любознательные попытаются улизнуть от коллектива. В столицу перебросили дополнительные силы филеров, и на каждого делегата приходилось чуть ли не двое спутников в штатском, державшихся в отдалении, но готовых в считанные секунды сократить дистанцию.

Помимо своей воли Паша едва не оказался в числе смотрящих. Его вызвали в комитет комсомола института и в торжественной, приличествующей случаю обстановке, сообщили, что Маренко внесен в список переводчиков на фестивале. Пояснили: за успехи в изучении английского языка и активное участие в общественной работе. Надо понимать, за сочинение капустников. Паша так обрадовался, что позабыл, где находится, и брякнул:

-Нельзя ли меня прикрепить к канадской делегации?

Сидевший крайним, но выглядевший главным среди комсомольских вожаков, нунций КГБ в институте тихо спросил:

-А почему, собственно говоря, желаете именно в канадскую?

Еще не пришедший в себя Паша честно поделился затаенной мечтой:

-В Канаде, говорят, много украинцев. Хотелось бы узнать, как они там живут. Интересно же.

"Наглец или глупец?" - Прикидывал в уме шпион в отставке, задумчиво разглядывая Пашу. "Любопытный экземпляр", - заключил и глухо выдавил:

-Вы свободны. Можете идти.

В коридоре Паша осознал, что свалял дурака и не видать ему работы на фестивале, как своих ушей без помощи зеркала. Это ж надо такое сморозить! Теперь его могут обвинить в чем угодно, включая измену родине. Решил дождаться секретаря комитета комсомола, с которым была опорожнена не одна бутылка трехзвездочного армянского коньяка, любимого напитка молодежи, постигавшей обычаи и традиции высшего общества. Коньяком секретарь расплачивался с авторами капустников, по бутылке на двоих, а деньги брал в профкоме. Таким путем комсомол и профсоюзы делились славой за капустники, а их руководство с легкой душой проставляло "галочки" в культурно-массовой части планов своей деятельности. Отчетность, как убеждали классики марксизма, - главное при социализме.

Завидев перепуганного Пашу, вождь институтского комсомола дружески похлопал его по плечу, сообщил, что посол КГБ в восторге от поведения будущего переводчика, и пожелал ударного труда на фестивале. После чего с Пашей познакомился Иван Петрович, ничем не выделявшийся на фоне толпы или стены. Встреча состоялась в Колонном зале Дома союзов, где собрали для инструктажа и промывки мозгов всех, кому предстояло обслуживать фестиваль, который, по замыслу его организаторов, должен был стать грандиозной рекламной акцией преимуществ социализма.

В Кремле решили, что людей, которым предстоит вступить в прямой контакт с иностранцами, следует подготовить к этому испытанию и научить, как продать испорченный пылесос под видом новой, самой современной модели. Что было отступлением от общего правила. В СССР не пытались наладить контрпропаганду, а по-крестьянски, с плеча глушили "вражеские голоса", в то время как на Западе оттачивали мастерство подготовки радиопередач.

Казалось бы, излишне учить советских людей лгать и притворяться. Эти качества вырабатывались самой жизнью в стране Советов, и на любой выпад злопыхателей имелся готовый контраргумент. Почему вы живете хуже, чем на Западе? - Зато у нас нет безработицы, бесплатное образование и здравоохранение. Почему никто не критикует правящую партию? - Народ и партия едины. И так далее. Свои ценят лаконичность ответов, а чужим подавай детали, и здесь не обойдешься песенкой "Эх, хорошо в стране советской жить!" или затрепанными лозунгами типа "Решения съезда выполним!", набившими оскомину даже их создателям. Требуется иной подход, нечто вроде: да, есть у нас отдельные недостатки. Вот Америку пока не догнали, но обязательно преодолеем, догоним и перегоним. У нас все впереди. Время работает на нас.

Подобные мысли втолковывали будущим переводчикам ответственные работники аппарата ЦК КПСС, читавшие лекции в Колонном зале, агитаторы и пропагандисты, получившие десятилетия спустя звание политологов и возможность нести чепуху по телевидению. Они обладали редким талантом убедить слушателей, что дважды два отнюдь не всегда дает результат, указанный в таблице умножения, если подойти к решению задачи с позиций диалектического и исторического материализма.

И все шло гладко, но тут, как на грех, подгадила старая гвардия твердокаменных марксистов-сталинцев, остро переживавших развенчание культа личности. Бунт в Кремле утаить не удалось, и два дня кряду вспотевший от натуги оратор в Колонном зале разъяснял, как подать эту новость гостям из-за рубежа, избегая слов и выражений, которые могут быть расценены, как разногласия или, упаси бог, раскол в советском руководстве.

Присутствие в Колонном зале сотрудника КГБ гармонично вписывалось в общую картину подготовки к фестивалю. Иван Петрович представился, назвал адрес на улице Горького, рукой подать до Красной площади, и назначил новую встречу. На конспиративной квартире Пашу ожидали пыльная мебель, чашка чая и вазочка с печеньем.

-Канадской делегации обещать не могу, - начал без предисловия Иван Петрович, - но среди ваших подопечных наверняка могут оказаться люди, для которых фестиваль - не праздник, а трудовые будни, прикрытие для выполнения специального задания. Вы понимаете, о чем я говорю?

Паша изобразил китайского болванчика.

-Вам необходимо обратить особое внимание на делегатов, скрывающих знание русского языка, а также выявлять подозрительные личности.

-В каком смысле? - Не понял начинающий контрразведчик.

-В самом прямом. Это очень просто, - заверил кадровый агент. - Например, человек постоянно фотографируется на фоне мостов, вокзалов и других военных объектов. Или ведет злобную антисоветскую пропаганду, или пытается добыть сведения, составляющие государственную или военную тайну, или распространяет подрывную литературу, восхваляет жизнь на Западе и склоняет вас к предательству. Короче, всех брать на заметку и регулярно меня информировать. Запишите номер телефона. Без промедления звоните в любое время днем и ночью.

Паша повиновался. Задавать вопросы постеснялся, хотя очень слабо представлял себе, что составляет тайну, какую литературу отнести к подрывной и почему нельзя фотографироваться на фоне мостов. С этого началось его грехопадение в глазах КГБ. Ведь ясно было сказано: надо представить список. Чего проще? Взял бумагу и написал несколько фамилий. Да любой комсомолец справился бы с этой задачей за пару минут, ожидая похвалы и поощрения, а Паша о награде не помышлял. Он видел за каждым именем конкретного человека и думал о том, правильно ли поступает. Поэтому списка не составил.

Делегатов встречали на границе, в Бресте. Знакомство началось, как водится, с пограничника, сурового и неприступного, как средневековый замок. Подобно замку, он сохранял каменное выражение лица и ни разу не улыбнулся во время обхода вагона, пассажиров которого опекал Паша. Первые иностранцы в его жизни оказались людьми приветливыми, терпеливыми, с чувством собственного достоинства, излишне вежливыми, по советским понятиям. "Спасибо" и "Пожалуйста" слышались на каждом шагу, будто нельзя молча предъявить паспорт и получить обратно. Все одеты просто и удобно, не пытаясь поразить окружающих богатством и элегантностью наряда. Одним словом, англичане, которых Паша понимал с полуслова, мысленно преклонив колени перед своими преподавателями и похвалив себя за прилежность при изучении английского языка.

В последнем купе выяснилось, что радоваться рано. На нижних полках чинно восседали, выставив на показ волосатые ноги, шотландцы, члены профсоюза горняков. Они тоже изъяснялись по-английски, но уловить смысл сказанного не удавалось. "Не дай бог, захочет шахтер выступить на митинге, а мне придется переводить", - тревожно стучало в голове. Мало того, что Паша оскорбил их национальную гордость, назвав "юбкой" мужской наряд, килт, он опозорился как переводчик, и лишь много позже осознал, что существует масса вариантов английского языка. Понять австралийца, фермера с юга США или кокни, родившегося и выросшего в Лондоне, так же трудно, как если бы они говорили на языке африканского племени, не затронутого цивилизацией. Да и Англия, по сути, не Англия, а Соединенное королевство, и шотландцы, жители Уэльса и Северной Ирландии очень обижаются, если назвать их англичанами.

Пришлось звать на помощь услужливого англичанина, который вступил в переговоры с шотландцами. Он кривился, как от зубной боли, переспрашивал, надолго задумывался над услышанным, но в конце концов сумел удовлетворить любопытство дотошного пограничника, и вскоре поезд отправился в Москву. На вокзале гремел духовой оркестр, и резвились ораторы. Райкомовцы старались перещеголять друг друга в красноречии, неизменно завершая девизом по-английски "Peace and friendship!" "Услышать здесь оксфордское произношение я не ожидал, - сухо заметил стоявший рядом с Пашей англичанин. - Однако нельзя забывать, что в слове "peace" длинное "и-и-и". В противном случае вместо "мира" получается "моча". Вы бы объяснили это своим товарищам, а то некрасиво звучит". Паша охотно пообещал, но ничего не предпринял. Он не любил райкомовцев.

* * *

Делегатов поселили в гостинице в районе ВДНХ, достаточно удаленном от центра, чтобы отбить у постояльцев охоту самостоятельно отправляться в путешествие к Красной площади. Спартанскую обстановку гостиничных номеров с лихвой возмещали бесплатное проживание, питание и поездки на специальных автобусах. В столовой кормили по принципу "каждому по потребностям" - бери, что хочешь в любом количестве. Гости из-за рубежа до последнего дня фестиваля не могли привыкнуть к возможности черпать паюсную икру столовой ложкой из глубокой тарелки, а потом съедать два-три натуральных бифштекса. И не только это доказывало преимущества социализма.

На следующий день после приезда из Бреста остановил Пашу в фойе гостиницы тот самый англичанин, который помог установить контакт с шотландцами, и робко спросил, чем можно заткнуть сливное отверстие в умывальнике.

-Зачем? - Опешил будущий специалист по Великобритании.

-Как это, зачем? - Удивился экономный англичанин. - Ведь происходит ничем не оправданный расход воды, а она денег стоит.

"Буржуй, он и есть буржуй", - мысленно скривился Паша. Его поколение приучили к мысли, что богатства родины неисчерпаемы, вся таблица Менделеева под ногами. Кто ж будет воду экономить? Открыл кран, и пускай себе хлещет. А на Западе, оказывается, затыкают отверстие, наполняют раковину, умываются и потом спускают воду. То же самое проделывают, когда моют посуду. Послушал хозяйственного иноземца Паша и понял, что капиталистическим порядкам не суждено прижиться в России, потому что из водопроводных кранов всегда будет упорно сочиться, капать и течь драгоценная влага до полного истечения.

Работал Паша с группой студентов из университета Эдинбурга, мастерски исполнявших шотландские народные танцы под аккомпанемент национального музыкального достояния - волынки. Этот хитроумный агрегат, состоящий из мешка подмышкой с торчащими из него трубками, издает пронзительные звуки, способные вывести из состояния душевного равновесия самых стойких и хладнокровных поклонников музыки. Он умеет смеяться и грустить, звать в бой и оплакивать павших, а марширующий по улице оркестр музыкантов в парадной форме, вооруженных волынками, представляет незабываемое зрелище, что подметил режиссер с Мосфильма, снимавший очередную картину о девушке. С гитарой, бубном, снопом пшеницы или гаечным ключом, неважно с чем, главное - при деле. Шотландцев отвезли на студию, часа три слепили "юпитерами", восхищались и рукоплескали, но эти кадры в фильм не попали. Наверное, волынка не гармонировала с гаечным ключом.

Верховодила в компании самодеятельных танцоров Анна, светловолосая девушка с тонкими чертами лица, твердым характером и точеной фигурой. Она много рассказывала о жизни в Великобритании, невольно пробуждая ассоциации с советскими реалиями, живо интересовалась всем, что видела в Москве, донимала переводчика каверзными вопросами, заставляя задуматься над тем, что происходит в его стране.

После очередного концерта в доме культуры какого-то завода Анна остановилась перед портретом Ленина и спросила:

-Кто это?

-Ну, ты даешь! - Возмутился Паша. - Это Ленин, основатель нашего государства. Он для меня, как бог.

-Богами рождаются, это нормально, - возразила девушка. - А когда кто-то становится богом, это очень плохо. Значит, люди обеднели духом или утратили разум.

Ее слова западали в память и невольно всплывали позже, когда в печати появились разоблачительные статьи о первых шагах советской власти. Но в пору фестиваля, в атмосфере праздника, по обоюдному согласию, они старались избегать разговоров о политике. Этот негласный договор был нарушен во время прогулки в сквере возле гостиницы.

-Ты Оруэлла читал? - Спросила Анна и тут же спохватилась. - Извини, глупый вопрос. Говорят, у вас за это в тюрьму сажают... Закурить не найдется?

Паша протянул желтую пачку "Дуката".

-Нет, так нельзя, - отдернула руку хорошо воспитанная барышня. - Сначала найдем свободную скамейку, сядем и тогда всласть подымим.

В таких мелочах сказывалось, насколько Анна отличается от своих подруг. Одну из них остановила перед входом служительница музея и жестами показала, что внутри здания курить воспрещено. Девица бросила дымящийся окурок под ноги, затоптала и пошла дальше.

Очень разные люди попадались среди участников фестиваля. В первые дни, когда переводчики не работали с определенными группами, а были закреплены за автобусами - кто сядет в твой автобус, тому и переводишь, - от Паши не отставала ни на шаг темноволосая Ева. Свою привязанность объяснила несколько необычно: "Ты по-доброму ко мне относишься, а я к такому не привыкла. У нас евреев не любят".

Еще встретились двое парней из Ливерпуля. На вид серьезные, рассудительные, приятные ребята. Паша пригласил их в пивной зал в парке у Крымского моста, где подавали светлое чешское пиво и шпикачки. Мимоходом обронив пароль "Иностранная делегация", прошли без очереди. После второй кружки новые знакомые сообщили, что они неонацисты, и стали убеждать хозяина стола в своей правоте. Вот тебе и хваленая британская демократия - фашизм плюс антисемитизм. От полноты впечатлений у Паши кружилась голова.

Вся территория, прилегающая к гостинице, находилась под присмотром, москвичам предлагали "Давайте пройдемте!", и свободная скамейка, которую искали Паша и Анна, легко нашлась. Девушка закурила и продолжила прерванный разговор.

-Вот когда ты сможешь читать Оруэлла, не опасаясь ареста, мы с тобой вернемся к этой теме. Сейчас мы с тобой в неравном положении. Я знаю намного больше тебя. Не обижайся, - добавила, сжав Пашину руку. - Твоей вины нет. Просто ты не имеешь доступа к информации, и поэтому не можешь сделать правильных выводов.

Спустя десятилетия, когда Павел Федорович барахтался в потоке негативной информации о прошлом, захлестнувшем страну в пору гласности, он не раз вспоминал беседы с Анной. После фестиваля они переписывались, но недолго. В КГБ решили: побаловались, и хватит. Письма перестали приходить. Через год Пашин приятель случился в Эдинбурге в качестве переводчика делегации преподавателей МГУ и привез Паше свитер невиданной красоты. "Сам понимаешь, - сказал приятель, - мне такой подарок не по карману. Просила передать одна красивая девушка. Носи на здоровье".

Если верить Ивану Петровичу, Анна могла бы возглавить список вражеских агентов, который поручили составить Паше, но списка не было. Не годился Маренко на роль Павлика Морозова, и отношения с КГБ не сложились, так что рассчитывать на работу в Москве, не имея прописки, не приходилось.

Глава 6. Мужское воспитание.

Конечно, ради спокойной жизни и быстрой карьеры можно жениться хотя бы в последний год учебы, как поступили многие однокурсники, которые шесть лет будто не замечали небольшой стайки девушек, сидевших рядом на лекциях и семинарах, а под занавес неожиданно прозрели и расхватали невест. Маренко помешали объективные обстоятельства и жизненные принципы, сложившиеся под влиянием учебы в мужской школе и чисто мужского воспитания в семье.

Немалую роль сыграло также время, когда любить разрешали только Сталина (родители, друзья и близкие в любую минуту могли быть объявлены врагами народа) и настойчиво прививали ненависть к иностранцам - без разбора, к соотечественникам - выборочно, строго по указке сверху. Настоящий советский человек, как говорили в то время, "имел право быть обязанным" истово трудиться, беспрекословно повиноваться партии, восхвалять вождя, грамотно писать доносы и регулярно посещать комсомольские, профсоюзные и партийные собрания, голосуя "за" или "против" строго по указке президиума.

Власти старались контролировать и регламентировать жизнь людей с того возраста, когда у ребенка возникают первые вопросы, и настойчиво вбивали в голову выгодные властям ответы, подавляя естественные человеческие чувства и устремления. Разделение школ на мужские и женские исключало нормальные ежедневные контакты и взаимопонимание, а редкие совместные вечера отдыха начинались с лекции "О любви и дружбе", где много говорилось о дружбе и предельно мало о любви. Затем следовали танцы под суровым присмотром учителей, подбиравших музыку, которая удерживала партнеров от сближения.

Народу прививали вкусы, одобренные партийными чиновниками. По радио гремели медью духовые оркестры, звучали идейно выдержанные и народные песни, передавали симфоническую и оперную музыку. В промежутках заунывно восхваляли революционное прошлое: "Вы жертвою пали в борьбе роковой", взбадривали слушателей колхозным оптимизмом: "Урожай наш урожай, урожай высокий" и вколачивали веру в светлое будущее звонкими детскими голосами: "Будь готов! Всегда готов!" От засилья хора имени Пятницкого подташнивало, и можно было тихо сойти с ума.

Эстрадные и джазовые мелодии были доступны только на довоенных пластинках и "ребрышках", с записями на рентгеновских пленках. Их можно было услышать на домашних вечеринках, но в отдельных квартирах жили немногие, а в коммунальных не очень-то разгуляешься, если не предусмотрено общее шумное застолье. Отплясывать краковяк и вальсировать Паша научился задолго до того, как начал на американский манер скакать или топтаться на одном месте.

В конце 1940-х годов на советском экране появились иностранные так называемые трофейные фильмы, т.е. якобы захваченные на вражеской территории в ходе боевых действий. Об этом говорила пояснительная надпись перед началом картины, индульгенция от любых претензий к прокату, что избавляло от необходимости соблюдать законы и неписаные правила, платить авторам, блюсти их права и можно было редактировать, кромсать ленту до потери смысла. Дублировать фильмы накладно, а при переводе с английского и прочих мало изученных языков на русские титры наловчились извращать или опускать незнакомые и ненужные, на вкус цензоров, слова и выражения. А чтобы у зрителей не выработалась привычка смотреть чужеродное кино, трофеи демонстрировали в кинотеатре, расположенном в парке, естественно, культуры и отдыха вдали от общественного транспорта, и добраться туда мог не каждый.

Особым успехом пользовались похождения Тарзана, ребенком угодившего в дремучие леса Африки после крушения легкого самолета, в котором погибла его семья. Добрые звери о нем позаботились, и вырос крепкий мужик, перелетавший с дерева на дерево, хватаясь за лианы. Мальчишки безуспешно пытались воспроизвести его фирменный призывный клич, продукт творчества голливудских звукорежиссеров, и прозвали "тарзанкой" веревку, привязанную к дереву на берегу реки или пруда, с помощью которой, раскачавшись, прыгали в воду. Паше запомнились "Судьба солдата в Америке", "Большой вальс", "Гибель мечты", "Джордж из Динки-джаза", смеялся до упада над "Тетушкой Чарлея" (так перевели на русский язык простое английское имя Чарли), и через всю жизнь прошла бессмертная музыка из "Серенады Солнечной долины" с оркестром Глена Миллера.

Трудно сказать, почему обитатели Кремля разрешили показ западных фильмов. Желание хорошо заработать на прокате не выдерживает критики, потому что у правительства была масса способов просто отобрать у народа "лишние", по мнению властей, деньги, как свидетельствуют денежные реформы, начиная с 1947 года. Скорее всего, решающую роль сыграл русский солдат, прошагавший под пулями, бомбами и снарядами пол-Европы. Он многое повидал и стал задаваться вопросами, на которые у советских правителей не было готовых ответов. "Железный занавес" пошел трещинами, и пришла пора доказать внешнему миру, что при социализме смотрят в кино не только "Свинарку и пастуха". Позднее это назвали плюрализмом, не найдя, как всегда, подходящего слова в родном языке.

Спустя десятилетия кремлевские небожители внушали: "Разрешено все, что не запрещено", а при Сталине все было запрещено без особого на то разрешения. Под запретом находились самостоятельность в мышлении и поступках (отсюда присказка "инициатива наказуема"), материальное и духовное богатство отдельных граждан, свобода слова и прочие "буржуазные" права и свободы, а заодно - мода вне партийного контроля, джаз ("музыка богатых"), восточные единоборства и многое другое, включая половое воспитание. Слова "секс" тогда просто не существовало.

Отсутствие заморского понятия в разговорной русской речи не мешало людям жить. Природа брала свое. Вернувшиеся с жестокой войны солдаты-победители наверстывали упущенное, родильные дома едва справлялись с наплывом крикливых младенцев, спрос на детские коляски уверенно опережал предложение, и занятия в школах проходили в две смены. Взрослые умели приспособиться, а молодежи негде было встречаться, если не считать дворцов пионеров и районных комсомольских конференций. Рестораны были не по карману, молодежных кафе, баров и кафетерий еще не придумали, и жилищная проблема имела стойкую тенденцию к дальнейшему обострению.

Женского общества Паша был лишен с раннего возраста, дочери друзей отца и соседей воспринимались как чужеродный элемент, знакомство на улице исключалось, а других возможностей встретить девушку не было. Представление о прекрасной половине человечества складывалось из книг, в основном, классической литературы. Возникали образы одухотворенные, идеальные, далекие от повседневной жизни, и Паша рос романтиком. Он свято верил, что где-то есть его вторая половина, и остается ее только найти. Женятся по любви и на всю жизнь. Только так и никак иначе.

Можно сказать: программа-максимум, что простительно в юном возрасте и практически не осуществимо, когда оторван от семейного уклада, старых друзей и привычной обстановки, а дом родной - койка в общежитии, вначале в Стремянном переулке буквально в двух шагах от института имени Плеханова. Какой-то умник придумал поселить вместе одиннадцать вчерашних абитуриентов из Омска и Владивостока, Алма-Аты, Киева и прочих крупных городов. Среди них затесался выходец из глухого села в Белоруссии, откуда вышел на просторы большой политики А.А.Громыко. На вопрос о степени родства с могущественным министром иностранных дел белорус по кличке Бека отвечал, скромно потупив взор: "Да у нас там все в родстве".

Обитатели комнаты резко отличались друг от друга по воспитанию, манерам и происхождению, но их роднило общее стремление вырваться вперед и идти по жизни в числе первых. Как породистые псы, почти все звенели медалями по окончании школы, каждый дома считался одним из лучших, если не самым лучшим, а здесь оказался на равных, а то и хуже других. Одно дело тупо повторять вслед за взрослыми, что общественные интересы выше личных, не принимая этого всерьез, и совсем другое - изо дня в день корректировать свои слова и поступки в зависимости от поведения и настроений товарищей, спящих и жующих рядом с тобой. Отложить интересную книгу, если остальная компания собралась повеселиться, громко не говорить, когда кто-то устроился спать, не засиживаться в туалете, и постоянно помнить о других в надежде на взаимность.

Из посуды были несколько граненых стаканов, разнокалиберные ложки, вилки и ножи, похищенные в местах общепита, и большой жестяной чайник, которым пользовались утром и вечерами. Обедали в институтской столовой, где для преподавателей отвели отдельное помещение. Разнообразием меню не баловало: суточные щи, жидкий рассольник, паровые котлеты, шницель отбивной, каши да картошка, зато дешево. В первые годы между столами сновали официантки, а потом перешли на самообслуживание. Паша обычно брал первое и два вторых, потом шел в буфет, выпивал стакан сметаны и съедал пару булочек. Отсутствием аппетита не страдал.

Школьных знаний недоставало для самостоятельной жизни, а любящие мамы позаботились о том, что их отпрыски не умели убирать, готовить, пришить пуговицу, стирать и гладить. В тупиковой ситуации обращались за советом и помощью к товарищам либо к соседям, слушателям Высшей дипломатической школы, куда направляли за особые заслуги, по дружбе или родству партийных, комсомольских и профсоюзных активистов. Через два года глубинного внедрения в основы марксизма-ленинизма и осмысления новых предписаний руководства выпускники ВДШ получали неприметные хлебные должности в посольствах, торгпредствах и генеральных консульствах за границей.

К юношам, возможным коллегам в будущем, благоволили, охотно делились жизненным опытом, помогали чем могли, давали напрокат галстуки. Гардероб у всех был предельно ограничен: один костюм или пиджак и две пары брюк, и ребята довольствовались одним платяным шкафом. Еще был огромный стол, на который вываливали арбузы после очередного похода на железнодорожный вокзал, где в субботу и воскресенье подрабатывали на разгрузке вагонов. Когда кому-то предстояло ответственное свидание с девушкой, счастливчика наряжали всем коллективом.

Телевизор в ту пору был в диковинку, на втором месте после личного авто, и в гости к соседям и знакомым ходили посмотреть на это чудо с крохотным экраном и торчащей перед ним выпуклой линзой на стальных салазках. Зато в коридоре висел телефон, на зов которого отвечали все кому не лень, и каждый мог позвонить куда угодно и болтать сколько угодно. Звонили в основном девицы в поисках кавалеров, и однажды Паша, откликнувшийся на просьбу позвать Колю из шестнадцатой квартиры, угодил на свидание у Новодевичьего кладбища, куда ходили в те годы без пропуска. Два часа изучали и обсуждали надгробные памятники, после чего расхотелось встречаться вновь.

На втором и третьем курсах довелось жить на улице Горького, рядом с кинотеатром "Центральный", а за ним в глубине мрачного двора приткнулось неказистое здание, позднее приютившее редакцию журнала "Новое время", долго кочевавшую по городу. Хлеб покупали в Филипповской булочной, равной которой нигде нет, а продуктами запасались в Елисеевском гастрономе, где всегда можно было выбрать по вкусу и по карману. За два года Паша досконально изучил прилегающие улицы и закоулки, обошел с приятелями злачные места от "Астории" до "Якоря". Посещение "Коктейль-холла" расценили на заседании бюро комсомола чуть ли не как предательство родины, но не влепили, как водится, по выговору, ограничились дискуссией.

Потом иногородних студентов объединили в новом общежитии института в Новых Черемушках, разместив по четыре человека в комнате, что по тем временам считалось роскошью. Даже в туалете (по одному на этаж) и душевой в подвале разгородили посетителей кабинками. Говорили, по настоянию студентов из стран народной демократии, появившихся в МГИМО. Они остолбенели, когда впервые увидели по-солдатски простой нужник без изысков, поделились своими впечатлениями с работниками посольств, те пожаловались в МИД, и оттуда поступило распоряжение изыскать материалы и плотников. Ради дружбы народов, естественно.

Так что последние три года в институте прошли мирно, без лишней суеты и вони вареной капусты и селедки, которую жарили на электрических плитках китайцы в общежитии на улице Горького. По призыву председателя Мао они дружно делали зарядку и активно занимались самобичеванием, обклеив стены в коридорах писульками с иероглифами, очень нудными. Охотно признавались, что опоздали на первую лекцию из-за поломки будильника. Навешать на себя более серьезных грехов стыдились или не хватало фантазии. Настырные, дисциплинированные, хваткие и трудолюбивые, они приезжали в Москву, не зная часто и слова по-русски, а домой возвращались с дипломами, полученными не за красивые глаза.

Паша и Стас делили комнату с Женей, парнем из Орла и Маратом, бывшим кремлевским курсантом, который начинал день с передовой в "Правде" и готов был до следующего утра восхищаться глубокими мыслями партийного органа. До шестого курса он сумел дважды жениться, и оба раза на генеральских дочерях. Возможно, сказывался комплекс неполноценности младшего сержанта. Стас тоже рано обзавелся семьей, у Жени была невеста, и только Паша, казалось, был обречен на одиночество.

* * *

Совместить учебу с поисками единственной и неповторимой не получалось, потому что до позднего вечера Паша пропадал в институте. С утра - лекции, строго обязательные для посещения, иначе угодишь в рапортичку с именами прогульщиков, которую сдавали в деканат в конце дня. Этим занимался староста группы, он же комсорг и профорг в одном лице, как решили его товарищи на собрании академической группы, аргументировав тем, что старосту все равно назначают, так значит, ему следует занять и выборные посты, чтобы не распылять ценные кадры.

Учеба началась с поездки в колхоз, куда по советской традиции отправляли начинающих студентов постигать на личном опыте разницу между городом и деревней, между физическим и умственным трудом в условиях Подмосковья, не худших в Советском Союзе. Даровую рабочую силу использовали на самых скучных и противных работах, в основном гоняли на картофельное поле выкапывать и складывать в мешки грязные мелкие клубни. Тем временем немногочисленные труженики села собирали урожай на приусадебных огородах и занимались иными делами, сулящими прибыль, либо отдыхали от трудов праведных за бутылкой самогона.

Приезжих разместили в просторном сарае и разрешили натаскать соломы, чтобы простуда не сломила сразу всех. Спали вповалку, не раздеваясь, храпунов выталкивали на свежий воздух, по вечерам жгли костер, исконное занятие горожан, вырвавшихся на природу, и питались все той же картошкой. Молоком разжиться не удавалось, потому что коров земледельцы не держали, а в сельпо раскупили залежавшиеся, возможно, с войны кильки в томате в первую же неделю. Попытки комсорга организовать соцсоревнование пресекли на корню, пригрозив переизбрать, если будет упорствовать. Позднее студентов развозили по овощным базам Москвы перебирать завалы подгнившей картошки и капусты.

Все эти мероприятия проходили по инициативе и под контролем партийных комитетов, явно не просчитавших последствий своих манипуляций с молодежью. Одной поездки в колхоз было достаточно, чтобы усомниться в преимуществах колхозного строя над крестьянами-единоличниками. А знакомство с овощными базами невольно заставляло задуматься над достоинствами плановой экономики. Становилось как-то неуютно, когда на глаза попадался лозунг "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи". Начинало казаться, что ума так и не набрались, совесть потеряли, и честь не уберегли. Но времени для размышлений почти не было.

После лекций Паша находил пустую учебную аудиторию и начинал готовиться к семинарам, писать курсовую работу, штудировать учебники и конспекты. Общежитие для этих целей не годилось из-за шума и суеты. Да и нельзя освоить английское произношение, если рядом с тобой шипят и клокочут будущие знатоки фарси, арабского и прочих мудреных средств человеческого общения. Вечерами на дверях аудиторий можно было встретить такую записку: "Проваливай, прохожий, мимо. Сидят здесь чуваки из МГИМО. А если ты заглянешь в руму, оглохнешь, как Герасим в "Муму". Получишь в рыло, в нос и ухи. К твоим мольбам мы будем глухи". Стишки безобразные, но знание автором русской классики очевидно.

Иностранные языки давались нелегко, особенно тем, кто был лишен музыкального слуха или пришел в институт после армии, достигнув возраста, когда очень трудно перестраивать свой речевой аппарат. Лучше других получалось у белорусов, украинцев, уроженцев Средней Азии и Кавказа, воспринимавших двуязычие с пеленок. Трудились по полной программе, до седьмого пота и звона в ушах. Часами отрабатывали перед зеркалом произношение заковыристых английских звуков, как бы взламывая неповоротливым языком собственные зубы. После лекций засиживались в лингафоном кабинете, отгородившись наушниками от внешнего мира в попытке перенять непривычную мелодику чужой речи. Все понимали, что знание иностранных языков - практически единственный козырь при устройстве на работу.

В МИД и других учреждениях, имевших связи с заграницей, так и говорили: "Нам нужен человек со шведским" или немецким, венгерским, далее по списку. Очень редко спрашивали, по какой стране или группе стран специализировался выпускник, и никого не интересовал вкладыш в диплом с оценками по всем предметам от истории КПСС до литературы страны, которую изучали особо. Возможно, поэтому учебный план в МГИМО был составлен по формуле Пушкина "Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь". Пухлый учебник истории древнего мира Паша освоил за два дня до экзамена, получил "отлично" и ничего не запомнил. Программа была слишком перегружена, чтобы знания по всем дисциплинам могли утрамбоваться в голове и принести ощутимую пользу.

* * *

Учиться было всегда интересно, но чаще всего тяжело, что отражала повышенная, по сравнению с другими гуманитарными вузами, стипендия, как у будущих горных инженеров. Тем самым выпускники МГИМО приравнивались к специалистам, работающим в сложных и опасных условиях, что не было лишено оснований. Студенческий билет был окрашен в цвет национального флага, напоминал служебное удостоверение, и этим иногда пользовались, многозначительно помахав перед носом швейцара или кассирши темно-красным мандатом, чтобы без очереди прошмыгнуть в ресторан или купить билет в кино. На этом студенческие привилегии, реальные и мнимые, заканчивались, что не мешало гордиться принадлежностью к институту, не знавшему равных в стране.

Если не считать "народных академиков", угодивших в мир ученых в годы продразверстки исключительно благодаря пролетарскому происхождению и бубнивших лекции строго по бумажке, преподаватели подобрались на загляденье. Особенно славилась английская кафедра, где работали дамы, сумевшие каким-то чудом сохранить девичью свежесть лица и стройную фигуру при отсутствии хорошей косметики и дефиците продуктов. Многие провели за границей не один год, английский для них был живым, а не заученным языком, и они умели привить к нему любовь.

На лекции профессора Крылова, читавшего скучное, на первый взгляд, международное право, сбегались студенты с разных курсов послушать умного человека. Взойдя на трибуну, он называл тему и говорил: "Есть кое-что новенькое", коротко излагал свежую информацию, облегченно вздыхал и завершал словами "Остальное найдете в моем учебнике, если пожелаете". Затем до конца отведенного ему времени щедро делился воспоминаниями из своей богатой практики, сочными, занимательными и поучительными.

Лучшего учебного пособия не придумаешь. Крайне интересными бывали и семинары, которые вели недавние аспиранты, позволявшие студентам задавать неудобные вопросы и вместе с ними искавшие ответы. Поиски материалов для курсовой работы к трехсотлетию "воссоединения Украины с Россией" превращались в увлекательное путешествие по залам библиотек и завершались у глухой стены спецхрана, куда студентов не пускали и отказывались показать письмо запорожцев турецкому султану. Попытки понять, почему Украина не смогла или не пожелала отстоять свою независимость, успехом не увенчались, но пройденный путь многому научил.

В общем, институт давал своим воспитанникам возможность не только слушать лекции, писать конспекты, штудировать учебники и заучивать чужие мысли, но и задумываться над тем, что было, есть и будет. Это не предусматривалось учебной программой. Она была нацелена на подготовку послушных, исполнительных чиновников, верных слуг правящей партии, а получалось не совсем так, как задумывалось.

Старшекурсники подрабатывали летом в Интуристе переводчиками, и могли многое почерпнуть у жителей других стран. Знание иностранных языков позволяло слушать новостные программы по радио, которые советская власть глушила с меньшим остервенением, чем передачи на русском языке. Иногда случалось купить газету "Дейли уоркер", если Паша рано утром оказывался возле гостиницы, где останавливались иностранные туристы, но в 1956 году наши танки вошли в Будапешт, в зарубежных компартиях начались брожения, и их печатные органы исчезли из продажи.

Свою первую в жизни двойку Паша получил на уроке английского, после чего вплотную засел за учебники. Библиотеки, где все шептались и ходили на цыпочках, он избегал. В читальном зале всегда стояла тишина, гнетущая, искусственная, напряженная, и хотелось громко рассмеяться или заговорить с соседом. Лучше, конечно с хорошенькой соседкой, но красавицы книгами редко интересовались, и оставалось уповать на случайную встречу в институте. Однако там соотношение юношей и девушек было прямо противоположно среднестатистическим данным по стране - одна к десяти. Назвать их красивыми язык не поворачивался даже из вежливости или уважения к их родителям, зато, как на подбор, завидные невесты, дочери советской знати. Правда, к шестому курсу ситуация изменилась в лучшую сторону.

* * *

При Хрущеве всех трясло и схватывало. Время от времени расчленяли, укрупняли и переименовывали города и области, колхозы и заводы. Никто не горел на работе, за которую все равно платили смешные деньги, а пил кофе, пропадал в курилке и вынашивал планы далеко идущих реформ: что бы еще такое разделить и с чем-то соединить. К примеру, на следующий год после смерти Сталина без повода и причины, просто так, расформировали институт востоковедения и слили с МГИМО, образовав два факультета - западный и восточный.

Дело было летом, и свежеиспеченный второкурсник приходил в чувства после тягот учебы в компании друзей отца, заядлых рыболовов, на берегу Северского Донца недалеко от Коробова хутора. Из Харькова добирался пригородным поездом до захудалого районного центра Змиева и оттуда пешком с туго набитым рюкзаком за плечами шагал часа три до реки. Еще час на веслах, и попадал в палаточный лагерь, где прошли все летние каникулы в студенческие годы, да и позднее Паша не раз наведывался в эти благословенные края.

Северский Донец чувствует себя там привольно, расправляет плечи, выпячивает грудь, разливается вширь, обрастает заливами и ведет себя, как настоящая река. Берега заросли разночинным лесом и цепким непроходимым кустарником, никем и никогда не чищенным. Приветливо кивают головки камыша, колышутся гущи тростника и осоки, из-за широких зеленых листьев, похожих на лопухи, таращатся скромные желтые кувшинки и бесстыдно красуются белые лилии, низко клонятся ветви деревьев. Чувствуешь простор, когда дышится свободно, без напряжения, тишину и покой, нарушаемые только плеском воды, шелестом листвы и жужжанием неугомонных насекомых. А если тянет к приключениям, можно взобраться на Казачью гору в получасе на веслах от дома отдыха и оставить свой автограф на голом крутом склоне.

Пыльная дорога от Змиева упиралась в паромную переправу, которую обслуживал долговязый Мыкола, подолгу переругивавшийся с потенциальными пассажирами, которые просили перебросить их на противоположный берег, где на высокой горке нахохлился дом отдыха, а в стороне, ближе к воде, раскинулись кирпичные и бревенчатые жилища хуторян в обрамлении садов и огородов. В годы правления Брежнева на смену парому пришел добротный деревянный мост, наладили прямое автобусное движение из Харькова, разрекламировали живописный уголок природы по телевизору, народу прибавилось, самобытность исчезла, и пришлось искать новое место для летнего отпуска.

Впервые Паша оказался возле Коробова хутора вскоре после войны. Тогда жили с отцом в доме отдыха и спускались к реке по лестнице, насчитывавшей более сотни ступенек, преодолеть которые было под силу далеко не всем отдыхающим. Поэтому на крохотном песчаном пляже всегда было свободно, и лодочная станция обеспечивала всех желающих помахать веслами без лишних слов и документов. Иное дело - столовая, где посетителей не баловали обилием и разнообразием блюд. Да и приходить туда следовало в строго определенное время, что не вписывалось в беспорядочное расписание дня рыболовов. Завтрак пропускали, на обед не успевали, если случался хороший клев, и на следующий год решили остановиться на хуторе.

Два сезона жили на просторной крытой веранде в доме на околице у кромки леса, а затем вместе с друзьями Федора Михайловича, пенсионерами, раскинули лагерь на поляне возле берега вниз по течению от хутора. Неподалеку проходила проселочная дорога, которой можно было пользоваться только в сухую погоду, и все необходимое имущество доставляли грузовиком из Харькова. Уговорить шофера, прельстив деньгами, и выправить липовый путевой лист всегда оказывалось труднее, чем перетаскивать громоздкие и тяжелые вещи, без которых на лоне природе долго не протянешь.

Поселились в палатке на четыре раскладушки, а рядом расположились другие поклонники рыбалки. Все знакомы не один десяток лет и проходят у Паши под общей кличкой "деды". Средний возраст - около семидесяти лет, что не помешало троим дедам прокатиться в Ялту на мотоциклах, и эта история вдохновила крымскую газету на статью о могучем здоровье старшего поколения, взлелеянного войнами и невзгодами сталинских пятилеток. Для них, казалось, не составляло большого труда выкопать погреб, соорудить печку, перенести ящики с консервами, ворочать лодки на суше, натаскать кучу хвороста для костра и наколоть дров.

Верховодил Авраам Эзерович, дядя Аврик, почти двухметровый красавец, в прошлом директор завода по выпуску медицинского оборудования и мастер на все руки, включая ремонт лодочных моторов. Его арестовали, когда в Кремле сварганили "дело врачей", но вскоре разобрались, что он караим, а не еврей, и отпустили. Федор Михайлович дружил с ним с гимназической поры. К ним примкнул Петр Сергеевич, ученый-физик, профессор, худосочный и подвижной, как мальчишка. Леню-переплетчика, единственного, кто не чурался спиртного и курил вонючие папиросы, терпели из-за жены Натальи Ивановны, усатой дамы необъятных размеров, кормившей вечно голодную компанию борщами, варениками и прочими блюдами национальной кухни. Временами приезжали чьи-то родственники, но всерьез и надолго не задерживались.

Возможно, из-за трезвого образа жизни, сложившегося в лагере по взаимному согласию. Казалось бы, созданы все условия, чтобы откупорить бутылку: подобралась чисто мужская компания (повариха не в счет), здоровье, несмотря на преклонный возраст, в порядке, и при желании можно водку закупать хоть ящиками, никто не стоит над душой и не учит, как жить. Да и рыбалка, если верить литературе, немыслима без спиртного, а вот обходились, не пили и не закусывали. Молодежь в том числе.

С третьего курса у Паши появился напарник - Стас Гаврюхин, сын большого железнодорожного начальника, поступивший в МГИМО годом позже Паши. Ребята познакомились в институтской столовой, с первых слов нашли общий язык, сошлись характерами, в общежитии стали жить в одной комнате, проводили вместе зимние и школьные каникулы, позднее дружили семьями. Не было у Паши более близкого человека, чем Стас, умный, талантливый, пытливый, с хорошим чувством юмора, надежный, трудолюбивый и отзывчивый.

Рыболовная ватага жила своей жизнью, в отрыве от асфальтовой цивилизации и средств массовой дезинформации. Радио не слушали и газетами брезговали. "О чем бы ни писали и что бы ни говорили, все равно набрешут", - веско бросал Петр Михайлович, когда заходила речь о советской прессе, и столь же жестко высказывались все деды. Если случится нечто важное, рассуждали они, люди расскажут, а о новых великих свершениях мы догадываемся.

Воду пили из реки, а питались, если Наталья Ивановна проводила лето в другом месте, рыбой, вареной, жареной, копченой и вяленой, а также консервами, поисками и закупкой которых Батя занимался всю зиму. Деликатесом считалась печень трески перетертая с мелко нарезанным зеленым луком. Разнообразие вносили редкие предприимчивые колхозники из деревни, расположенной довольно далеко. Да и в пути им приходилось преодолевать сильное течение в горловине, где Северский Донец, вольготно раскинувшийся у Коробова хутора, сужался до нескольких метров. Так что поставки сметаны, творога, молока и куриных яиц были крайне нерегулярными.

Хлебом затоваривались в хуторском магазине, торговавшем исключительно импортом из города: консервами, крупами, подсолнечным маслом, дешевыми конфетами и пряниками, твердокаменными, как истинные марксисты-ленинцы. Овощами снабжали со своих огородов хуторяне, и Паша позднее признавал, что нигде и никогда во время заморских странствий ему не доводилось отведать такой сладкой морковки и сочных пупырчатых огурчиков.

Вставали рыбаки каждое утро в четыре часа, наскоро всухомятку завтракали и расходились по лодкам. В первые годы договаривались о долгосрочной аренде на лодочной станции дома отдыха или брали плоскодонки у хуторян, а потом Федор Михайлович заказал мастеру в Змиеве две килевые лодки, с которыми, правда, было много хлопот: зимой перетащить в сарай на хранение, весной - конопатить, красить, ремонтировать, спускать на воду. Зато летом все удобства и никаких проблем, если не считать мойки хоть раз в неделю, иначе все провоняет рыбой.

Грести веслами на такой лодке сплошное удовольствие, но так или иначе устаешь. А тут отечественная промышленность освоила, наконец, выпуск лодочных моторов. Вначале в одну лошадиную силу, потом - в три, пять и десять. Дитя родилось похожим на советских лидеров - непредсказуемым и капризным. Немощный мотор заводился, работал и глох по собственной прихоти, без видимой причины, и ревел, как музыка на дискотеке, не допуская разговоров в своем присутствии. Его единственное достоинство - социализм гарантировал бесперебойное и почти бесплатное питание. Любой шофер казенного грузовика охотно наливал из бака 20-тилитровую канистру бензина за три рубля.

Естественно, число моторок росло в геометрической прогрессии, и, конечно, их запретили, потому что власти ездили на катерах. А запрет оформили, как было принято, по просьбам трудящихся, которых норовили утопить пьяные лихачи с моторами, кружившие возле пляжей. Опять же - забота об экологии: волна, поднятая моторной лодкой, выбивала растительность у берегов, заметно оголившихся на пути технического прогресса.

Пашу эти передряги не затронули. Ему не нужно было далеко ехать до основного места работы. Он облюбовал полузатопленное дерево напротив лагеря, привязывал нос лодки к веткам, с кормы бросал якорь, чтобы не сносило течением, и ловил на две удочки, донную и проводную. Никогда не пытался состязаться с фанатами рыбалки, которые выставляют шесть удилищ и способны за ними уследить, но на то они и фанаты. Варят пшеницу и крупы, сыплют ведрами в воду для приманки, в поисках "верной" наживки лепят пироги из манки, сдабривают медом. Ради хорошего клева готовы, кажется, снять последнюю рубашку, изобрести приворотное зелье и найти философский камень. А сколько утоплено банок дефицита - очищенной кукурузы!

Нет, заниматься алхимией в походных условиях Паша не собирался. Сам любитель мясных продуктов, он оставался верен старой, веками проверенной наживке, и мог часами под палящим солнцем ковыряться лопатой в дерьме у свинарника или коровника, заполняя жестянку червями. Устойчивый мерзкий запах сбивал дыхание, жаркий пот заливал глаза, а вытереть лицо нечем: руки по локоть перепачканы жидкой вонючей гадостью. Юркие обитатели навозной кучи норовят ускользнуть, и справиться с ними удается только голыми пальцами. В общем, каторга, но сугубо добровольная, и потом еще надо копать в лесу, где водятся жирные и длинные выползки, лакомство для окуней и сомов.

Все эти муки и страдания бешеного клева не гарантировали, и тогда приходилось утешаться рыбацкими поверьями. Дескать, рыба отдыхает перед дождем. Однако поплавки застывали намертво и после дождя, в полнолуние, и при молодой луне. Хитрая рыба отказывалась следовать приметам. Но Паша не унывал. Он сидел лицом на восток, встречал солнце и загорал дочерна. Пытался втянуть в разговор зимородка, коллегу-рыболова, время от времени бултыхавшегося в воду с ветки соседнего дерева. Прикидывал планы на день, мастерил новые поплавки или чистил блесны, просто мечтал, наслаждаясь тишиной и одиночеством.

Когда одолевала скука, Паша начинал забрасывать спиннинг, что результатов не приносило, но надежда всегда оставалась. Методов лова имелось великое множество: ставили верши на линей и карасей, протягивали переметы, запускали живцов и кружки на хищника, с берега на берег катали перетяжку на голавлей и язей, вечерами забрасывали донки на сомов. Признавались только спортивные виды единоборства с рыбой, и браконьеров, измерявших улов ведрами, люто ненавидели и могли при случае поколотить. Сети изымали и сжигали, не прибегая к помощи Рыбнадзора.

Пока реку не стали использовать как сточную канаву во имя дальнейшего развития социалистической индустрии, Северский Донец мог удивить и порадовать самого взыскательного рыболова. Жизнь в его водах отличалась богатством и разнообразием. Паше случалось втаскивать в лодку крупных судаков и лещей, и даже попался карп, с которым пришлось повозиться, наверное, с полчаса, а в основном цеплялись окуни, красноперки, плотва, подлещики и прочая мелюзга. Но ничто не пропадало. Рыбу средних размеров вспарывали, удаляли требуху, хранили в соляном растворе три дня и вывешивали на солнце, прикрыв марлей от зловредных ос и их единомышленников. После летних каникул Паша привозил в Москву большой рюкзак вяленой рыбы собственного приготовления, и когда в продаже появлялось пиво, рыбака приглашали на все пирушки со своей таранкой.

* * *

Однажды на вечерней зорьке мимо прошлепал веслами постоялец из дома отдыха, любитель дальних походов на лодке, заметил рыбака и попросил закурить. У Паши не клевало, он поделился сигаретой, разговорились, и новый знакомый спросил невзначай:

-Послушай, что в твоем институте происходит?

-Понятия не имею, - признался Паша. - А ты что слышал?

-Говорят, вас разгоняют.

-Как это разгоняют?

-Очень просто. Как всех других. Сокращение кадров сейчас в моде.

Пришлось сматывать удочки и срочно отправляться в Москву для выяснения своей судьбы. Оказалось, что МГИМО слили с институтом востоковедения, упразднив три прежних факультета и образовав два новых: Западный и Восточный. Но в старом здании у Москвы-реки нельзя разместить два учебных заведения. Тогда часть преподавателей уволили и многим студентам предложили перейти в другие вузы. Чем руководствовались при отборе, осталось неясно, потому что выставили за дверь как откровенных лентяев, так и отличников. Основная масса студентов, попавших под отчисление, смирилась со своей участью, но неожиданно взбунтовался выпускной курс. Перед зданием института с утра до вечера бурлила возмущенная толпа, что выходило далеко за рамки привычной жизни советского общества. По слухам, в конфликт вмешались выпускники из влиятельных семей, в том числе дочь Молотова, и в конечном итоге выпускному курсу разрешили остаться.

Эти потрясения были вызваны, по-видимому, тем, что МГИМО за первые десять лет своего существования расплодил столько международников, что они не могли устроиться по специальности. Тогда сократили набор, и Пашин курс был втрое меньше выпускного. Одновременно увеличили до шести лет срок обучения. Затем начали упразднять другие источники производства сходных специалистов. Спустя четыре года в МГИМО влили еще один институт - международных экономистов, среди которых оказалось немало девушек. Шансы найти подругу жизни возросли, но случилось непредвиденное - Паша влюбился, а жениться не мог. Не по своей вине.

Глава 7. Возле театра Образцова.

Это произошло в пору преддипломной практики в МГИМО, когда свежее поколение номенклатуры полгода протирает штаны возле телефонов у входа в посольства либо используется в роли мальчиков на побегушках. Таким путем, по мысли отдела кадров, будущие дипломаты закрепляют языковые навыки и приобретают опыт работы за границей. В иных странах эти несложные обязанности возлагают на девушек, секретарш и телефонисток, без специального образования, а у нас поручают дежурным комендантам.

Все прочие студенты, доучившиеся до шестого курса, но родившиеся не в лучших семьях и никак себя не проявившие на поприще общественной деятельности, прозябают в Москве. Их направляют стажерами в различные учреждения с международными связями, где никто не знает, что с ними делать, и стараются как-то избавиться от их присутствия, посылая подальше или с мелкими поручениями.

Остался в столице и Паша, посвятивший последние три года сочинению "капустников", которые часто задевали за живое влиятельных людей, и они рассудили, что фамилия Маренко может безнадежно испортить почетный список кандидатов на заграничную практику. В редакции журнала "Новое время", куда его направили постигать азы международной журналистики, заведующий отделом при виде стажера хватал телефонную трубку и заводил с кем-то бесконечную беседу в надежде, что кошмарное видение бесследно растает в воздухе, если не обращать на него внимания. У руководителя практики был собственный небольшой кабинет, и никакого желания делить помещение с посторонним человеком, тем более - учить его искусству выверки текста, редактирования и прочим премудростям. Впрочем, сам руководитель выбился в журналисты из райкома комсомола и пока освоил только болтовню по телефону.

Понятливый стажер громко вздыхал, чтобы обозначить свое присутствие, а то еще прогул запишут, и брел вверх по мрачной лестнице на чердак, куда засунули подальше от любопытных глаз библиотеку спецхрана, где лицам, имевшим допуск к материалам на иностранных языках, выдавали запретное чужеземное чтиво. За время производственной практики Паша успел перечитать все подшивки "Лайфа", начиная с первого года, когда советскому еженедельнику, который специализировался на вопросах внешней политики, одному из немногих, разрешили подписку на популярный американский журнал, изобиловавший любопытными статьями и замечательными фотографиями.

Вначале было очень интересно, потом наскучило, и Паша с радостью принял предложение своих приятелей посетить кафе "Аэлита", зеленый плод комсомольского творчества, не имеющий аналогов в мире. Изначально планировалось как место сбора политически подкованных и социально зрелых молодых активистов. Они, по замыслу авторов идеи, будут петь хором и соло, читать стихи, свои и чужие, играть в шашки и шахматы, устраивать дискуссии на злобу дня и отвлеченные темы, а в промежутках танцевать и тихо беседовать. Намеревались также приглашать начинающих поэтов, известных спортсменов и актеров, способных своими краткими выступлениями подвигнуть публику на новые трудовые свершения. Для посетителей составили меню, исключавшее появление в кафе завсегдатаев столовых и ресторанов: ни выпить, ни закусить, ни поесть горячих щей. Засохшие бутерброды, чай да кофе.

В таких экстремальных условиях работники кафе, имевшие опыт в системе общепита, не могли рассчитывать на приличные заработки, и они вскоре исправили ошибки комсомольских романтиков, расширив и улучшив ассортимент услуг. Денежные клиенты, внушавшие доверие официанткам, неспешно отхлебывали коньяк из чайных чашек и получали бутерброды с дефицитной осетриной. Оркестрантам щедро подносили, и с небольшой эстрады звучали мелодии из репертуара "Голоса Америки", проклятого советской пропагандой и поэтому очень популярного среди советской молодежи. Сложившаяся в "Аэлите" атмосфера напоминала подпольные бары времен "сухого закона" в США, знакомые по "трофейным" американским фильмам, которые появились в советском прокате в первые годы после войны.

Со временем заведение превратилось в уютный танцевальный зал, без пьяных, выясняющих вопрос дня "А ты мне друг?", матерной брани и кулачных боев, непременных атрибутов народных танцплощадок, и пришлось по вкусу студентам, не искавшим приключений с рукоприкладством. Перед входом в кафе задолго до открытия собиралась небольшая толпа, беззлобно переругивавшаяся с парнями из комсомольского патруля, грудью, как положено потомкам Александра Матросова, закрывавшими амбразуру двери. Потом начинали дозировано запускать гостей. Вначале друзей и знакомых, за ними - постоянных доверенных посетителей, и если оставались свободные места за столиками, - кого-то из общей толпы. После чего дверь запирали на засов. Выйти из кафе было так же непросто, как войти.

Пашины приятели знали все тонкости в работе "Аэлиты", вечер пролетел незаметно, и Паша пошел провожать двух подружек, с которыми познакомился за танцами. Остановились возле очереди на стоянке такси в закоулке рядом с театром Образцова.

-Кто последний? - Вежливо спросил Паша в спину девушки, стоявшей в конце небольшой группы поздних гуляк, нетерпеливо переминавшихся в ожидании, когда подойдет машина с приветливым зеленым огоньком.

-Я последняя, - отозвалась незнакомка и на секунду обернулась.

Паша отметил высоко взбитую копну темных волос, "бабетту", по тогдашней моде, и тонкие черты лица. Волосы свои, не накладные. Лоб закрывает тщательно выложенная челка, подчеркивая светло-серые глаза. Не Элизабет Тейлор, конечно, но и нельзя ожидать, что голливудские звезды станут разгуливать в одиночку по ночной Москве.

В этот момент подъехало свободное такси, и девушка бросилась в ту сторону, хотя стоявшая первой в очереди парочка уже открывала дверцы. - Вы не в направлении Лужников?

-Еще чего, - огрызнулся парень, как истинный московский джентльмен. Не оглядываясь, сел на заднее сиденье и захлопнул дверь.

Темноволосая незнакомка вернулась в очередь, а Паша успел оценить по достоинству стройную фигуру и красивые ноги на модных "шпильках". Так. Двух мнений нет и быть не может. Решение принято и готов план действий.

-Мы здесь всю ночь можем проторчать, - пожаловался Паша своим спутницам. - Пошли на троллейбус. Быстрее доедем.

Неприхотливые гостьи "Аэлиты" доверчиво согласились, а по пути к остановке коварный кавалер записал номера их телефонов, пообещал позвонить на следующий день, посадил на троллейбус и почти бегом вернулся к стоянке такси. Незнакомка беспокойно топталась на прежнем месте.

-Можно занять свою очередь? - Поинтересовался Паша.

-Пожалуйста, - равнодушно ответила девушка.

-Вам к Лужникам? - Осторожно прощупывал почву Паша. Получив согласный кивок, сказал как бы между прочим: Нам по пути. - Секунду помолчал и добавил: Боюсь, здесь нам ничего не светит. Народа много, а машин мало. Если не возражаете, давайте пройдем до улицы Горького. Там легче поймать проезжающее такси.

Дельное предложение упало на благодатную почву. Энергичная и нетерпеливая незнакомка не могла долго задерживаться на одном месте и, не раздумывая, согласилась. Они вышли на улицу и буквально сразу поймали такси. По дороге Паша не терял время зря, узнал имя спутницы и ее домашний телефон. Договорились, что завтра в шесть вечера он позвонит, что и было сделано.

-Алло. Это кто говорит? - Ответил мужской голос с характерным акцентом, который Паша не мог перепутать ни с чем, просидев шесть лет за партой рядом с Зейдлицом. Сзади сидели Тункель и Рапопорт, а впереди Поляк и Нечмоглод.

Прежде, чем Паша сообразил, как лучше представиться, послышалась какая-то возня и возглас "Папа, я же просила не брать трубку. Это мне звонят".

-Слушаю?

-Здравствуйте, Таня. Это Павел. Если хотите, можем сегодня встретиться.

-Где и когда?

-В семь часов у памятника Маяковскому.

-Хорошо.

-Тогда до встречи.

-Я могу немного опоздать.

-Ладно, я подожду.

Ждать пришлось около получаса. Татьяна Марковна потом часто вспоминала, что в тот вечер гостила у подруги, перемыли косточки друзьям и знакомым и так увлеклись, что позабыли о времени. Уходить не хотелось. И "вдруг что-то будто кольнуло в сердце, - рассказывала уже зрелая женщина годы спустя. - Я встала, как если бы меня силой подняли с места, и стала прощаться. Подруга пыталась меня удержать, что-то говорила, а я ринулась к двери и сломя голову помчалась на свидание. Часов нет, который час не знаю, но понимаю, что нужно успеть во что бы то ни стало. Как видите, он дождался, не ушел".

При этих словах она одаривала мужа ласковым взглядом, и слушатели должны были осознать, что брачный союз предопределен судьбой. Когда Таня превратилась в Татьяну Марковну, общение с ней стало напоминать прогулку по минному полю. Разница в том, что на мину нужно наступить, а с женой - можно стоять на месте, но взрыв все равно раздастся.

* * *

Они встречались чуть ли не каждый день. Паша был хозяином своего времени, готовясь к защите дипломной работы и государственным экзаменам, а Таня, по ее словам, находилась между двумя работами - с одной уволилась и теперь раздумывала, куда пойти. В строительном институте, куда ее год назад пристроил отец-архитектор, она продержалась до конца первого курса и ушла. Доконал сопромат, и не было никакого желания подвергать себя новым испытаниям в другом вузе, где изобретательная профессура может придумать что-нибудь похлеще сопромата.

Серьезный и хорошо воспитанный юноша обязательно дал бы добрый совет. Например, идти вперед наперекор трудностям или нечто столь же банальное, но звучащее бодро и к месту. Паша был иного склада. Он с детства не любил и тех, кто подсказывает, и тех, кто не может жить без подсказки. Поэтому внимательно выслушивал Таню и помалкивал. Со временем сама разберется, учиться или работать и в конечном итоге станет женой и матерью, и это главное, а есть у жены диплом или нет - второстепенно.

Не современный взгляд, конечно, но равенство мужчин и женщин отнюдь не означает, что можно отбросить заботы о доме и проблемы воспитания детей. Когда смотришь на феминисток, трудно избавиться от впечатления, что их энтузиазм объясняется просто: природа обошла красотой, а привлечь к себе внимание очень хочется. Любым путем. Например, обхамить мужчину, который пропускает даму в дверь первой, и напомнить ему о равенстве полов.

Родители Тани отнеслись к новому увлечению дочери настороженно, хотя. Паша им сразу понравился. Однако появился он из ниоткуда, и смущало уличное знакомство. Мудрая мать, Раиса Рувимовна, вскоре внесла ясность. Она позвонила дальним родственникам в Харьков и выяснила, что семья Маренко пользуется всеобщим уважением. После чего организовали смотрины, в которых приняли участие все близкие родственники. Паша прошел и это испытание. А тем временем состоялся важный разговор.

-По-моему, ты хочешь сделать мне предложение, - сказала как-то Таня, положив голову на грудь Паши и глядя ему близко в глаза.

-Хочу, - промурлыкал Паша.

-Так чего ждешь?

-Боюсь. А вдруг откажешь.

-А ты хорошо подумал?

-Только об этом и думаю.

-Над последствиями задумывался?

-Не понял, - вскинулся Паша. - Ты о чем?

-Все о том. Если ты женишься на еврейке, на твоей карьере можно ставить крест. Ты знаешь хотя бы одного советского дипломата с женой-еврейкой?

-Знаю, и не просто дипломата, а министра иностранных дел.

-Молотова, что ли? - Проявила знание отечественной истории Таня.

-Его.

-Это было давно.

-Сейчас тоже не поздно попробовать. Я готов рискнуть. А ты?

Татьяна вздохнула и молча кивнула. Оставалось назначить день свадьбы, и тут возникло неожиданное препятствие. Его звали Моисей Абрамович. Ветеран войны, дослужился до генерала, что для человека с фамилией Гутман казалось невероятным. Еще труднее - понять накатившую на него в последние годы религиозность, хотя можно было объяснить возрастом - отставному генералу недавно стукнуло девяносто лет. Он был старейшиной клана, в который входили родители Тани, и с его мнением считались. Возможно, с видами на наследство.

-Павел Маренко, говорите? - Переспросил Моисей Абрамович, когда ему сообщили о предстоящей свадьбе. - Моя старшая внучка не выйдет замуж за гоя. Никогда.

Сказал, как отрезал, и не помогли никакие уговоры. Мнение старика можно было бы проигнорировать, но родители Тани слезно молили не перечить новому защитнику чистоты родовой крови. "Ему не так много осталось, - твердили они. - Не надо его расстраивать. Вам что, трудно подождать?" И Паша уехал в Каир переводчиком Генерального штаба министерства обороны СССР помогать египетской армии вникнуть во все тонкости советской военной науки, которую преподавали советские офицеры, откомандированные из Москвы. Иностранными языками они не владели, и в помощь им были приданы выпускники иняза и МГИМО, потому что институт военных переводчиков закрыли как раз в тот момент, когда в их услугах возникла острая нужда. Плановая экономика, понимаешь.

Глава 8. Заграничный лоск.

Вопреки расхожему мнению, будто мысли и чаяния советского человека устремлены в коммунизм и думает он лишь о благе общества, на самом деле все заботились о личном благосостоянии. Самые бесхитростные пытались улучшить свое положение трудом. Им дарили цветы, жали руки, хвалили в стенной газете, награждали орденами и медалями, но денег не прибавлялось, и народ мечтал о командировке за границу, где за работу по-советски платили настоящие деньги по расценкам, приближенным к условиям капитализма.

Именно там, в краю непривычного, но желанного товарного изобилия и нормальной зарплаты, появлялась возможность одеть и обуть семью на годы вперед, обзавестись бытовой техникой, купить машину и внести первый взнос за кооперативную квартиру. Непреходящий дефицит в торговле под прикрытием социализма и разница в ценах между своим и чужим ширпотребом позволяли наиболее предприимчивым гражданам спекулировать иностранными товарами, уверенно повышая свой жизненный уровень.

Ради этого дипломированные инженеры готовы были ехать шоферами и разнорабочими при посольствах в далекие страны, названия которых покрывали почти всю их территорию на географической карте. Гостей там поджидал устойчиво тяжелый климат и переменчивый политический настрой: от безликого колониализма к социализму с африканским лицом и назад, а также неведомые науке болезни, удивлявшие медиков своим коварством и разнообразием. Не лучшая среда обитания для нормальных людей и норма - для советских граждан, с детства приученных преодолевать естественные и рукотворные трудности. В жестокой конкурентной борьбе журналисты-международники и дипломаты подсиживали друг друга, строчили анонимки и низко стелились перед начальством в надежде выбить место под заморским солнцем.

Если удавалось, рядовой служащий автоматически попадал в круг избранных. (По нынешним меркам - причислялся к элите, но в те годы элитными называли породы животных и сорта растений, а людей разделяли на классы). Они отличались от своих сограждан не только материальным благополучием. Им "было оказано высокое доверие" - они "представляли свою страну за рубежом", если верить партийным чиновникам. Каждому внушили, что именно от него зависит, какой образ Советского Союза сложится у иностранцев. Для острастки запугивали происками западных разведок и ясно давали понять, что товарищи всегда будут рядом и в случае чего, ну, помогут, так сказать, подскажут правильный путь. Иными словами, живи, работай, но не увлекайся, не забывайся, будь начеку и помни, что русскому человеку на роду написано не зарекаться от сумы и тюрьмы.

Система назначений на должности, определявшие положение человека в обществе, и, соответственно, распределения материальных и духовных благ находилась под жестким партийным контролем и была строго централизована. На первом этапе кандидата на выезд высматривали и рекомендовали по месту работы, ориентируясь, прежде всего, на девственно чистую анкету, затем - родственные и дружеские связи с сильными мира сего и расположение начальства. Профессиональные качества учитывались в последнюю очередь. Позднее придирчиво изучали в райкоме партии и проверяли на благонадежность в КГБ. Наконец, передавали по инстанции вплоть до специальной выездной комиссии ЦК КПСС, без решения которой никто не мог покинуть пределы Советского Союза. Всем и каждому давали знать, кто в доме хозяин, кого следует благодарить и кому угождать, если хочешь хорошей жизни.

За неделю до вылета Паше Маренко и его спутникам придали заграничный лоск, чтоб иноземцы оценили, как хорошо живется при диктатуре пролетариата. Всех экипировали за государственный счет: светло-серый костюм из толстого сукна и габардиновый макинтош в расчете на промозглую осень, белая рубашка из волокна, подобного которому не знали в мире, и темный похоронный галстук. Экспортный наряд завершали несгибаемые, как первые комсомольцы, тяжелые башмаки под цвет флага анархистов и пара мрачных носков с резинкой, производство которых отечественная промышленность не успела освоить за годы сталинских пятилеток, поскольку решала иные задачи - выпускала танки, боевые самолеты и артиллерийские орудия. Если гражданин страны Советов не хотел, чтобы носки собирались гармошкой, он надевал специальные подвязки - опоясывал ноги под коленями резиновыми полосками, расцвеченными под матрац, с несложным приспособлением, цеплявшим верхний край носков.

Весь комплект одежды, которым Родина щедро одарила своих сынов, оказался на поверку импортного производства, из братских стран народной демократии, где еще не выветрился дух капитализма, и помнили о простых человеческих нуждах. За модой не гнались, обеспечивали прочность, надежность и долговечность вещей, которые не стыдно завещать детям и внукам за неимением иной собственности. Нижнего белья на складе не выдали, справедливо рассудив, что верхняя одежда скроет любые недостатки, присущие туалету советского человека, будь то розовые кальсоны или "семейные" трусы до колен, и здесь допустили промашку.

Однажды группа военных советников объявилась в бассейне в Каире. Огляделись, раскинулись на зеленой травке, разогрелись на солнышке, потянуло охладиться. Ну, и сбросили, естественно, штаны при всем честном народе, что немыслимо в мусульманском мире, но вполне допустимо на необозримых просторах России, где раздевалки на пляжах столь же редки, как располневшие балерины. Случившийся рядом чумазый иностранец попытался вмешаться, испуганно замахал руками и что-то начал лопотать на тарабарском наречии. Никто его не понял, но на всякий случай ласково похлопали по плечу, причинив легкие телесные повреждения, на прощанье выдохнули "Мир, дружба", сложили одежду аккуратной кучкой на лужайке, приставили часового и пошли к воде. Длинные сатиновые трусы произвели должное впечатление на арабов, которые передавали эту историю из уст в уста, пока она не дошла до советских инстанций, после чего допуск в бассейн свели до минимума.

Когда самолет приземлился в Каире, и пассажиров выпустили на волю, группа, сформированная Генштабом, выделялась среди попутчиков, как футбольная команда, проходящая из раздевалки на поле через шумный строй болельщиков. Это облегчало работу враждебных спецслужб, если они подсчитывали общее число советских военных советников в Египте, но никак не вязалось с предосторожностями, которые принимались в Москве ради сохранения военной тайны. Хотя все изначально знали, куда путь держат, существовал приказ не разглашать место назначения и письма писать на родину с обратным адресом в МИД СССР.

По пути к зданию каирского аэропорта невольно вспоминался мудрый совет Корнея Чуковского "Не ходите, дети, в Африку гулять". Солнце палило нещадно, и создавалось впечатление, будто оказался в духовке домашней печи. На небе ни облачка, и такая погода стоит в Египте, как выяснилось позже, круглый год, если не считать пары дождиков, выпадающих в декабре. На такую погоду не был рассчитан наряд, выданный на базе специального назначения, и в первый же отпуск перекочевал к родственникам на родине.

К египетской жаре как-то можно привыкнуть, потому что сухо, а вот когда разыграется песчаная буря да еще несколько дней, тогда становится невмоготу. Температура воздуха поднимается до сорока градусов и выше, повсюду зависает пыль, на зубах постоянно скрипит песок, и в голове тоже сумрачно. Спасались тем, что поливали водой две простыни, одну стелили, другую натягивали над кроватью, включали вентилятор и ложились спать. Иногда просыпались с воспалением легких. Больных отправляли в военный госпиталь, но это случалось очень редко.

Хилых и немощных, хромых и кривых за границу не пускали, чтобы не портили образ настоящего советского человека и не вынуждали казну тратить драгоценную валюту на лечение больного у иностранцев. Заведомо здоровых людей с крепкими зубами обязывали пройти обследование в особых медицинских комиссиях, ведомственных и районных, где пациентов осматривали тщательно, но без большого интереса. В поликлинике Генштаба трудились люди, обученные разоблачать симулянтов, которые пытаются уклониться от священной обязанности умереть во славу Отечества. Врачи были приятно удивлены отсутствием жалоб на здоровье у кандидатов на выезд и признали всех годными "для прохождения службы в странах с неблагоприятными климатическими условиями".

Почему Египет угодил в черный список, оставалось непонятно. Жарко, конечно, но вполне естественно - Африка, хотя и северная. Когда усвоишь эту простую мысль, становится легче душе и телу, привыкаешь. Если честно, грех пожаловаться: изо дня в день стоит теплая и ясная погода, которую синоптики способны прогнозировать, не гадая на кофейной гуще. Легкий пиджак или свитер может понадобиться разве что вечерами в начале и конце года с наступлением календарной, но не настоящей зимы. Рай для неугомонных туристов, готовых находиться вне помещения от рассвета до заката. Среди них в то время не было советских людей, которых выпускали за границу строго по делу.

* * *

В аэропорту Пашу и его спутников встретили и проводили к темно-зеленому микроавтобусу, за рулем которого сидел усатый молодой араб в военной форме без знаков отличия. Обернулся, с улыбкой обвел темными глазами пассажиров, включил двигатель и с места в карьер развил неприличную для его вида транспорта скорость. Если верить русской классике, русские обожают быструю езду, но это чувство моментально выветривается, когда их везут по шоссе, где водители до упора отжимают педаль акселератора и без оглядки мечутся из ряда в ряд. На счастье, попутные машины уступали дорогу, видимо, из уважения к своей армии, неподвластной правилам дорожного движения, и аварии удалось избежать.

Разместились в белокаменном здании бывшей гостиницы в Гелиополисе, окраинном районе Каира, лежащем на пути в аэропорт. Здесь живут в основном люди среднего достатка, и нет зловонных трущоб и непролазной грязи, снискавших печальную славу старым кварталам. Бродить по улицам можно в любое время днем или ночью, и не приходится постоянно отбиваться от толпы назойливых нищих и бойких попрошаек, как в центре столицы.

Оборванцы младшего школьного возраста в живописных лохмотьях безошибочно вычисляют среди прохожих иностранца, недавно оказавшегося в Каире, окружают его плотным кольцом, тянут к нему грязные ручонки, хором и соло требуют бакшиш. Возможно, это первое слово вместо "мама", которое произносит египтянин в младенчестве. Оно может означать, в зависимости от времени, места и обстоятельств, милостыню, чаевые или взятку.

Естественно, можно сделать вид, что просто не замечаешь начинающих вымогателей, или искать спасения в ближайшем магазине, где хозяин тотчас предложит дымящуюся чашку кофе или холодную, со льда, бутылку кока-колы, и в знак благодарности придется что-то покупать. А на выходе будет поджидать та же стайка бакшишников. Утомленный турист дает слабину, одарив первого попавшегося на глаза гавроша мелкой монетой, после чего ему нигде не дают покоя и прохода.

* * *

Дом, в котором поселился Паша, находился на широком проспекте, по которому скрежещет и громыхает каирское метро, не уходящее под землю. Сосед шумный и непоседливый, но всегда готовый услужить, доставив в центр без хлопот и за приемлемую плату, по сравнению с расценками каирских таксистов. Жили в двухместных номерах, включавших просторную светлую комнату с высоким потолком, закрытый балкон, обширную ванную и рядом с унитазом - биде, предмет, встречавшийся в советском обиходе реже слонов на улице и порождавший массу кривотолков.

Над разгадкой тайны неведомого устройства бились лучшие умы группы военспецов. Поскольку струя бьет вверх, рассуждали полковники из дальних гарнизонов, значит, это вроде фонтанчика в парке, то есть для питья. Однако можно напиться просто из-под крана. Зачем усложнять процесс? Когда им разъясняли назначение биде, реакция была однозначной - новый жилец плевал с досады и зло бросал: "Вот же сволочи эти буржуи! Чего только не придумают!"

Судя по меню столовой, находившейся на нижнем этаже, ее хозяин был отпетым буржуем и всячески старался угодить клиентам. Мало того, что он кормил посетителей сытно и дешево, но и потакал их вкусам: выучил поваров варить щи и борщ. В обед столики никогда не пустовали, хотя арабская кухня тоже имела успех, и все, кто не сидел на хлебе и молоке ради покупки машины, охотно посещали каирские кафе и рестораны. В городе иногда возникали сложности с меню на иностранных языках, но голодным никто не уходил. Особой популярностью пользовался кебаб, по-нашему шашлык, который в харчевнях продавался на вес. Полный кебаб, один килограмм баранины, могли осилить только на спор, который обычно выигрывали переводчики, самые высокие и тощие, как манекенщицы на подиуме.

На этажах вместо замученных горничных и высокомерных скучающих дам, стражей моральных устоев российских гостиниц, локанду, как называли на арабский манер свою обитель русские, обслуживал младший состав египетской контрразведки. В коридорах и на лестнице стояли в карауле улыбчивые молодые парни в национальном наряде, галабеях, напоминающих долгополые ночные рубашки, но с вышитым воротом. В любой момент они были готовы откликнуться на зов постояльцев, желающих фруктов, прохладительных напитков или чего покрепче. Играли роль слуг и соглядатаев, могли с точностью до бутылки указать, кто и как часто пьет, каким нравом отличается, с кем дружбу водит и с кем хотел бы завести.

Больше всего египетские спецслужбы опасались, что русские мужики, лишенные волей московского начальства жен и подруг, угодят в постель, застеленную израильской разведкой. Происки западных шпионов тоже учитывались, но всерьез волновали только агентов КГБ, следивших за своими согражданами пристально и неотвязно. По слухам, когда подписывался контракт об отправке военных советников, в Каире предложили открыть для них бордель. Пояснили: природа, знаете, берет свое. Как бы чего не вышло. Секс, видите ли, управлению не поддается. "Секс? - возмутились в Москве. Да в русском языке и слова такого нет! Неужели вы думаете, что полковник советской армии, член партии, пойдет в публичный дом?"

Египтяне спорить не стали, хотя точно знали, что дети есть и у членов партии, даже у членов Политбюро. Слово "секс", возможно, пока не обогатило великий русский язык, и теоретически в СССР подкованы слабо, но с практикой разобрались досконально. Прикинули египтяне, что полковник, скорее всего, не пойдет в бордель, а, скажем, майор вполне может, не говоря уже о переводчиках, которым едва перевалило за двадцать лет. Поэтому за ними присматривали. Если кто-то позволял себе лишнее, брали на заметку, и когда порочные связи приобретали беспорядочный характер, делились информацией с русским начальством. Шалунишку отправляли на родину ближайшим рейсом Аэрофлота.

О гостях заботились, и жить они могли бы хорошо, с комфортом, но военные не живут, а несут службу и везде стараются установить порядки, максимально приближенные к суровым условиям казармы. Одно время отцы-командиры пытались установить распорядок дня и поддерживать воинскую дисциплину, включая побудку и утреннюю зарядку, но в условиях заграницы и расслабляющего климата как-то сами расслабились. Да и мудрено командовать, когда вокруг чины от майора и выше.

Тогда ввели комендантский час, в вестибюле у входа посадили за столиком дежурного офицера и вооружили его на всякий случай телефоном, по которому звонил только самый высокий начальник, генерал, мечтавший дожить до пенсии без приключений. Дежурный от скуки придирчиво изучал лица посетителей, в чем не было большой нужды, так как отличить своих от арабов не составляло большого труда, а к вечеру, по прохладе, оживлялся и заносил в журнал фамилии тех, кто посмел явиться после полуночи.

Среди нарушителей советники не значились. Впервые в жизни они оказались в условиях, когда в день получки можно пойти в близлежащий магазин и купить не только бутылку водки, а без блата и очередей приобрести комплект постельного белья, новую рубашку или иную нужную вещь, порадовать себя и своих близких. В нагрудном кармане каждый хранил заветный список пожеланий, одобренный на семейном совете, и памятку с размерами одежды и обуви всех членов семьи. Оставалось только найти товар по самой низкой цене, и русские люди поражали арабов, знающих толк в торговле, своей способностью спорить и добиваться цели с помощью десятка слов по-арабски. Мужики обстоятельные и хозяйственные, после работы они рыскали по магазинам и, как только те закрывались, возвращались в локанду.

Знакомых и друзей в Каире не было, и в гости никто не приглашал, идти в кино, не понимая, что происходит на экране, бессмысленно, а в ресторан - накладно. Большинство приехало в командировку всего на год, и за это время многое следовало успеть купить. Не для того они получали драгоценную валюту, чтобы тратить ее впустую, на развлечения. Гораздо дешевле и спокойнее засесть в номере, почитать или позвать соседей, сыграть в карты или шахматы, постучать костяшками домино или разлить по стаканам спирт, разбавить чем придется и поговорить за жизнь в хорошей компании. Спирт продавался во всех аптеках без ограничений по бросовой цене, так как в непьющей мусульманской стране использовался исключительно в медицинских целях, а в сочетании с кока-колой был широко известен как "руси-кола". Несостоявшиеся Менделеевы делали настойки и наливки, экспериментируя с экзотическими фруктами.

Согласно инструкции для отъезжающих за рубеж, рожденной в ЦК КПСС, спиртное категорически возбранялось, но командование благоразумно закрывало глаза на тихие посиделки за рюмкой в кругу единомышленников, без громких споров, буйных песен и кровопролитных драк. Загадочная русская душа может утратить свою таинственность и зачахнуть на корню, если лишится подпитки спиртным. Собутыльники и коллеги косо посмотрят скорее на непьющего собеседника, чем употребляющего крепкие напитки радостно и регулярно, с умом и в удовольствие.

Глава 9. Окно в новый мир.

Переводчики не отставали от старших товарищей, но в локанде редко задерживались, вели более насыщенную и разнообразную жизнь, чему помогало знание иностранного языка. Сказывался и возраст: чаще всего они годились советникам в сыновья, энергия била через край, семейные заботы не отягощали, и с деньгами расставались легко. В Москве они давились в густой толпе, скапливавшейся возле дверей ГУМа перед открытием магазина, и потом неслись со всех ног по переходам, чтобы оказаться в числе первых у прилавка и купить заветный венгерский костюм. В Каире - шили у портных костюмы по последней моде из английского сукна, легкие брюки и рубашки, а при желании могли заказать и обувь. Под влиянием американских фильмов Паша обзавелся даже белым смокингом из материала с именем, достойным Голливуда, - "акулья шкура", но ни разу его не надел.

Когда на гастроли в Каир приехал Луи Армстронг, первые два ряда занимали американцы, а третий оккупировали русские переводчики, хотя билеты были дорогие. Любовь к джазовой музыке превозмогла все преграды. Покупали пластинки, друг у друга переписывали на магнитофоны, а Паша умудрился через знакомого египетского офицера попасть в здание каирского радио, где одолжили на неделю кипу пластинок с записями оркестра Глена Миллера, ставшими жемчужиной Пашиной фонотеки, которая включала и необычные для его сверстников записи. Это был результат посещения концертов симфонического оркестра, куда приглашал школьный приятель, игравший на скрипке, и Паша на всю жизнь сохранил любовь к серьезной музыке.

Относительная близость Красного моря, куда можно поехать рано утром и к вечеру вернуться, вызвала повальное увлечение подводным плаванием. Стоимость акваланга была непосильной, а ласты, маски и ружья для подводной охоты имели многие. Ездили в район Сохна, где на километры протянулись золотые безлюдные пляжи. Располагались в тени редких пальм, но большую часть времени проводили в воде, надолго зависая над кустами кораллов в белых майках, чтобы уберечь спину от солнечных ожогов. За рифы не заплывали, опасаясь агрессивных и неимоверно прожорливых акул, которыми изобилует Красное море.

Когда Паша впервые увидел подводный мир, буквально через пять минут выскочил на берег. Его распирало от восторга и желания поделиться своими впечатлениями. "Такой красоты в жизни не встречал!" - Прокричал Паша и снова окунулся в воду, сулившую чудо чудное и диво дивное, буйство причудливых красок, которыми природа щедро одарила обитателей моря, придав каждому изящные формы и неправдоподобную расцветку. За их жизнью можно было наблюдать часами, паря над рифами и не чувствуя усталости.

Выходцы из страны, прославившейся дефицитом туалетной бумаги, не представляли, как можно вернуться домой с пустыми руками, если вокруг полным полно бесплатных сувениров. Таскали большие раковины и бездумно ломали веточки кораллов, потому что нельзя было удержаться, очень хотелось привезти в Москву частицу морского царства. На обратном пути в Каир сохнущие кораллы заполняли машину зловонием, а выжженные на балконе солнцем теряли цвет, становились белыми и неприглядными.

Не раз пытались добыть рыбу, казавшуюся съедобной, и Паша нажал на курок при виде крупной дичи. Серебристая рыба чуть отпрянула от удара гарпуна, не причинившего ей никакого вреда, и укоризненно посмотрела на охотника. Мол, если ты всерьез, подводное ружье покупай за пределами своей социалистической родины. Позже удалось продырявить ската, но едва Паша вытащил его из воды, взявшись за гарпун, как получил электрический разряд такой силы, что интерес к охоте пропал.

Многие не расставались с фотоаппаратами, и Паша привез домой сотни черно-белых и цветных снимков, а потом купил в Москве 8-миллиметровую кинокамеру с двумя объективами и часами пропадал в городе, стараясь запечатлеть на пленке неповторимый колорит жизни Каира. Свободного времени было предостаточно, и все много читали, покупая новинки и авторов, полюбившихся в русском переводе еще в студенческие годы. При этом приходилось заранее учитывать требования и вкусы советской таможни, немилосердно отбиравшей любые книги, которые по той или иной причине считались крамолой.

На Одесской таможне, когда Паша впервые отправился в отпуск на теплоходе из Александрии, его продержали на таможне до глубокой ночи, обнаружив литературу на английском языке. Удивительно неприятное чувство, когда в твоих вещах роются посторонние люди, перетряхивают одежду, читают дневниковые записи, а тебе остается только молчать и отвечать на вопросы. Потом составили список и конфисковали четыре десятка книг, но через месяц вернули посылкой на домашний адрес. Пашина библиотека содержала произведения классиков, что нельзя было квалифицировать как порнографию или попытку подрыва идеологических основ советского строя.

Рабочий день, как принято в жарких странах, длился до обеда, и молодежь перемещалась в офицерский клуб Гезира, выгодно отличавшийся от советских аналогов отсутствием идеологической и воспитательной работы. В Гезире давали возможность отдохнуть, вкусно поесть, погонять мяч на теннисных кортах или плескаться в бассейне олимпийских размеров. Сразу после работы на плетеных стульях за столиками, разбросанными по зеленой лужайке в тени деревьев рядом с бассейном, собиралась шумная компания русских парней, загорали и купались, ныряли и прыгали с трех- и пятиметровой вышки. Десятиметровую высоту одолевали единицы. Перед заходом солнца отправлялись в кино.

Больше пойти было некуда. Единственный оперный театр открывается только по случаю приезда гастрольных трупп, не балующих Каир вниманием, а музей к вечеру закрывается. Веселье в ночных клубах набирает силу как раз в то время, когда дежурный по локанде злорадно потирает руки в предвкушении своего звездного момента - начнет записывать нарушителей комендантского часа. Танцевальные залы и питейные заведения, куда с наступлением темноты влечет одинокого мужчину, даже если танцевать он не любит и пить не умеет, подпадают под мусульманские запреты, а дискотек тогда еще не придумали. Бары и пивные функционируют только при дорогих гостиницах, где советские граждане не останавливаются и вход им заказан инструкциями ЦК КПСС, заменявшими строителям светлого будущего коран.

Новые фильмы шли в закрытых залах в центре города, а в Гелиополисе несколько кинотеатров на открытом воздухе следовали старой американской традиции, и за сеанс прокручивали две не очень свежих картины. Первая играла роль незатейливой закуски к главному блюду, фильму со смыслом и участием знаменитых актеров. За годы работы в Египте Паша просмотрел несколько сотен голливудских лент, открывших перед ним окно в иной мир, заманчивый и дразнящий, понятный и недоступный, чужой, но не чуждый. Там люди жили как бы в другом измерении, но оставались людьми. Карикатура появлялась, когда Юл Бруннер в роли советского офицера закусывал водку стаканом, смачно разгрызая стекло.

Обидно за хорошего актера, конечно, но в советских картинах американцы выглядели не лучше, и студия имени самого пролетарского писателя приукрашивала жизнь при социализме так же старательно, как Голливуд восхвалял Америку. И надо отдать ему должное - делал это профессионально и тонко, не скрывая острых проблем и крупных недостатков, в то время как кинематографисты страны Советов видели лишь мелкие недочеты и трудности, без которых жизнь, вроде, не в радость. Паше и его сверстникам никогда не приходило в голову, что они могут войти в мир, сверкающий на экране. Это была интересная и богатая, но далекая от скудной реальности жизнь, и фильмы смотрели как учебное пособие, щеголяя почерпнутыми из них выражениями и оборотами. По-английски говорили с американским акцентом.

* * *

Арабского языка переводчики не знали, заучив лишь несколько десятков слов и обиходных фраз, чтобы объясниться с водителем такси, слугами в локанде, официантами и торговцами. В работе приходилось полагаться на смекалку египтян, которые скорее догадывались, чем понимали английскую речь и при всем желании не могли оценить достоинства советской военной науки. Чуть лучше проходили занятия с техническим персоналом, когда советник собирал слушателей у танка, автомобиля или самолета и на пальцах объяснял что к чему. Переводчик отдыхал, а арабы оставались при своем мнении. Им невозможно было втолковать и привить любовное отношение к дорогостоящей технике, и если что-то где-то ломалось, они бросали машины посреди пустыни. Чужого не жалко, а своим можно назвать только пирамиды, унаследованные от далеких предков.

С главной достопримечательностью Каира Паша познакомился лишь полгода спустя после приезда в Каир. Вначале его перебросили в поселок Файед на охрану Суэцкого канала, чем занимались дислоцированные в бывших английских казармах части египетской армии и прикомандированная к штабу отдельная группа советников во главе с полковником Васильевым.

Кадровый военный быстро оценил обстановку и принял твердое решение воздержаться от трудовых подвигов. "Если арабы хотят перенять наш опыт, милости просим, - говорил он своему новому переводчику, - но мне кажется, что воевать, как мы, они никогда не научатся, потому что иначе скроены. Нет, я не расист и не считаю, что мы лучше. Просто у них другой уклад жизни, иная психология и настрой другой. Однако это не означает, что мы с тобой имеем право халтурить. Работа есть работа, даже если знаешь, что трудишься вхолостую".

А иногда возникало именно такое ощущение: что бы ни втолковывали военные советники своим подопечным, ничего не менялось. Дисциплина в египетской армии оставалась палочной в буквальном смысле этого слова. Провинившихся солдат колотили палками по пяткам, а офицеры беззастенчиво, будто забыв о присутствии иностранцев, распускали руки и били подчиненных кулаками. Рекруты, поступавшие из деревень, грамоты не знали, о личной гигиене имели весьма отдаленное представление и страдали, казалось, всеми видимыми и невидимыми болезнями, зачастую неизвестными медицине. Курс молодого бойца затягивался на неопределенное время.

Офицеры были людьми иного порядка, образованные, из семей с достатком, но их отношения с советскими коллегами находились под влиянием настроений в египетских верхах. Президент Гамаль Абдель Насер считал коммунистическую идеологию порочной и вредной, своих коммунистов преследовал нещадно, но пошел на поклон к СССР. Не от хорошей жизни. После национализации Суэцкого канала у Каира фактически не осталось влиятельных друзей на Западе, а Насеру очень хотелось покрасоваться в роли лидера арабского мира, который, по арабским понятиям, должен быть сильным и воинственным.

Требовалась военная помощь, что Насер и получил благодаря существенной разнице между интересами государства и партийными догмами. В Москве отлично знали ситуацию в Египте, и в закрытых научных диссертациях Насера без стеснения называли фашистом, но военных советников и боевой техники прислали, видимо невидимо. И все в кредит, в счет мира и дружбы, хотя дружбы не было и в помине, а изобилие танков никак не вязалось с разговорами о стремлении упрочить мир на Ближнем Востоке.

В группе Васильева высокие материи не обсуждались, как не подлежат обсуждению приказы, и каждый занимался своим делом. Одни писали лекции из серии "Рота наступает" и "Рота в обороне", которые в переводе на английский язык всерьез и надолго озадачивали арабов. Другие выпрашивали машину и ехали окунуться в канал или посидеть на берегу с удочкой. Температура воды совпадала с температурой воздуха почти до градуса, и летом купанье освежало буквально на пару минут, а зимой было слишком холодно. Паша поймал и засушил десяток морских коньков, но страшно из-за этого казнился, когда увидел диснеевский фильм о жизни моря, где показали роды морских коньков.

Свободного времени хватало, что очень беспокоило старшего группы. Полковник получил прозвище Чиф от английского "начальник" и вполне его оправдывал. Мыслил не ординарно, поступал по собственному разумению, далеко не всегда следуя букве устава, свою команду держал в железном кулаке, зорко следил за внешним видом подчиненных, требовал и добивался четкости и слаженности в работе.

Постоянно призывал быть начеку и напоминал, как на стрельбищах пулеметчик-араб перепутал направление и обстрелял дорогу, по которой двигалась штабная машина, а позже во время учений подорвался грузовик на противотанковой мине, забытой в пустыне еще англичанами. По его настоянию к переводчикам обращались по имени и отчеству, что позже вошло в привычку, и вчерашние выпускники институтов только так величали друг друга. Мелочь, казалось бы, а подталкивала наладить уважительные отношения, без чего работа не клеилась.

Редкий советник мог высказаться на заданную им же самим тему кратко и связно. Большинство следовало примеру советских лидеров, которые в отрыве от письменного текста начинали нести полную ахинею. Одних можно переводить синхронно, фразу за фразой, а других нужно дослушать до конца, попытаться понять, о чем идет речь, и потом изложить по-английски. Отсюда споры и коллизии. Многие требовали немедленного перевода.

-Ты почему молчишь? - Гневно спрашивал майор, недавно произведенный в советники и очень этим гордившийся.

-Как только закончите мысль, я вступаю в разговор, - терпеливо пояснял Паша.

-Это вводная часть.

-А я ничего не понял. Как же мне прикажете переводить?

Если советник обижался и настаивал на своем, Паша переводил, как есть. Арабы, естественно, не могли схватить суть сказанного и задавали столько вопросов, что советник начинал сбиваться и путаться в собственных словах, а в конечном итоге оказывался в глупом положении. Некоторые пытались взвалить вину на плохой перевод и жаловались Васильеву. Он устраивал разборку происшедшего, просил переводчика выйти, а через несколько минут появлялся и майор, вытирая струившийся по лицу пот. Иногда оставался переводчик.

Работа Паше нравилась. Конечно, в институте мечталось об ином, хотелось самому вести беседу и высказывать собственные мысли, а не гонять чужие из стороны в сторону. Но без помощи переводчика арабы и русские не смогли бы понять друг друга, и часто именно от переводчика зависело, как пойдет разговор и чем закончится. Если делать свое дело безучастно и механически, собеседники, сами того не желая, могут обидеться и разругаться из-за пустяка, не зная обычаев и традиций противоположной стороны. Так что в переводе можно и нужно что-то подправить или пропустить, не искажая смысла и общей направленности, с учетом национальных особенностей и пристрастий.

Глава 10. Дети лоцманов.

Мусульманская религия не только усложняла жизнь массой запретов, но и украшала ее праздниками, которые длились несколько дней. В это время обычно устраивали экскурсии, и Паша никогда не упускал возможности увидеть нечто новое. Одной из первых была поездка в Александрию, выгодно отличавшуюся от других городов Египта чистотой и ухоженностью улиц, относительным порядком и особенно - вереницей белых зданий, выстроившихся вдоль побережья.

Затем поехали на запад в местечко Мерса Матрух, где некогда находился штаб немецкого генерала Роммеля, "лисы пустыни", доставившей немало хлопот английским войскам в годы второй мировой войне. По пути сделали остановку в Эль-Аламейне и почтили память солдат, павших в решающей битве африканской кампании и покоящихся на интернациональном кладбище с бесконечными рядами крестов над могилами, аккуратными, как английские газоны.

В Мерса Матрух находятся Ванны Клеопатры, природные купальни, образованные выступами подводных скал, которые уходят в Средиземное море. Именно там впервые в жизни Паша испытал животный страх. Он плыл от берега, опустив голову в маске под воду. Ее чистота и прозрачность позволяли видеть далеко, любоваться огромными черепахами и прочей диковинной живностью. Неожиданно впереди показалась рыба, слишком крупная, чтобы ее можно было расценить как легкую добычу. Скорее наоборот. Характерный прикус, и морда знакомая. Точно, с обложки учебника зоологии для четвертого или пятого класса. Акула! Паша поднял голову и увидел, что два его товарища, вошедшие в воду первыми, быстро плывут в его сторону. Он тоже развернулся и припустил к берегу. Отдышавшись, спросили у араба, стоявшего у воды с удочкой в руках, почему не предупредил об опасности. Тот вначале не понял, а потом объяснил, что местные акулы не нападают на человека. А если она не местная?

На следующий год отправились большой группой в Луксор и дальше вверх по Нилу. В Долине Царей Пашу поразили обычно сдержанные и, казалось, лишенные эмоций военные советники, многие из которых с боями прошагали через Европу и столько повидали, что перестали удивляться. А тут они стояли с открытыми от изумления ртами, потрясенные искусством и широтой размаха древних мастеров, сумевших создать величественные храмы и изваяния, чудо из камня.

После этого посещение Асуана показалось пресным, а знакомство с соотечественниками, строившими плотину, оставило неприятный осадок. Египетские власти создали для советских специалистов условия, максимально приближенные к социалистическим, и поселили в ветхой гостинице, напоминавшей запущенную коммунальную квартиру. При входе был установлен фанерный щит с показателями соцсоревнования, и в сумасшедшую жару сибиряки-экскаваторщики устанавливали рекорд за рекордом, удивляя арабов своим пренебрежением к собственному здоровью. Жители Египта со времен строительства пирамид твердо усвоили, что самоотверженный труд высоко ценится хозяином, но отрицательно сказывается на самочувствии работника, и поэтому никогда не напрягались.

К пониманию этой истины Паша пришел, когда выпала командировка на три месяца в крохотный уютный городок Исмайлия, расположенный у Великого Горького озера, отстойника для судов, следующих по Суэцкому каналу. Этот район Маренко исколесил вдоль и поперек - по шоссе от Порт-Саида на севере до Суэца на юге, по пыльному бездорожью - на запад и далеко на восток. На Синайском перешейке довелось провести две недели в палатке, кутаясь в одеяло по ночам и изнывая от жары днем.

Несмотря на резкие перепады температуры, острую нехватку влаги и видимой пищи, пустыня кишмя кишела всякой живностью, в основном зловредной. Перед сном дневальные тщательно перетряхивали постели, чтобы уберечь готовившихся ко сну товарищей от знакомства с тарантулами и прочей нечистью. Все эти недостатки компенсировали потрясающие восходы и закаты солнца и уходящие до горизонта песчаные просторы, навевающие мысли о вечности и бренности всего человеческого. В пустыне легко стать философом, потому что глазу не за что зацепиться, и голова абсолютно свободна.

В Исмайлию Паша сопровождал трех специалистов по обслуживанию военных самолетов. Их стихия - железо, приборы, инструменты, в общем, неживая материя, существующая сама по себе и в услугах переводчика особо не нуждающаяся. С арабами техники говорили по-русски, а те отвечали на родном языке, но прекрасно понимали друг друга, нежно поглаживая узлы и детали. Паша старался не мешать производственному процессу, держался в стороне и от скуки как-то попытался объяснить египетским техникам основы конституции СССР, используя свой скудный набор арабских слов.

На следующий день старшего группы капитана Лопатина пригласил на чашку кофе начальник базы и, несколько смущаясь, напомнил, что советские специалисты прибыли в Египет по делу, которое не имеет никакого отношения к пропаганде. "Коммунистическим агитаторам не место в нашей армии, - гремел полковник. - У нас другие порядки". Намек поняли и оценили активность местных осведомителей. Стало ясно, что кто-то из Пашиных слушателей доложил по команде о самодеятельной лекции, и компетентные органы решили в корне пресечь любые беседы с младшим офицерским составом на щекотливые политические темы. Египетский полковник обращался к Лопатину, но ясно давал понять, кого следует приструнить, чтобы считать инцидент исчерпанным.

-Вот зараза! - С чувством выругался Лопатин, когда они отошли далеко от штаба. - Замполит бы тебя похвалил, а наш генерал непременно бы вздрючил, но им не обязательно докладывать о наших проблемах. Сделаем так. Я тебя посажу под домашний арест.

-А кто за меня переводить будет? - Резонно возразил Паша.

-Сами справимся, - отмахнулся капитан. - Арабам я скажу...

-Как скажете? - Ехидно поинтересовался уязвленный переводчик.

-Есть там один унтер, немного по-нашему лопочет, он и поможет. А ты посидишь недельку в гостинице по причине пошатнувшегося здоровья. Чтоб не было скучно, займешься письменными переводами. У меня накопилась целая куча инструкций и наставлений. Заодно газеты почитай, радио послушай, потом нам расскажешь, что в мире происходит, а то мы ржавчиной начали покрываться.

-Думаете, полковник успокоится?

-Я ему бутылку водки подарю из неприкосновенного запаса.

-Так он же мусульманин.

-А пьет, как православный. Откуда знаю, спросишь? - Хитро улыбнулся Лопатин. - Мы тоже не лыком шиты, разведка работает.

Старший группы полагался не только на агентурные данные. Хороший офицер обязан быть тонким психологом. Он не знал иностранных языков, но досконально изучил арабский характер. Местные жители понимали и ценили только силу. Совсем не обязательно крепость кулаков. Достаточно проявить твердость, настойчивость, непреклонность, и цель будет достигнута. Никакого панибратства и уравниловки. Права и свободы - это удел христиан, готовых смиренно подставить щеку для второго удара. А мусульмане должны твердо знать, кто хозяин ситуации, и любые распоряжения выполнять беспрекословно. Тогда с ними можно работать. Иначе сядут на шею.

* * *

Утром Паша проводил товарищей на работу и вернулся в номер. Сидеть без дела тошно, а идти некуда. Окрестности изучены еще в первый месяц, день выдался жаркий, и прогулка отменяется. Снял крышку с портативной пишущей машинки, которую ссудили в штабе, разложил бумаги, достал словари и застучал по клавишам двумя пальцами. Ремесло освоил самостоятельно, и получалось примитивно, но с подобающей скоростью. Мог работать с русским и латинским шрифтом без разницы, потому что не отводил глаз от клавиатуры.

Слепой метод и система о десяти пальцах - это для профессионалов, соревноваться с которыми самоучка не собирался. Он сел за машинку из сострадания к тем, кто был вынужден читать его письменные переводы. Почерк у Паши был из разряда "как курица лапой" - результат школьного обучения в военные годы, когда решался вопрос о грамоте, а не чистописании. К тому же переводчики, умеющие печатать, были на особом счету в группе военных советников.

После обеда потянуло на волю, и Паша переместился в бар гостиницы, где всегда царил полумрак, и веяло прохладой. Взял бутылку светлого местного пива "Стелла", устроился за столиком возле окна, поблагодарил бармена, поставившего на стол вазочку с жареными орешками, и глоток за глотком начал опустошать высокий бокал, лениво наблюдая за редкими прохожими. Из глубокой задумчивости вывел неожиданный вопрос

-Не возражаете, если я нарушу ваше одиночество?

Паша повернул голову и увидел стоявшего у столика темноволосого парня, отдаленно напоминавшего Элвиса Пресли. В руках он держал три бутылки пива и лучезарно улыбался, демонстрируя великолепные зубы. Именно ровные белые зубы, широкая улыбка и густые, хорошо промытые волосы отличают американцев от прочих смертных.

-Присаживайтесь, - показал Паша на стул напротив. - В ногах правды нет.

-Воистину, - согласился незнакомец, поставил бутылки на стол, сел, долил Пашин бокал и приложился к горлышку бутылки. - Позвольте представиться. Меня зовут Джерри Адамс. Для вас просто Джерри. Я из Нового Орлеана, штат Луизиана, родина джаза.

-Павел Маренко, - не остался в долгу Паша. - Москва, Россия. А вы, значит, янки?

-Ничего подобного, - возмутился новый знакомый. - Я конфедерат. - Уловив удивление на лице собеседника, поспешно пояснил: Если помните, у нас как-то случилась гражданская война из-за статуса негров... Она и сейчас идет, честно говоря, но без пушек... Так вот, янки - это северяне, а южане создали тогда конфедерацию. Я с юга и, выходит, конфедерат.

-А как же популярный лозунг "Янки, убирайтесь домой!"?

-Ко мне не относится.

Вольное толкование истории и географии Соединенных Штатов пришлось Паше по душе. Он показал бармену два пальца, и пива на столе прибавилось. Джерри сообщил, что учится в колледже, сейчас у него каникулы, которые он решил провести с отцом, лоцманом на Суэцком канале. Пожаловался на скучную жизнь в Исмайлии и пригласил Пашу на следующий день пообедать в греческом клубе. Там его представили Барбаре, Кристине и Джине, дочерям еще трех иностранных лоцманов. Американку трудно было разглядеть из-за веснушек, гречанку - за шапкой кудрей, а югославка вообще не издавала звуков то ли от смущения, то ли нечего было сказать. Как и Джерри, девушки гостили у родителей во время каникул.

Они заметно оживились при появлении нового кавалера, но утратили к нему интерес, как только выяснилась его национальная принадлежность и род занятий. Хорошо воспитанные и здравомыслящие девушки на выданье не любят тратить время на ухажеров, которые не могут составить выгодную партию. Светился довольством только Джерри, автор идеи привлечь в компанию парня из России, чтобы облегчить свою участь. Ведь раньше он был вынужден развлекать скучающих девиц в одиночку, а теперь появилась новая жертва, на которую возлагались большие надежды.

В маленьком городке быстро узнали о прибытии группы русских, и Джерри больше месяца колебался, решая, стоит ли связываться с "красным" ради собственного благополучия. Посоветовался с родителями, а те не возражали. Им самим хотелось узнать из первых рук, что на самом деле происходит в загадочной стране, установившей новые правила жизни, и Пашу охотно приглашали в дом, кормили, поили и беззастенчиво разглядывали, будто он был новым обитателем зоопарка. Вначале поведение гостеприимных хозяев казалось странным, но вскоре стало раздражать.

Через месяц наскучили и новые знакомые. На первый взгляд, у них с Пашей было много общего. Сходились вкусы в одежде, нравились одни и те же фильмы и музыка, получали одинаковое удовольствие от плавания и катанья на парусных яхтах, а говорить было не о чем. Приятные ребята, доброжелательные и простые, но слишком однообразные, одноклеточные. Их заботило только одно - хорошо провести время, не прилагая особых усилий, все остальное вызывало тоску.

Они существовали в своем, четко очерченном мире, много говорили и ничего не могли сказать, часто смеялись и редко шутили, учились в колледжах, но готовы были поверить, что Земля плоская. География заканчивалась на границе родного штата, и Мадрид оказывался столицей Бельгии. При упоминании Марка Твена последовал вопрос "Кто это?", но детали биографии звезд эстрады, кино и телевидения знали назубок.

Паша стал все реже встречаться с детьми лоцманов, чем очень порадовал старшего группы, которому давно бы следовало напомнить загулявшему переводчику о запрете на контакты с иностранцами. Лопатин помалкивал, хотя на него мог обрушиться гнев начальства, если бы кто-то из подчиненных написал донос, но он верил в своих товарищей, и они не подвели. Команда вернулась в Каир спокойно, а еще через полгода Паша прилетел в Москву. Его сорвали с места до истечения обычного трехлетнего срока командировки без объяснения причин, но и, спасибо, без организационных выводов.

В Шереметьево-2 его встречала любимая девушка, связь с которой не прерывалась, несмотря на разделявшее их расстояние и разлуки длиной в год и больше. Отпуск всегда проводили вместе, а в промежутках обменивались письмами. Точнее, писал Паша. У Татьяны получалось, как у большого героя гражданской войны Буденного, когда его попытались чему-нибудь научить в академии имени Фрунзе и засадили за диктант. Маршал смотрелся орлом в седле, гордился пышными усами и владел шашкой, но пером по бумаге водил с трудом. Реванш взял после смерти. Если верить его дочери, в наследство оставил личные записи, проявив себя великим военным стратегом и глубоким мыслителем, что несколько не вяжется с нулевым результатом по диктанту. А дочь вырастил смышленую.

Татьяна дневника не вела по уважительной причине - слишком много времени уходило на телефонные разговоры с подругами, и письма писала редко, предельно короткие, с помарками, будто кто-то стоял за спиной и подсказывал, как исправить явные ошибки. Грамматика и прочие премудрости родного языка безнадежно отставали от устной речи. Но Паша легко прощал любимой прорехи в школьном образовании. В конце концов, он видел в ней подругу жизни, а не будущую писательницу, и дело шло к счастливому финалу.

Генерал - блюститель чистоты иудейской крови не обманул ожиданий и тихо скончался в кругу безутешной родни. Выдержав приличествующую паузу, сыграли скромную свадьбу, на которую были приглашены друзья новой ячейки социалистического общества. Жених ел рисовую кашу и заметно грустил. Ему элементарно не повезло. За два дня до похода в ЗАГС решили пойти в кино, и Паша угостился в буфете стаканом сока. Вечером зачастил в туалет, врач из районной поликлиники диагностировал дизентерию и велел лечь в больницу.

Ему со слезами в глазах рассказали о предстоящих семейных торжествах, врач сменил гнев на милость и разрешил больному остаться дома, но при одном условии: в квартире следует провести дезинфекцию. Тут же появились две тетки с агрегатом, вонявшим хлоркой. Ничего не оставалось, как разъяснить им ситуацию, дать денег и они ограничились туалетом, но пить и есть на собственной свадьбе Паше не довелось.

Вскоре он устроился в МИД, потом несколько раз менял профессию, исколесили полмира, родили двоих детей, Андрея и Ольгу, и могли бы тихо дожить в Москве, и вдруг на горизонте замаячила Германия. Не просто очередная временная заграница за государственный счет, а всерьез и надолго. Возможно, навсегда.

Глава 11. В раздумье.

-Я тебя не разбудила?

Павел Федорович открыл глаза, увидел озабоченное лицо жены и поспешил ее успокоить:

-Видимо, задумался и незаметно вздремнул.

-И о чем же ты так глубоко задумался?

-О разном.

-Чтоб тебе лучше думалось, пойду, приготовлю ужин.

-Прекрасная мысль, а главное - своевременная.

За ужином супруга подробно рассказала о прогулке по Старому Арбату, который новые времена превратили в шумный базар и красочный балаган. Пожаловалась на высокие цены в бывшем гастрономе на Смоленской площади, ныне супермаркете, что в последние годы перестало удивлять, но по-прежнему было неприятно. Она говорила, делая небольшие паузы, чтобы продолжить после согласного кивка мужа. Перебивать или возражать было бесполезно, а вступать в спор лень.

-Не знаешь, что нас ждет по телевизору? - Спросила, когда все было изложено в мельчайших деталях.

-Если помнишь, - хитро прищурился в ответ Павел Федорович, - наш друг Славик как-то рассказывал, что его сын узнал свое первое бранное слово через телевизор.

-Нет, не помню.

-Вышел его сын погулять во двор, встретил приятеля и спрашивает: "Не слышал, что сегодня по телеку?". Приятель отвечает? "Говно, как всегда". С этого и началось, парень стал ругаться.

-Ты хочешь сказать?..

-Вот именно. С тех пор ничего не изменилось, только шума стало больше.

-Тогда пойдем в гостиную. Есть серьезный разговор.

Павел Федорович расположился в кресле, а жена прилегла на антикварном диване, привычно устроившись в небольшой ложбинке, которая образовалась в центре сиденья от долгого лежанья перед телевизором. Конечно, дефект можно устранить, призвав на помощь умельцев, но тогда надо бы заняться высоким, в полтора человеческих роста, зеркалом в прихожей, потускневшим от времени, и громадной кроватью из красного дерева, занимавшей половину спальной и расположившейся боком к окну, чтобы не заслонять его обширной спинкой. Многое следовало довести до ума, если бы имелись надежные специалисты, но все как-то руки не доходили. Да и мастера заламывали такую цену, что пропадало желание с ними общаться.

За годы замужества вкусы хозяйки дома диаметрально изменились. В былые времена она бы посчитала старый диван рухлядью. Ее сверстницы, унаследовав от родителей мебель начала века, сносили ее обычно на помойку, отдавая предпочтение модным гарнитурам из Польши, Египта и Финляндии, ради чего приходилось заводить дружбу с директорами, продавцами и грузчиками мебельных магазинов. Они охотно брали деньги за свои услуги, но гораздо больше ценили клиентов, способных одарить заграничным сувениром, будь то авторучка, бутылка спиртного или яркая безделушка.

Повышенный спрос на современную мебель диктовался скромными размерами новых квартир в кооперативных домах, где три этажа равнялись двум в зданиях старой застройки, будто архитекторы старались втиснуть как можно больше людей на каждый квадратный метр жилой площади. Квартиры назывались двух- и трехкомнатными, но каждая напоминала клетушки, разделенные тонкими перегородками, и слышимость была такая, что разговор с соседями через стену не требовал особого напряжения голосовых связок. Видимость отдельного жилья полная, но коммунальная сущность сохранялась полностью, и локоть товарища ощущался постоянно.

В жилищный кооператив Маренко вступили по протекции тестя, а первый взнос за квартиру внес Паша. По возвращении из Египта на его счету в сберкассе образовалась огромная по тем временам сумма в пять тысяч рублей благодаря египтянам, платившим переводчикам по международным расценкам. Но в бухгалтерии группы военных советников валюту экономили и выдавали на руки в Каире только часть причитающейся суммы, а оставшиеся деньги переводили из египетских фунтов в рубли и перечисляли в сберкассу на личный счет. По той же отработанной схеме весь гонорар всемирно известного скрипача или пианиста на гастролях за границей присваивало государство, выделяя маэстро незначительный процент в валюте и выплачивая разницу в рублях по курсу, который диктовало само государство, стараясь себя не обидеть.

Соблюдался основной принцип социализма "от каждого по максимуму и всем по минимуму". Советская власть бессовестно обирала своих безответных граждан, зарплата которых была ниже самой низкой отметки заработков их коллег на Западе. О материальной заинтересованности время от времени вспоминали, но требовали самопожертвования и самоотверженности, охотно награждали орденами и присваивали всякие звания, а повысить зарплату не спешили. Недовольные системой получали возможность лично познакомиться с теми районами одной шестой части планеты, которые отличались особо суровым климатом. Так закалялась сталь, и выковывался здоровый коллектив.

Вырваться из коллектива владельцев кооперативных квартир семье Маренко удалось в результате обмена жилплощади, многоступенчатого, как летящая в космос ракета. Заоблачно высокую сумму выплатили и жильцам роскошной, по советским меркам, квартиры в доме послевоенной постройки, где потолки украшены лепниной и над головой не зависают, а комнаты способны вместить не только людей, но и мебель. Отсюда и пошло увлечение антиквариатом, ради которого Татьяне Марковне приходилось занимать очередь за час до открытия магазина на Фрунзенской набережной и постоянно подкармливать продавщиц, заранее предупреждавших о дне, когда выставят в продажу лакомые предметы.

На их поиски ушли годы, а результат радовал глаз, и на душе становилось тепло - солидно, красиво, удобно. В прихожей встречала изящная высокая вешалка с гнутыми рогульками, и гости переобувались, присаживаясь на тяжелую табуретку "из дворца Шереметьева", как не забывала напомнить хозяйка дома. С потолка в гостиной свисала парадная люстра, сверкая огнями лампочек и гирляндами хрустальных подвесок, за которые цеплялись макушками слишком высокие гости, а в спальной расположился туалетный столик из красного дерева. За глухими стенками необъятного буфета выстроилась батарея нетронутых и початых бутылок с заманчивыми этикетками, ряды которых никогда не редели и регулярно пополнялись. К спиртному в семье относились уважительно, но без перебора.

-Когда вы собираетесь отъезжать? - Поинтересовался Павел Федорович.

-Думаю, в сентябре, - не сразу ответила Татьяна Марковна. - Но у меня мысли совсем о другом. По-моему, ты неправильно воспринял идею поездки в Германию.

-В каком смысле?

-В самом прямом. Сбережений у нас нет. Все, что мы копили на старость, пропало до последней копейки при новой власти.

-Да, раньше казалось, что хуже Советов быть не может, а теперь выясняется, что мы жестоко ошибались.

-Не перебивай, пожалуйста, а то забуду, что хотела сказать. На чем я остановилась?

-Денег у нас нет.

-И не будет. Пенсия курам на смех, едва хватает, чтобы покрыть квартплату, стоимость электричества и прочего. И вообще это не пенсия, а жалкое пособие по старости. Да и коммунальные тарифы растут так, что вскоре нам просто за ними не угнаться. О ценах в магазинах лучше не вспоминать. Ты горбатишься за компьютером с утра до вечера, а получаешь сущую ерунду, потому что расценки низкие. Для такой жизни нужно крепкое здоровье, а в нашем возрасте на это рассчитывать нельзя. Какие у нас врачи, ты знаешь не хуже меня.

-Ты хочешь сказать, что немецкие врачи лучше?

-Надеюсь, очень надеюсь. Во всяком случае, там больше порядка. Я возлагаю большие надежды на их медицину. Хочется верить, что в Германии тебе смогут помочь. Где гарантия, что тебе здесь поставили правильный диагноз? А вдруг ты сможешь вылечиться?

Любопытная мысль, ничего не скажешь. Соблазн велик, и хочется верить в чудо, хотя чудес на свете не бывает. Казалось бы, положение безвыходное, но до сих пор нет твердой уверенности в диагнозе. С другой стороны, нет оснований ставить под сомнение вердикт, вынесенный профессором Штульманом. Можно даже сказать, что повезло: нашелся врач, сказавший, наконец, что-то определенное. Его коллеги только разводили руками при встрече с пациентом, симптомы болезни которого не позволяли сделать какие-либо выводы и назначить лечение. Каждый новый врач, осмотрев и выслушав Маренко, глубокомысленно изрекал: "Интересный пациент", и тем дело ограничивалось.

Глава 12. От матери к сыну.

История болезни началась почти двадцать лет назад в Нью-Йорке, где Маренко работал переводчиком в ООН. По утрам он вдруг стал испытывать странный дискомфорт при ходьбе, как будто передвигался на подушках, встроенных в ступни ног. Вечерами, лежа перед телевизором в шортах, заметил, что по ногам пробегают ручейками жилы или струятся сосуды, кто их знает. Вроде ничего особенного, можно жить дальше, но все же неприятно - происходит что-то необычное, и не помешает разобраться со своими новыми ощущениями. Тем более что имеется полная медицинская страховка, и врачи в Америке знают свое дело, как говорят знающие люди, болеющие часто и с удовольствием, почти профессионально.

Ходить по врачам Павел Федорович не любил, считал это неблагодарным занятием, требующим могучего здоровья. Да и не испытывал в том большой нужды, болел редко и по пустякам. Особой мнительностью тоже не отличался, но сейчас деваться некуда, и записался на визит к терапевту. Тот провел полное обследование и назначил все анализы, какие только мог придумать. Потом призвал на помощь невропатолога, вооруженного до зубов. Он прикатил в кабинет аппарат с монитором и долго мудрил с трубками и присосками, путаясь в проводах. Серьезных аномалий не обнаружили, в пределах нормы, лечить нечего. На том спасибо, утешили, а помочь ничем не смогли.

Через два года Павел Федорович подвернул ногу при весьма странных обстоятельствах. Спускался вниз по лестнице, держась рукой за перила, потому что начал чувствовать неуверенность при ходьбе. Медленно и осторожно пересчитывал ступеньки в толпе зрителей после концерта. Ближе к концу увидел знакомого, отвлекся, оступился, почувствовал резкую боль, домой добрался самостоятельно, а на следующий день ногу упаковали в гипс ниже колена. Снабдили специальной тапочкой, что позволило перемещаться на своих двоих и водить машину. Выдали больничный, и раз уж так получилось, пришло решение повидать невропатолога классом выше, потратившего два дня на осмотр пациента. На прощанье ничего не сказал профессор, только посмотрел укоризненно и безнадежно махнул рукой. Признать свое поражение язык не повернулся. Нет диагноза.

По возвращении в Москву Татьяна с присущей ей энергией организовала нескончаемую череду визитов к врачам и знахарям. Среди них были районные невропатологи, богатые практикой, и светила науки из специализированных институтов, крупные теоретики, трепетные золотокудрые барышни и бородатые старцы с потухшими глазами, ясновидящие и экстрасенсы. Пациента опутывали датчиками от головы до пят, проводили тесты, задавали вопросы и делали записи, засовывали в темную трубу и с неохотой выпускали. Пробовали модную компьютерную диагностику, изучали радужную оболочку и зрачки глаз, ломали через колено по методу известного ученого, просвечивали рентгеном во всех позициях, поили святой водой, шептали молитвы и заклинания, проделывая руками магические пасы.

Угрюмый массажист разминал спину, как неподатливый кусок теста, а косоглазый ученик китайских мастеров с видимым наслаждением втыкал в тело стальные иголки. Один брал трудолюбием, а другой - нахальством. Экзальтированная дама из Саратова, по ее словам, неоднократно вступавшая в контакт третьей степени с инопланетянами, рекомендовала найти "свое дерево" и черпать от него энергию. Седовласый грузин, называвшийся экстрасенсом, смотрел сначала в руки пациента, потом поднимал глаза, и в них читался немой вопрос "Что принесли?" Паранормальные врачеватели заверяли, что денег не берут, иначе "пропадет дар", но дорогие подарки принимали без лишних слов.

Единственный врач, который искренне и бескорыстно старался помочь, был Александр Михайлович, потомственный гомеопат. Он понимал, что столкнулся с редким недугом, и не ломал голову над его определением и латинским названием, а помогал организму больного бороться с выпавшими на его долю трудностями и невзгодами, бесплатно снабжая необычными лекарствами. Павел Федорович выполнял все предписания: глотал белые крупинки из коробочек с мудреными названиями, растирал в пыль коричневые рыхлые камушки, резал пучки пахучих трав и пил настои. Он не рассчитывал на выздоровление, не было бы хуже, и надеялся хотя бы поддержать силы, замедлить процесс дальнейшего ухудшения здоровья, дававшего новые сбои.

В былые годы Паша легко проходил десяток километров по пересеченной местности с рюкзаком за плечами и предпочитал долгую прогулку по улицам веселым посиделкам в ресторане. Если свиданье с Татьяной затягивалось далеко за полночь, а денег на такси не было, он безмятежно шагал по ночной Москве от Бородинского моста до студенческого общежития в Новых Черемушек, не чувствуя усталости. Накачанные велосипедом мышцы ног работали безотказно, и в метро бежал по эскалатору вниз и вверх, не замечая ступенек.

И вдруг обнаружил, что вход в троллейбус преграждает высокая ступенька, на которую нужно взобраться, глядя под ноги, значительно подросли бордюры тротуаров. Пролеты лестницы в доме показались круче, чем прежде, и два квартала от стоянки машины до дома растянулись на марафонскую дистанцию. Былые легко преодолимые подземные переходы внезапно увеличились на километры, и короткая прогулка по городу сопровождалась необъяснимыми падениями, когда внезапно подламываются ноги, лежишь на тротуаре и не понимаешь, как и почему угодил на землю.

Он чувствовал себя, как списанный автомобиль. На первый взгляд, есть кузов. Далеко не первой свежести, но есть. Имеются четыре колеса. Резина протерта до дыр, но еще держится. Сквозь мутное лобовое стекло просматривается руль. Но все это только видимость. Каркас остался, а механизм давал ощутимые сбои. На вид нормальный человек, а, по сути, едва стоящий на ногах, с трудом передвигающийся индивидуум.

* * *

Самое неприятное, если не считать непредсказуемости падений, - это полная беспомощность. Павел Федорович не мог самостоятельно подняться, и был вынужден ждать, пока появится случайный прохожий, достаточно молодой и сильный, чтобы помочь пожилому человеку встать на ноги. Окончательно подкосил инцидент, когда его подняли и под руки довели до подъезда два оборванца. Неправдоподобно вежливые и предупредительные, слегка хмельные, они, по всей вероятности, обладали богатым опытом по части приведения в чувство друзей, нетвердо стоящих на ногах, и вначале вообще приняли лежащего на тротуаре мужчину за собрата по бутылке. Очень удивлялись отсутствию характерного запаха, но не забыли предложить опохмелиться.

К спиртному, по примеру отца, Павел Федорович относился спокойно, мог выпить рюмку-другую хорошего вина или коньяка, помочь гостям опустошить бутылку под настроение или задушевный разговор, но не испытывал тяги к крепким напиткам, как многие, слишком многие друзья. Один из них, Стас, самый близкий и дорогой человек после смерти отца, умница, блестящий дипломат, еще на вечеринках в студенческие годы, когда заканчивалась водка, пил одеколон и туалетную воду, и не дожил до пятидесяти лет. Другой, Славик, мудрый, ироничный, сочинявший песни для институтских капустников и дослужившийся до генерал-лейтенанта КГБ, пил часто и много, потом бросил, видимо, слишком резко и поздно и тоже рано ушел из жизни.

Новых друзей Маренко не завел. Чем старше становился, тем труднее сходился с людьми, а люди менялись буквально на глазах и не в лучшую сторону. Отказавшись от прежних идеалов, принципов и убеждений, они ничего не приобрели взамен, только алчный блеск в глазах и неутолимое желание унизить, обмануть и обокрасть ближнего. Душа очерствела, а попытки согреть ее жидким пламенем церковных свечей обречены на провал, потому что народ утратил веру в непреходящие ценности.

Вся страна заговорила на языке блатных и зажила по понятиям уголовников, в Кремле оживленно торговали должностями и мандатами в Думу, заводами и нефтяными скважинами, возле Кремля - фальшивыми сигаретами и фантиками финансовых пирамид. Школьники, в прошлом мечтавшие стать космонавтами, теперь рвались в бандиты и валютные проститутки. "Если Бог создал человека по своему образу и подобию. Ему остается только посочувствовать", - грустно думал Павел Федорович, глядя на происходящее вокруг.

Он по-прежнему водил видавшую виды "Волгу", некогда предел мечтаний советского человека, а ныне бесформенную груду металла рядом с иномарками, расплодившимися, как демократы. По сравнению даже с подержанным импортом, новейшая модель отечественного производства выглядела, как рваная галоша бок о бок с дорогой обувью. Павла Федоровича это не смущало, гораздо больше беспокоили расходы на ремонт, которому не было конца. А еще больше тревожило состояние ног, время от времени путавших педали тормоза и сцепления, а также рук, становившихся неуправляемыми, чужими.

Правда, все происходило постепенно, без резких колебаний, и ощущалось не сразу. Как-то во время визита к невропатологу предложили закрыть глаза и на ощупь определить предметы, которые клал на ладонь врач. В ящике его письменного стола ничего необычного не было, но Павел Федорович не смог опознать даже знакомые вещи, что повергло его в уныние. Однако он не терял надежды найти врача, способного прописать метод лечения, который никому в голову не придет, как случилось в далекие студенческие годы.

В то лето Паша, как обычно, рыбачил на Северском Донце, но жил не в палатке, а в избе на хуторе, с соседями, семьей профессора-физика, заядлого рыболова. Однажды перед рассветом Паша ощутил резкую боль в желудке и до обеда страдал от жестокого, изводящего тело и душу поноса. Больному давали пилюли, которые полагаются в подобных случаях, поили отваром, сочувствовали, а он снова мчался в заросли лопухов, где стоял бревенчатый туалет, и боль не проходила.

"Ладно, если нормальные лекарства бессильны, обратимся к народной мудрости, - сказала жена соседа, медик в третьем поколении. - Только ты не пугайся. Договорились?" Измученный Паша молча кивнул. Марина Владимировна достала шарик нафталина, расколола ножом пополам, раскрошила половинку молотком в порошок и велела проглотить, запив водой. К вечеру от болезни ничего не осталось, кроме неприятных воспоминаний и усталости.

Когда стало ясно, что нетрадиционная медицина ничем не лучше привычной, поиск нехоженых троп прекратили, и Павел Федорович определился по блату в Центральную клиническую больницу, где раньше лечили бесплатно номенклатуру, а с приходом демократии - бандитов за большие деньги. Качество обслуживания повысилось, врачи остались прежние. Через две недели бесплодных гаданий по поводу диагноза на помощь был призван солидный, преисполненный чувством собственной важности консультант, напоминавший секретаря обкома. Брезгливо осмотрел больного и сообщил, что у Маренко наследственный сифилис. Доказать обратное могла только пункция спинного мозга, что и было сделано, но прогноз не сбылся. На следующий день больного выписали без диагноза, чтобы не мозолил глаз и не портил репутацию высокородного заведения.

Тогда Павел Федорович пошел на второй круг, и вновь обратился в институт нервных болезней. На этот раз его осматривал обстоятельный профессор Штульман, внимательно читавший новинки медицинской литературы, выделил койку в палате, заставил пройти новые обследования и через три недели сказал: "У вас бульбоспинальная мышечная атрофия, болезнь Кеннеди. К сожалению, нет от нее лекарств, и не существует метода лечения. Передается генетическим путем от матери к сыну, встречается крайне редко, и не удивительно, что до сих пор никто не поставил диагноз. За многолетнюю практику рядовой невропатолог может никогда не увидеть пациента с этой болезнью. С годами вам будет становиться все хуже, но умрете, скорее всего, по причинам, напрямую не связанным с вашим недугом".

По лестнице спускались молча. Павел Федорович внимательно следил за каждым своим шагом, чтобы не оступиться, и вдвойне уставал от постоянного физического и морального напряжения. Одной рукой крепко держался за перила, а в другой сжимал красивую трость, привезенную сыном из Италии. Андрей закупал там мебель для фирмы, зарабатывавшей деньги на пристрастии богатых соотечественников к импортным товарам. Щедро наделенная лесом Россия вывозила древесину и позволяла иностранцам вырубать тайгу, а готовые изделия, включая бумагу, покупала втридорога за границей. Страна, раскинувшаяся на два континента, напоминала третий - Африку, где еда растет на деревьях, а люди умирают от голода.

-Я, конечно, не могу оспаривать диагноз, - сказала Татьяна, когда вышли на улицу, - но мне кажется, что еще не все потеряно. Во-первых, он мог ошибиться, как случилось в ЦКБ. Во-вторых, наука не стоит на месте. Если сегодня нет лекарства, оно может появиться завтра. Главное - не вешать носа.

-С носом у меня все в порядке, если не придираться к форме и размерам, - ответил Павел Федорович. - Будем жить, а там посмотрим.

Жизнь действительно продолжалась, но выглядела все более неприглядно. Новая Россия, ограбившая своих граждан, как только заполучила суверенитет, решила, что народ живет слишком хорошо, и в августе 1998 года обокрала вторично. Рубль обесценился вчетверо, и столь же стремительно выросли цены. Татьяна Марковна с братом покинули Москву с тяжелым сердцем и без большого сожаления. Павел Федорович остался дома. Никто не знал, где и как будут жить эмигранты. Если их поселят в общежитии без лифта, передвигаться с этажа на этаж больной не сможет. Значит, надо ждать, пока жена снимет квартиру.

Дети вначале противились отъезду родителей, но потом согласились с аргументами матери. Ольга жила с мужем в Кении, письмами не баловала и звонила редко из-за высокой стоимости телефонных разговоров. Андрей был вечно занят, но каждый вечер звонил по телефону, справлялся о здоровье и два-три раз в неделю проведывал, снабжал продуктами. Одиночество скрашивал кот Митя, "золото мое пушистое", как окрестил хозяин дома своего хвостатого друга. Он появился через год после того, как Ольга выгнала своего первого мужа и уехала в Египет, где работала по контракту с англичанами в археологической экспедиции. Она месяцами пропадала в пустыне, оставив на попечение родителей сына Никиту.

Глава 13. Прибавление семейства.

Как только Никита научился ходить самостоятельно, с пугающей частотой на пол начали падать безделушки, подаренные друзьями и знакомыми по случаю знаменательных семейных дат либо привезенные в память о поездках на отдых и за границу. Сувениры и прочие бесполезные диковины годами стояли на полках, покрывались пылью и мешали уборке, но без них квартира показалась бы голой, не обжитой. И вот пришел конец их мирной беспечной жизни.

В первые недели все это воспринималось как стихийное бедствие и особых переживаний не вызывало. Многое давно пора было выбросить, но все рука не поднималась, а сейчас происходил как бы естественный, неуправляемый отбор, который можно только приветствовать. Потом обнаружилось, что отключен телевизор, лишенный доступа к электрической розетке, и разлетелась на мелкие кусочки красивая фарфоровая статуэтка.

Пришлось срочно переставить вещи в квартире и надежно закрепить шнуры, тянувшиеся от разнообразной домашней техники. Легко бьющиеся ценные предметы перекочевали за стекло на книжные полки, наверх старомодного буфета и шкафов, куда не мог дотянуться не в меру любознательный ребенок. Но вскоре он научился передвигать стулья, залезать на них и оттуда брать все, что попадется под руку. Об этом стало известно, когда послеобеденный сон однажды затянулся. Вначале взрослые порадовались, что мальчик отдыхает и им дает покой, а потом решили заглянуть в комнату.

Представшая перед ними картина поражала воображение. Туалетный столик, за которым бабушка Никиты, Татьяна Марковна, наводила красоту, и все прилегающее пространство были густо усыпаны пудрой. Драгоценные карандаши и кисточки для макияжа, бижутерия, кольца, серьги и бусы были беспорядочно разбросаны по всей комнате. Ненаглядный внук восседал на табурете с мягким сиденьем и, прикусив язык, разрисовывал губной помадой денежные ассигнации, извлеченные из распотрошенной дамской сумочки, которая валялась на полу.

Моральный урон не поддавался учету, а материальный ущерб еще предстояло выяснить, и набедокурившего мальчишку следовало примерно наказать. Поставить, скажем, носом в угол, сделать внушение или попросту шлепнуть по мягкому месту, но Никите пока многое сходило с рук. По младости лет и свойственному им неразумению, а главное - потому, что первому внуку прощали мелкие шалости. Непедагогично, конечно, но Маренко не рвались повторять подвиги Макаренко и его последователей.

-Так, забирай свое сокровище, пока я его не отшлепала, - скомандовала Татьяна Марковна, окинула поле брани оценивающим взглядом, и несколько загрустила. Уборка предстояла нешуточная.

Павел Федорович беспрекословно повиновался. Взвалил внука на плечо и понес в гостиную. На курносом лице мальчишки сияла такая счастливая улыбка, что озабоченный дед невольно ухмыльнулся. Когда в спальной умолк пылесос, оба вернулись в комнату.

-Все, - решительно выдохнула хозяйка дома, убирая шнур в пылесос. - С этим надо что-то делать.

-Готов выслушать любые предложения, - с готовностью вызвался покорный муж, преданно глядя на супругу.

-Ну, почему я? Почему всегда я? - В отчаянии заломила руки хранительница семейного очага. - Придумай что-нибудь.

-Если я подам идею, а из нее ничего не получится, кто будет виноват?

-Хорошо, хорошо. Ты умный, осторожный, настоящий советский человек и ловкий дипломат. Но положение действительно катастрофическое.

-Дальше будет хуже.

-Спасибо, утешил.

-Пожалуйста.

Оба замолчали и посмотрели на внука, увлекшегося пылесосом. Глаза обоих сияли обожанием.

-Давай купим собаку, - предложил Павел Федорович. Это была его мечта с детства, но, увы, несбыточная. Хорошему псу требуется простор, который не способна обеспечить московская квартира, а плохих псов вообще не надо. К тому же гулять с собакой казалось хлопотно: регулярно вставать рано утром, а поспать в выходные дни хочется подольше, да и выходить из дома в дождь и снег никому не хотелось. Птицы в клетке не привлекали, а к рыбкам в аквариуме в семье наблюдалось трогательное равнодушие.

-Мало мне ребенка! Причем здесь собака?

-Вспомним, что говорили наши предки о благотворном влиянии домашних животных на детей. Если в доме появится щенок, Никита будет с ним возиться весь день.

-Тогда уж лучше кошку, - решилась Татьяна Марковна. - А еще лучше - кота, чтобы не решать судьбы кошачьего потомства.

Так в доме появился Митя, загадочный и вольный, как дикий зверь. Молчаливый, солидный, себе на уме. Никогда не гонялся за куском бумаги, привязанным к нитке, и редко реагировал на пустые игрушки, которыми принято забавлять его собратьев. Возможно, сказывалось благородное происхождение. Родословной Мити, изложенной на двух страницах его паспорта, могли бы позавидовать многие европейские монархи

Кот мог часами лежать на кресле, не обращая внимания на окружающих, и вдруг вскакивал и бежал в переднюю, задрав хвост и распустив его парусом. Это означало, что вернулся с работы хозяин.

Пока Павел Федорович снимал пальто и переобувался в домашние тапочки, Митя скромно сидел в сторонке, нервно позевывая, будто рассказывал домашние новости, за что хозяин обязан был его погладить перед тем, как пройти в комнату, приговаривая: "Пушистый, пушистый, шикарный кот". Если он забывал о своих обязанностях, кот обиженно кричал, а, получив свою долю признания, терся об ноги и уходил спать. Не было у Маренко более преданного друга, чем Митя.

Временами хозяин делал вид, что кот ему докучает, и жаловался домашним, что тот не дает ему прохода. Действительно, по утрам Митя ходил за Павлом Федоровичем, как привязанный: из спальни на балкон делать зарядку, потом - в ванную и кухню, где сидел на табуретке, положив усатую морду на стол и умильно глядя на то, как хозяин варит кофе и задумчиво жует бутерброды, прикидывая, как успеть переделать все дела за день.

Вечерами Митя сидел со всеми в гостиной у телевизора, но на экран не смотрел, демонстративно повернувшись к нему спиной. Его поза недвусмысленно свидетельствовала о том, что кошки отличаются от людей в лучшую сторону и глупостей не смотрят. А когда тушили свет и ложились спать, хозяин чувствовал, как на кровать прыгало что-то тяжелое и теплое, приваливалось к ногам и вскоре засыпало, не забыв промурлыкать свою песенку.

Его появлению предшествовал поход на птичий рынок, куда отправились с Андреем. Там было шумно и людно, торговали птичьим и рыбьим кормом, голубями, щенками, хомяками, канарейками и гостями из дальних стран. Отец и сын подолгу задерживались у каждого продавца, рассматривали и трогали пальцами животных, гладили и очень жалели. В голове не укладывалось, как можно расставаться за деньги с живым и теплым существом, наверняка ставшим членом семьи. Хотелось купить всех и отнести домой, чтобы вернуть им любовь и ласку, заботу и веру в человека. Когда смотришь в глаза собакам, выставленным на продажу, становится стыдно. А кошек не было. Как объяснила толстая тетка, закутанная в три платка, "не сезон кошек, не их время".

Задачу можно было бы максимально упростить, приютив беспризорную кошку из разномастной стаи, облюбовавшей обширный двор девятиэтажного дома, построенного во времена, когда строители думали о людях и качестве, а не барышах и сроках. Но как определить на глаз пол животного? Все-таки кошка не лошадь и даже не собака. Не перебирать же руками всех подряд. И какая гарантия, что вместе с новым питомцем не занесешь в дом какую-нибудь заразу? Кто знает, где шастают бесхозные кошки, а едят, конечно, всякую дрянь.

* * *

Поразмыслив, решили пустить в ход связи и знакомства, что вскоре принесло свои плоды. В новые времена перестройки, ускорения и общей неразберихи, когда деньги начинали входить в моду, появилась масса людей, стремившихся заработать. Среди них отыскалась старая дева, обладавшая персидской кошкой и зорко следившая за чистотой породы. Раньше она раздавала котят, а теперь продавала. Звали ее Платонида Максимовна, невысокая женщина с голубыми глазами и неправдоподобно черными волосами.

Приняла гостей радушно, пригласила за круглый стол, стоявший в середине гостиной под розовым абажуром, подала чай с домашним вареньем и принялась дотошно расспрашивать. Ее интересовало буквально все: кто и чем занимается, какая жилплощадь, сколько детей и какого возраста, хватает ли зарплаты. Маренко отвечали вначале скупо и неохотно, а потом поняли, что хозяйка просто хочет узнать, в каких условиях будет содержаться котенок, и стали подробно рассказывать о своей жизни без утайки.

В уютной двухкомнатной квартире, обставленной старинной мебелью, приятно пахло ухоженной чистотой и незнакомыми духами. Потенциальные покупатели воспрянули духом, потому что больше всего боялись, что кошачий питомник встретит их запахами, присущими местам, где животные справляют свои естественные потребности где и как попало.

-Как вы решаете гигиенические вопросы? Динь-динь, бом-бом? - Спросила Татьяна Марковна, используя принятую в семье терминологию. - Ой, - спохватилась, - я имела в виду...

-Я поняла, - улыбнулась в ответ Платонида Максимовна. - Порядок и умение следить за собой заложены в моих питомцах генетически, а моя задача - не сбить их с правильного пути. Для котят существует специальный тазик с решеткой наверху, чтобы лапы остались сухими, и мне нужно только вовремя опустошать и мыть тазик. Когда они подрастут, будут ходить в туалет, как люди. Так что в этом отношении вам не о чем беспокоиться, но тазик не помешает приобрести. Я вам подскажу адрес магазина. Там, кстати есть сухой корм и консервы. Однако увлекаться ими не советую. Моя Жозефина любит мелко порезанное мясо и речную рыбу, но у ее сына могут оказаться иные предпочтения. В принципе, кормите тем же, что сами едите, а там видно будет. Если сумеете найти с кошкой общий язык, никаких проблем не предвидится.

-Простите, что вы имеете в виду?

-Говорят, мужчины женятся, а женщины выходят замуж. На самом деле все строго наоборот, - Платонида Максимовна многозначительно посмотрела на Татьяну Марковну, ответившую ей благодарным взглядом. - В этом отношении у кошек много общего с людьми. Мы глубоко заблуждаемся, утверждая, что у кошки есть хозяйка или хозяин. В действительности кошки живут с людьми из природной лени. Просто им нужен человек, чтобы их кормить и убирать за ними. Они очень самостоятельные, независимые, очень высокого мнения о своей персоне и сами выбирают, с кем жить и от кого убегать.

-Простите, я вас совсем заговорила, - спохватилась Платонида Максимовна. - Пора вам познакомиться с новым членом семьи. Прошу, - обратилась к Татьяне Марковне, и они вышли в кухню.

Когда они вернулись, Павел Федорович не мог отвести глаза от нежно золотистого комочка шерсти, приютившегося на руках жены. Она поднесла кота к лицу и зарылась губами в длинной густой шерсти, из которой проглядывали темные глаза и слегка приплюснутый нос.

-Что скажет глава семьи? - Спросила хозяйка дома, наслаждаясь фурором, который произвел ее питомец.

-Нет слов, - радостно выдохнул Павел Федорович. - Мы вам бесконечно благодарны.

Платонида Максимовна скромно потупилась. Маренко отправились домой, оставив на столе конверт с деньгами и договорившись, что будут звонить, если потребуется помощь или консультация.

Глава 14. Дом в Бронксе.

Новые знакомые, приглашенные в дом, обычно интересовались происхождением имени кота, и Татьяна Марковна неизменно рассказывала такую историю:

-Когда мы работали в Америке (здесь она обычно делала паузу, предаваясь приятным воспоминаниям), то снимали квартиру в небольшом двухэтажном доме в пригороде Нью-Йорка Бронксе. Хозяин дома и его супруга, оба пожилые, на пенсии, жили на втором, а мы - на первом этаже и бывали друг у друга в гостях. Их дети, как принято на Западе, жили отдельно и навещали стариков редко. В общем, у нас сложились неплохие отношения. Не дружеские, конечно, просто хорошие знакомые, - сразу поправлялась, а то еще гости подумают, будто Маренко злостно нарушали правила поведения советских граждан за границей, поддерживая тесные связи с иностранцами.

Слушатели обменивались понимающими взглядами: кто же в своем уме признается в дружбе с иностранцами? Кто осмелится посягнуть на законы, придуманные ЦК КПСС?

-Однажды, - продолжала Татьяна Марковна, - приходят они к нам очень важные, разодетые. Она - в длинном платье, хотя жара стояла несусветная, а он - в темном пиджаке и при галстуке бабочкой. Сели чай пить, поговорили о тем, о сем, и он эдак торжественно провозглашает: "Миссис Маренко, нам вчера сообщили, что у нас ожеребилась кобыла, и мы просим у вас разрешения назвать новорожденного именем вашего сына. Вы не возражаете?"

-Смешно, конечно, но вы ведь знаете этих пожилых американцев?

Гости, в глаза не видевшие американца и представлявшие жителей Соединенных Штатов по произведениям Марка Твена и Джека Лондона, читанным в школе, согласно кивали.

-У западников главное - чтобы форма была соблюдена, чтобы все было по закону. Они нам как бы честь делают, но только с нашего согласия. Мы с мужем переглянулись. Я вижу, он едва от смеха удерживается, но нельзя. Все на полном серьезе. Вроде, нам предлагают руку и сердце, просят родительского благословения. Я им отвечаю: "Ну, что ж, пожалуйста. Для нас это большая честь. Пускай новорожденный носит имя Андрея". А они на Павла смотрят: что скажет глава семьи. Тот тоже в грязь лицом не ударил и не стал возражать. Что, согласитесь, при характере моего супруга, явление экстраординарное.

Во время паузы женщины сочувственно смотрели на мужа, а мужчины - на жену.

-Американцы поблагодарили и раскланялись. Ее звали Маргарет - такая сухая, высокая и несколько чопорная, а он седой, уже в летах, но подтянутый, стройный. Его звали Мэтью, а мы между собой прозвали их Матрена и Митя. Когда зашла речь о том, какое имя дать нашему коту, решили назвать в честь того американца. Своих лошадей у нас нет и, скорее всего никогда не будет, но надо же было как-то ответить американцам. Теперь мы квиты. Ну, почти.

Татьяна Марковна редко вдавалась в подробности былой жизни в Америке, которая на первых порах складывалась не просто. Когда Маренко прилетели в Нью-Йорк, им отвели квартиру в высотном здании на окраине, прозванном Белым домом за светлую облицовку и заселенном семьями сотрудников представительства СССР при ООН, известного также под именем миссия. Скученное проживание позволяло казне экономить валюту, а компетентным органам - обеспечивать групповую охрану и надзор за подопечными.

Казалось бы, и жильцы, накрепко связанные с трудовым коллективом, должны быть довольны, если бы эта связь прерывалась хотя бы на ночь. Но строители тоже экономили, и все перегородки были практически прозрачными. Без всяких подслушивающих устройств можно было быть в курсе семейных событий и служебных катаклизмов соседей снизу, сверху и по бокам.

Есть, конечно, люди, которым это нравится, но Маренко не принадлежали к их числу. В юные годы они сполна вкусили прелести сосуществования семей с разными вкусами и наклонностями в коммунальной квартире, потом пришлось жить с родителями, и лишь незадолго до отъезда в Америку купили собственное жилье в кооперативном доме. Возвращаться в коммуналку не хотелось, и Павел Федорович попросил разрешения снять квартиру на стороне, что ему позволял дипломатический ранг, присвоенный по возвращении в МИД после работы переводчиком. Разрешение получил, но найти что-нибудь подходящее оказалось очень нелегко. Помог случай.

Однажды Павел Федорович завяз в хвосте группы туристов, столпившихся перед лифтом, и стал невольным свидетелем спора двух пожилых людей.

-Как ты себе все это представляешь? - Допытывалась дама. - Намереваешься дать объявление в газету?

-Не знаю, еще не решил, но обязательно придумаю, - неуверенно бормотал седовласый джентльмен, беспомощно оглядываясь по сторонам. Его взгляд остановился на Павле, и вдруг в глазах заплясали чертики.

-Простите, сэр, вы турист или работаете здесь? - Вежливо поинтересовался мужчина.

-Работаю, - признался дипломат.

-А как вы, простите за нескромный вопрос, решаете вопрос с жильем?

-Второй месяц пытаюсь решить, но пока ничего не получается.

-Вот и прекрасно, - почему-то обрадовался незнакомец. - Вы не могли бы мне уделить пять минут?

-Пять? Конечно.

-В таком случае давайте знакомиться. Меня зовут Мэтью Пендлтон. А это моя верная спутница жизни Маргарет.

Павел тоже представился, ожидая бурной реакции и опасливых взглядов, которыми обычно обмениваются американцы при встрече с жителем непонятной страны, угрожающей Америке показать неведомую Кузькину мать. Новые знакомые его удивили. Они восприняли место работы и национальную принадлежность Павла спокойно. Церемонно раскланялись, обменялись рукопожатиями, и Мэтью предложил проследовать в ближайший бар. Расселись за столиком, заказали виски для американцев и минеральную воду для дипломата, решившего проявить скромность.

-Всю жизнь я работал на Форда, а сейчас на пенсии, - начал Мэтью без предисловий. - Есть кое-какие сбережения, но лишних денег нет, а мы с Маргарет хотели бы повидать свет. С детства мечтал путешествовать. У нас небольшой домик в Бронксе, два этажа, две квартиры, каждая с отдельным входом. На первом этаже раньше жил сын, но потом переехал в Калифорнию, обзавелся семьей и возвращаться не намерен. Квартира пустует. Можно, конечно, прибегнуть к услугам агента или дать объявление в газету, но вопрос не только в деньгах. Зарабатывать на аренде я не собираюсь. По сути, требуется живой человек на первом этаже, пока мы с Маргарет находимся в отъезде. За домом, согласитесь, нужен присмотр, но и хотелось бы иметь достойного соседа. У вас есть семья?

-Да, жена и сын, но сын остался в Москве, заканчивает школу. Надеемся, будет и дочь.

-Если переедете в наш дом, обязательно будет. Вот моя визитная карточка. Недели на размышления вам хватит?

-Вполне.

Маренко переехали на новую квартиру через три дня. Естественно, возникали подозрения, что все это - происки ФБР или ЦРУ, и встреча с Пендлтонами была спланирована с целью спровоцировать или подставить советского дипломата, но думать об этом не хотелось. Надоело сторожко озираться, пугаться, вздрагивать. Да и опыт работы за границей подсказывал, что опасаться следует не чужих, а своих. Иностранцы не знали истории Павлика Морозова, а многие соотечественники считали его своим кумиром.

* * *

Павел рано уходил на работу и возвращался поздно, иногда утром. Его поведение вызывало косые взгляды и насмешки коллег, приехавших в Нью-Йорк по номенклатурным путевкам. Представительство СССР при ООН было в основном укомплектовано отпрысками знатных родителей. От внуков героев гражданской войны и сталинского руководства до сыновей и зятьев здравствующих секретарей обкомов и ответственных сотрудников аппарата ЦК КПСС. Они вспоминали о трудовом энтузиазме только на партийных собраниях и были твердо убеждены, что советскому дипломату служебное рвение не к лицу.

Рабочий график Павла зависел от ситуации в мире, время от времени преподносившей неприятные сюрпризы, и тогда разные страны группами и в одиночку подавали жалобы в Совет Безопасности. Он бы и рад помочь, да не пускают грехи великих держав, чьи интересы надежно защищены постоянным членством в Совете и правом вето при принятии любых решений. Проводятся консультации и заседания, готовятся проекты резолюции, все пыхтят и потеют, засиживаются порой до утра, но каждый тянет одеяло на себя, и решение смазывается или откладывается.

Внешне ООН напоминает солидное учреждение со своим небоскребом, запутанным лабиринтом длинных коридоров, кабинетов, залов заседаний и непомерно разросшимся аппаратом чиновников, одетых подчеркнуто строго и скромно. Женские юбки ниже колен, а мужчины неизменно при галстуках. Они озабоченно снуют с этажа на этаж, помогая делегатам произвести на свет бесчисленные проекты резолюций, полные тексты выступлений глав делегаций, пресс-релизы, нескончаемый поток бумаги, в котором легко может захлебнуться и утонуть непосвященный человек.

Большую часть дня Татьяна пребывала в одиночестве. Старые подруги остались в Москве, а заводить новых не было ни малейшего желания. Соотечественники ходили в гости по долгу службы, а не по зову души и строго делились по производственному признаку - дипломаты, журналисты, агенты КГБ и военной разведки, шофера, разнорабочие и прочий технический персонал. Особняком стояли советские граждане, принятые на работу в ООН и получавшие зарплату, далеко выходившую за принятые на родине рамки. Чтобы не выделялись, львиную долю им приказали сдавать в кассу посольства. Добровольно, конечно, но многие из-за этого очень переживали.

Общественного транспорта в Нью-Йорке практически не существует, если не считать метро, но там грязно, шумно и опасно. Могут ограбить, пырнуть ножом или застрелить. От безысходности, из спортивного интереса, под дурное настроение или ради того, чтобы поддержать порочную репутацию города. Поездка в грохочущем подземном поезде напоминает путешествие в почтовой карете из фильмов о бурной жизни Запада США, когда пассажирам приходилось отбиваться попеременно от лихих грабителей и кровожадных индейцев. В общем, из пригорода в центр следовало передвигаться на своей машине, но женам советских граждан категорически запрещалось садиться за руль. Разве только после приема, когда далеко не все мужья могли связно объяснить, в какой стороне находится их дом.

Уборка квартиры и домашние дела занимали немного времени, супермаркет и все нужные для ведения хозяйства магазины располагались в пяти минутах ходьбы, и в первые недели Татьяна пристрастилась к телевизору. С учетом кабельных, каналов было в десять раз больше, чем в Москве, но количество упорно отказывалось перейти в качество, опровергая диалектические истины, заученные в институте. Маренко смотрели только информационные программы и документальные фильмы, а поздним вечером - старые голливудские ленты, в которых было больше жизни, чем компьютерной графики, и можно было отдохнуть от грохота стрельбы и взрывов современности.

А Мэтью оказался провидцем. Таня как-то не заметила первые признаки беременности и обратилась к врачу, когда была уже на третьем месяце. К счастью, терапевт, присланный из Москвы для обслуживания дипломатов, признал свою несостоятельность и выписал направление к американскому гинекологу. Без этого документа советская казна не приняла бы к оплате услуги иностранного доктора. Он внимательно осмотрел молодую женщину, взял анализы и категорически запретил пользоваться любым транспортом. Отказался слушать пациентку, бубнившую что-то о желании рожать на родине.

-Если хотите сохранить ребенка, будете рожать здесь, - отрезал врач. - У вас очень сложная беременность, и вы нуждаетесь в постоянном наблюдении.

Легко сказать: будете рожать здесь. А кто разрешит? Роды в Америке - это десять тысяч долларов, как минимум, и таких денег у Маренко не было и не могло быть. Значит, идти на поклон к послу. Только он имел право карать и миловать, разрешать и запрещать. Каждая валютная копейка на счету, не говоря уже о том, что все родившиеся на территории США автоматически становятся гражданами этой страны, а это советским людям противопоказано. Павел очень сомневался, что ему пойдут навстречу, и был приятно удивлен, когда вопрос решился легко и незаметно. То ли перестали считать казенные деньги, то ли у посла было хорошее настроение.

После этого среди советских граждан, работающих в Нью-Йорке, разгорелись нешуточные страсти. Тон задавала женская половина колонии, ставившая вопрос ребром - или можно всем, или никому. Никто бы не подал голос, окажись у Тани высокопоставленный чиновник среди родственников или друзей. На худой конец, личный шофер или парикмахер замминистра или секретаря обкома. Тогда бы все понимали, откуда ветер дует, и рот держали на замке. Народ, однако, точно знал, что блата нет, а значит, нет оснований делать исключение для жены обычного, безродного дипломата. Мало ли чего там болтает какой-то гинеколог! И вообще он американец и ничего в наших делах не смыслит.

Мужчины держались в стороне, но под влиянием жен тоже начали обсуждать эту тему, и дело закончилось тем, что Павел почувствовал холодок в отношениях со своими коллегами и прямым начальством. По возвращении в Москву он занял прежнюю должность, и о нем будто забыли. На ближайшие пару-тройку лет, до следующей командировки за границу, следовало затаиться, терпеливо перебирать скучные бумаги и надеяться на перемены к лучшему. Сидеть и ждать быстро надоело, и Павел Федорович перешел в Агентство печати "Новости", тихую гавань для кораблей со сломанными мачтами, откуда выплыл заведующим бюро АПН в Найроби.

Много лет исправно нес службу в Телеграфном агентстве Советского Союза при Совете министров СССР. Словечко "телеграфное" приклеилось из далекого прошлого, когда телефоны были в редкость, телетайпы и телексы еще не придумали, а компьютеры витали в мечтах самых смелых изобретателей. "При Совете министров" означало скудную зарплату, по сравнению с учреждениями "Совета министров", но Паша не жаловался, писал охотно и часто, пополняя семейный бюджет гонорарами. Работа была не в тягость, а в удовольствие, и даже начальство не докучало, потому что в ТАСС высоко ценились "рабочие лошади", способные тянуть свою лямку без отдыха при немыслимых нагрузках, которые вызывал огромный объем текущей информации.

С приходом смутных времен генеральным директором ТАСС назначили чиновника, списанного из пресс-секретарей Горбачева за несгибаемую трусость: в горячие дни ГКЧП не подавал признаков жизни. Он ничего не смыслил в работе информационного агентства, зато был признанным мастером аппаратных игрищ и сумел отсидеться в окопе, не высовываясь, когда схватились в борьбе за власть президенты СССР и России. Так сохранил место у кормушки и сразу начал расчищать поле для сотрудников, преданно смотревших ему в рот. Иных не держали, и Маренко вынудили уйти "по собственному желанию".

Тем временем Андрей закончил юридический факультет МГУ, и его приняли в МИД. Однажды он вышел на улицу в обеденный перерыв и увидел двух мужчин в ослепительно белых рубашках, темных костюмах и однотонных галстуках. Об иностранном происхождении свидетельствовало выражение их лиц. Все мидовские чиновники выглядели важными, неприступными, крайне занятыми, а посетители смотрели искательно, заискивающе и походили на нищих с церковной паперти.

Заметив Андрея, один из иностранцев вежливо поинтересовался, говорит ли он по-английски, и, получив утвердительный ответ, обратился за помощью. Выяснилось, что у американцев назначена встреча с Михаилом Завьяловым, но он запаздывает вот уж на полчаса. Может, что-то случилось? Нельзя ли это как-то выяснить? Андрей понял, что перед ним очередные жертвы известного прохиндея, который предлагал зарубежным фирмам посредничество в оформлении документов на регистрацию в Москве. Клиентов набирал много, и часть терял на полпути. Это и был такой случай. Подобное поведение не укладывалось в головах добропорядочных жителей Запада, и Андрей решил ничего не объяснять, а просто вызвался помочь. С этого началась его карьера в деловом мире.

На первых порах выступал в роли посредника и вскоре обнаружил, что сейчас не требуется много знать и уметь. Достаточно - хорошо ориентироваться и твердо следовать неписаным правилам бизнеса по-русски, достаточно знать, кому и в каком размере нужно дать взятку. Иного пути для обустройства в Москве иностранных фирм не существовало. С этой задачей Андрей справлялся довольно легко, обрастал связями и полезными знакомствами, приобрел авторитет, и спустя год его пригласили на должность главы отдела по связям с общественностью крупной табачной компании.

В этом была чисто российская логика. Андрей не курил. Следовательно, именно ему доверили рекламировать изделия табачной промышленности, держать нос по ветру и не допускать злобных выпадов в прессе о вреде курения. На Западе, где забота о здоровье стоит на первом месте, задача трудно выполнимая, но в России, где сама жизнь ценится невысоко, напрягаться не приходилось. Никто не подавал в суд, требуя многомиллионные компенсации за смерть родственников от сигарет, как в Америке, и никому не приходило в голову запрещать курение в общественных местах. Спокойной жизни и прибылям торговцев дымом мешали только подпольные производители контрабандных сигарет, прельщавшие народ дешевизной.

Переход в коммерческие структуры произвел революцию в финансовом положении Андрея. В течение трех лет, не прилагая особых усилий, он купил квартиру, появился валютный счет в банке и темно-синий "вольво". Мог бы до конца своих дней заниматься сигаретами, если бы не свара между американцами и русскими, претендовавшими на право голоса при дележе прибылей, и Маренко-младший перешел в фирму, торговавшую мебелью. Родители мечтали об иной карьере для сына, обладавшего талантом выходить победителем из самых трудных переговоров, но спорить с очевидным успехом бесполезно. Единственное, что их волновало, - Андрей оставался холостяком.

Жизнь Ольги сложилась менее удачно. На последнем курсе института иностранных языков она внезапно вышла замуж. Родители не одобряли скоропалительный брак, но помогли купить и обустроить кооперативную квартиру, опекали и оберегали молодую семью, но через год она распалась, а еще через год Ольга уехала в Египет, и для Маренко началась новая жизнь.

Глава 15. Муки просвещения.

Митя стал частью этой жизни, полноправным членом семьи, верным другом, внимательным слушателем, источником тихой радости и всеобщего обожания. Ему легко прощали мелкие грешки, но царапины на углах мягких кресел и дивана - это уже было слишком, и в доме появилось березовое полено, оставившее кота равнодушным. Потом удалось разыскать в специализированном магазине особую доску, которую привинтили к стене в прихожей, и счастливый Митя, запрокинув голову и зажмурившись от удовольствия, оттачивал на ней когти.

Еще одним приобретением стала специальная металлическая щетка с искривленными зубьями для расчесывания густой и длинной шерсти. Обычные расчески и щетки для этой задачи не годились: застревали в самом начале пути либо проскакивали мимо цели. А расчесывать кота приходилось ежедневно. В противном случае рыжие шерстинки постоянно витали в воздухе, оседая на мягкой мебели и одежде, так что перед выходом из дома всем приходилось тщательно чистить платья, костюмы и пальто.

Место для принятия пищи Митя выбрал сам. Не на полу, где едят все кошки, а на столе в кухне, который сотворили умельцы из системы Внешторга, работавшие на зарубежных выставках. Это было произведение искусства, как и прочая кухонная мебель Маренко, собранная из деталей и материалов, которые мастера сэкономили на показах достижений социализма за границей. К своим мискам Митя с хода взлетал почти на метр, что давалось ему без труда, и оказывался вровень с сидящими напротив за обеденным столом. Наверное, не любил смотреть на людей снизу вверх во время еды.

Вся семья время от времени бросалась на отлов мороженой трески по рыбным магазинам, потому что Митя не признавал новомодной рыбы с трудно произносимыми названиями. Уважал свежую речную живность, раков уплетал целиком и обожал сырые куриные яйца. Достаточно было разбить яйцо о край сковородки, как рядом появлялась усатая физиономия, умильно глядевшая в руки.

Его любили все, не заставляли служить и показывать кошачьи фокусы. Помимо воли он внушал уважение и почтение: ходил важно, никогда не спешил, не подлизывался и ничего не просил. Кроме того, у него было какое-то особое чутье, и он безошибочно различал плохих и хороших людей. Митя далеко не всегда заходил в гостиную, когда там были гости, и очень редко доверчиво прыгал незнакомым людям на колени.

Татьяна Марковна свято верила коту и строила свои отношения со знакомыми в зависимости от того, как реагировал на них Митя. В пору сомнений и тяжких раздумий Павел Федорович садился на корточки перед спящим котом и говорил: "Давай посоветуемся", Митя приоткрывал один глаз, внимательно изучал лицо хозяина и снова засыпал или распахивал оба глаза, вставал, сладко потягивался и спрыгивал на ковер. Второй вариант расценивался как руководство к действию. Значит, было принято правильное решение.

Исключение составляли приятели Никиты, вначале восторгавшиеся котом, потом норовившие дернуть его за хвост, а он смиренно терпел издевательства.

-Ну, куда ты идешь, дурень? - Кричала Татьяна Марковна, когда кот направлялся в комнату Никиты, где его ждали мучители.

Но Митя стоически шел на муки. С детьми он быстро находил общий язык. Они вместе возились на полу, вместе читали, гонялись друг за другом по комнатам и обедали вместе, с аппетитом и без принуждения. Возможно, Митя принимал детей за себе подобных, оставшись вне общества кошек.

Татьяна Марковна с самого начала категорически заявила, что не потерпит никаких прогулок, и кота лишили мужского достоинства. Павел Федорович ездил в отдаленную ветеринарную клинику и позже рассказывал, как невольно вздрогнул, когда пришла его очередь и молоденькая сестра позвала: "Маренко! На кастрацию!" После операции кот присмирел, без особой причины голоса не подавал и гулять не просился. Пару раз его брали с собой за город, но Митя болезненно переживал перемену места, наотрез отказывался покидать машину и однажды внезапно прыгнул хозяину на колени, когда лавировали в густом потоке на Садовом кольце. После этого кота оставили в покое и прогулками не терроризировали.

Большую часть времени Митя спал, свернувшись калачиком на любимом кресле Павла Федоровича. "Кошки - ночные животные, и днем им положено отдыхать", - приговаривали знатоки. Но по ночам кот тоже спал. Утром в воскресенье, когда вставали поздно, он перебирался на грудь хозяина и начинал старательно обнюхивать его губы. "Смотри, он тебя целует!" - Говорила Татьяна Марковна, и в ее голосе звучала зависть. Она ухаживала за Митей, кормила и баловала, не позволяя с ним никаких шалостей. Он отвечал ей любовью, но по-настоящему был привязан только к квартире и Павлу Федоровичу, любившему его сдержанно, но преданно.

Митя мог показаться ленивым и беспечным, но на самом деле он был очень энергичным и любознательным, всегда оказывался в центре событий. Если Павел Федорович садился к компьютеру, кот тотчас же вспрыгивал на стол и внимательно наблюдал за действиями хозяина. Время от времени Павел Федорович склонял голову в сторону крутого лба своего любимца, и они нежно бодались, после чего в голову приходили свежие мысли, и пальцы живо бегали по клавишам. Кот обладал удивительной способностью появляться в одно и то же время в разных местах, и чем бы ни занимались Татьяна Марковна и Никита, Митя всегда был рядом.

* * *

В школу Никита пошел охотно. Ему внушили, что с первого сентября начнется взрослая, самостоятельная жизнь, и он честно готовился. Освоил грамоту и таблицу умножения, запоем читал Майн Рида, Фенимора Купера и русских писателей, любивших детей. В результате первые два года учебы показались скучными, а новые друзья поражали незнанием элементарных вещей и отсутствием домашних библиотек. Для многих из них Робинзон Крузо и Гулливер были откровением.

Дед и бабушка школу не выбирали, но обсуждали горячо. Татьяна Марковна хотела определить внука в одно из новых учебных заведений, чему стойко воспротивился Павел Федорович.

-Как ты не можешь понять, чудачка, - говорил он жене, - что нынешние гимназии, лицеи и иже с ними - это самые обычные средние школы, сменившие только вывеску. Помещение отремонтировали, подновили учебную программу, деньги требуют, но преподаватели прежние, порядки и отношение к делу - советское. Результат легко предсказуем. Ты в какую школу ходила?

-Что значит, в какую? Обычную, как все. Что поближе к дому.

-В рабоче-крестьянскую, значит. Я тоже. Почему нашему внуку не попробовать? Вот когда подойдет время поступать в институт, тогда вернемся к этому разговору.

Не сразу, но Татьяна Марковна согласилась, и позже не жалела о принятом решении, хотя после каждого родительского собрания возвращалась домой мрачнее тучи:

-Представляешь, - почти кричала возмущенная бабушка, - выходит к доске классная руководительница и заявляет: "Положение катастрофическое. У Вити Краснова тройка по русскому, но может быть двойка, если не подтянется. Макаров еле-еле тянет по всем предметам, кандидат на второй год..." И в таком духе перебрала почти весь класс.

-Видимо, у нее было плохое настроение, - невозмутимо заметил Павел Федорович.

-Не в этом дело. Там выступали другие учителя, и все говорили одно и то же, как будто о человеке можно судить только по оценкам в четверти. Ни один, понимаешь, ни один не сказал: мол, этот мальчик отзывчивый, чуткий, помогает своим товарищам, а эта девочка капризная, своевольная, и надо бы уделить ей особое внимание. В общем, сплошные академические показатели, и ни слова о человеческих качествах. Будто речь идет о производимых на заводе узлах и деталях какой-то машины.

-По-моему, в этом есть и наша вина. Мы ведь тоже не делим детей на хороших и плохих, а говорим об отличниках и двоечниках, как будто о людях можно судить по успеваемости в школе.

-В результате и дети начинают думать только о своих отметках, но, слава богу, не все. В этом классе учится мальчик по кличке Кабысдох. Так его прозвала собственная мать. Она работает уборщицей в школе, а найти сейчас уборщицу труднее, чем директора. У нее четверо детей, и этот самый старший. Его переводят из класса в класс исключительно из-за матери, а он никогда не расстраивается из-за вечных двоек. Я не встречала более жизнерадостного и веселого мальчишку, он просто светится и выделяется на фоне унылых и замученных учебой товарищей.

-Думаю, жизнь у него наладится, - изрек Павел Федорович. Поймав удивленный взгляд жены, пояснил: Его однокашники и их семьи затратят немало сил и средств, чтобы попасть в вуз и избежать призыва в армию, а Кабысдох отслужит свои два года, получит специальность и начнет зарабатывать задолго до того, как его сверстники поймут, почем фунт лиха.

-Значит, для нашего внука лучший выход идти в армию?

-Зачем же так резко? В армии сейчас погибает больше солдат, чем во время локальной войны, и нормальному парню там не место. Так что надо налаживать учебу.

В школе Никита был на хорошем счету. "Смышленый мальчик, - уважительно отзывалась о нем учительница русского языка. - Ему говоришь, и он все понимает. Редкое качество у современных детей". Сходного мнения придерживались другие преподаватели, за исключением классной руководительницы, математички, обладавшей редким сочетанием имени и фамилии - Аэлита Кривошеева и прозвищем Крыса. Она вызывала в школу родителей и внушала им: "Сейчас у вашего ребенка слабенькая троечка, но двойка не за горами". С ее подачи пришлось взять репетитора, приятельницу математички, а Крыса начала захаживать к Маренко в гости, застаивалась в прихожей возле вешалки и нежно гладила рукой норковую шубу Татьяны Марковны, многозначительно поглядывая на хозяйку.

-Я готова отдать ей шубу, если она гарантирует, что оставит ребенка в покое и позволит ему окончить школу, - ломала руки бабушка, когда за математичкой закрывалась входная дверь. - Но ведь она на этом не успокоится и потребует со временем еще и нашу квартиру.

Маренко поневоле задумались о необходимости перевести Никиту в другую школу, но все тянули с решением. Их сомнения и колебания развеяли городские власти, приказавшие закрыть школу. Видимо, кому-то приглянулось старое добротное здание в самом центре Москвы, которое можно было превратить в муравейник частных фирм, способных платить большие деньги за аренду помещений. Обоснование простое - число детей в районе сократилось и продолжало падать из года в год. Москвичи распрощались с надеждами на светлое будущее, неохотно вспоминали прошлое, а выжить в настоящем требовало столько усилий, что о продолжении рода никто не смел и помышлять. Женщины с детскими колясками на улицах были большой редкостью.

На новом месте у Никиты сразу же наладилось с математикой. В отличники не выбился, но стало ясно, что проблем с учебой больше не предвидится и пора задумываться над тем, в какой вуз путь держать. Особых склонностей у Никиты не наблюдалось, и он не мог ответить на вопрос, куда хотел бы поступить, лишь бы не пришлось иметь дело с точными науками.

Выбор, казалось, был огромный: к тому времени в России расплодилось великое множество университетов, колледжей и академий, но многие не вызывали доверия. Не так давно, когда требования к учебной программе и квалификации преподавателей были высокими и жесткими, нынешние вузы со звучными именами оставались скромными институтами и техникумами. От перемены названия повышалась плата за обучение, но не качество образования. Достаточно внести крупную сумму, и диплом обеспечен, даже если не посещать лекции, не заводить конспектов и не знать в лицо ни одного преподавателя. Не говоря уже о том, что диплом можно купить в подземном пешеходном переходе. В конечном итоге, Ольга забрала сына и определила на учебу в Лондоне. Забот у бабушки поубавилось, свободного времени хоть отбавляй, муж вечно занят, и план переезда, предложенный братом, начал осуществляться.

Глава 16. Ожидание.

Павел Федорович ждал известий из Германии, которые могли круто изменить его судьбу, и писал жене письма, складывавшиеся в дневник.

21 сентября. Самое трудное в моей нынешней жизни - приготовить на ужин омлет, так как за мной неотступно следит Зоркий Глаз, и Чуткое Ухо моментально фиксирует звук разбиваемого яйца. После чего происходит явление народу Рыжего Кота. Мы оба знаем, что это блюдо ему полагается раз в неделю, не чаще, но он смотрит так, будто скончается в муках у меня на глазах, если обойти его вниманием. Поэтому омлет рождается в условиях, максимально приближенных к таинству, все ингредиенты приходится стаскивать в кабинет и орудовать за плотно закрытой дверью,

На иные предложения Митька реагирует с плохо скрываемым презрением, и угадать, чего ему надо сегодня, по-прежнему нелегко. Андрей, естественно, советует с котом не церемониться, а я вспоминаю, как давал тебе точно такую же рекомендацию, и становится чуть стыдно за себя. Конечно, нельзя баловать кота, но морить голодом в воспитательных целях выше моих сил. Хотя, если проявить большевистскую принципиальность и оставить на столе тарелочки с пищей, отвергнутой с первого раза, на день-два, к утру обнаруживаешь чистую посуду.

В общем, довольно часто вопрос решается по принципу "кто кого". Хваленые кильки в томате, достоинства которых ты перед отъездом красочно расписывала, большим успехом не пользуются. Одно можно сказать твердо: в Митьке нет ни капли еврейской крови, поскольку обожает свинину, вареную, жареную, ветчину либо иное мясо. Специально выращенную для него траву употребляет, но без большого энтузиазма. Об отсутствии аппетита говорить не приходится, и если не ошибаюсь, Митька прибавил в весе, разговаривает басом, и приобрел выставочную пушистость.

Весь день бродит за мной из комнаты в комнату, Андрея встречает у дверей, но за порог ни шагу. По вечерам просится на колени, так что читать могу только днем. После телевизора я перестал уносить его из гостиной, памятуя железную дисциплинированность кота. Вначале он так и спал там до утра, но через пару ночей устроил обиженный крик, а сейчас приходит в спальную, как только я начинаю укладываться, подает звуковой сигнал, прыгает на кровать, залазит на грудь, получает свою долю ласки, ложится рядом и требует, чтобы у него под головой лежала моя рука.

Так и живем, и с каждым днем все больше становимся похожи друг на друга. Чисто внешне разница сохраняется, но по образу жизни очень много общего. Да еще кот умнее меня и не пытается заняться уборкой, готовкой и разгребанием хлама.

23 сентября. Сегодня получил твое письмо, большое и радостное, на душе стало легче. Признаться, ты заставила нас немало поволноваться, когда не позвонила сразу по приезде, и мы хотели звонить в посольство, милицию и так далее, не понимая, что происходит. Внесли ясность друзья и приятели Литератора, напомнившие, что за рубль он удавится, а за валютную единицу способен на убийство. Теперь связь налажена, и можно жить дальше.

Хотя это легче сказать, чем сделать. На обвале рубля кто-то в очередной раз сорвал крупный куш, а простой люд, как принято, опустился еще глубже в грязь. Цены выросли в три - пять раз, и теперь у меня не две пенсии, а что-то вроде половины от былого. Если бы не Андрей, не знаю, как бы я выкрутился. Он меня всячески опекает, снабжает продуктами, выводит на прогулку, звонит каждый день, дважды в неделю специально приезжает, чтобы подстраховать, пока я принимаю ванну, и разве только не кормит с ложечки.

Мой вклад в Мост-банке заморожен, так что деньги есть, и в то же время их нет. Воспользовавшись ситуацией, Центробанк предложил всем, у кого было слабо с арифметикой в школе, перевести деньги в Сбербанк на рублевый счет по курсу, который вдвое меньше реального. Как видишь, власти заботятся о благе народа, стараются выбрать все, что расползлось по частным банкам. Это напоминает времена, когда у крестьян подчистую отбирали зерно, заверяя, что в результате труженики села будут жить лучше и станут богаче. Народ теперь дружно хранит сбережения в консервных банках в кухне, что вызвало колоссальный рост квартирных краж.

Никак не могу пожаловаться, что мне чего-то не хватает. В доме есть все, что нужно, быт налажен, с утра Митька покричит для порядка, но не напористо и нахально, а скорее ради того, чтобы заявить о себе и поставить меня на место. Сейчас лежит рядом на подоконнике, млеет на солнышке, которое уже не греет. Погода осенняя, срываются дожди, прохладно, днем хожу в свитере и сплю под пуховым одеялом.

Постепенно разгребаю и сортирую завалы всевозможного барахла, не перестаю удивляться тому, как много собралось в доме бесполезных вещей за минувшие десятилетия. Только твоих браслетов и бус килограммов на пять.

25 сентября. Радио "Эхо Москвы" попросило слушателей рассказать в прямом эфире, от чего они вынуждены отказаться в нынешних кризисных условиях. Большинство принялось заверять, что, мол, прорвемся, не боись, не такое видали, а ежель цена сигарет перевалит за стоимость бутылки водки, поголовно перейдем на "Беломор". Выискался только один чудак, который набрался мужества и признал, что отказаться придется от жизни, так как прожить на имеющиеся в наличии деньги невозможно.

Число трезво мыслящих людей катастрофически падает, что позволяет премьеру Примакову, публично заявлять, будто Ельцин не знал, не ведал и не санкционировал действий правительства Кириенко. Очень хотел, видно, выслужиться, но перестарался, и на следующий день кремлевский пресс-секретарь заявил, что Примакова неверно поняли. Дело дошло до того, что главный оппозиционер Явлинский слег в больницу с сердечным приступом.

Кстати о врачах. Был у меня невропатолог, ничего нового не сказал, но признаков старческого слабоумия не обнаружил. Потом я вызвал участкового врача, выяснил, что на давление жаловаться не приходится, и что бесплатные лекарства вскоре выдавать не будут, поскольку нет импорта. Это было интересно вдвойне на фоне обещаний нового правительства расширить круг получателей бесплатных лекарств в связи с дальнейшим и бесповоротным обнищанием широких масс избирателей.

Сегодня же остался без газеты. После многочисленных звонков выяснил, что при новой дороговизне "Новые известия" отказались от частной доставки и прибегли к услугам почты. Никто не знает, как долго продлится переходный период, а пока подписчикам предлагают ждать, терпеть и надеяться. Вполне возможно, газета тихо умрет, и такая судьба постигнет иные издания. Говорят, идут массовые увольнения в банках, фирмах, печати и на телевидении. Пожалуй, это единственное, что мне не грозит.

Пожалуйста, не спеши, спокойно подбирай квартиру, не слушай советов и не переживай за нас. Мы с Митькой сыты, довольны друг другом, скоро начнется отопительный сезон, а там и до весны не далеко.

Мы тебя очень любим, скучаем, но виду не подаем и продолжаем мужественно разгребать и относить на помойку нажитое богатство.

28 сентября. Разговора вчера не получилось. Больше часа тупо нажимал на 8 и получал сигнал "занято", пробовал после полуночи и после часа с тем же результатом. Либо вся Москва решила в прошлое воскресенье звонить за границу, либо на станции что-то испортилось. Есть еще такой вариант: с первого октября в полтора раза повышаются тарифы на услуги международной связи, и в центральной аппаратной просто заклинили автоматическое устройство, чтобы граждане в последние дни сентября не позволили себе лишнего.

Тем временем стало холодно, спать с открытой форточкой уже нельзя, и мы с Митей оба ныряем под одеяло. Утром оттуда торчат только наши носы. По дому хожу в шерстяных носках, свитере и теплой безрукавке, на компьютере тружусь в перчатках. А по случаю начала отопительного сезона на месяц отключили горячую воду, объявив, что будут менять бойлер. Мыть посуду, умываться и чистить зубы затруднительно. Возмущаться, прожив здесь более шестидесяти лет, бесполезно, и единственное, что согревает душу, это осознание того, что тебя нет рядом. Иначе ты бы сейчас истратила массу сил, нервов и времени, обзванивая в поисках справедливости различные инстанции, которым на нас глубоко наплевать.

На мой взгляд, объяснение простое: поскольку народ тупо терпит любые издевательства (обитатели нашего дома тому яркий пример) и выживает в условиях острейшего политического, финансового и экономического кризиса, при отсутствии средств к существованию и надежды на лучшие времена, властям остается одно - попытаться нас выморозить. Если не получится, попробуют дустом или напалмом. С них станется.

Зато голова работает лучше, и я, наконец, понял главное - Митька ходит в туалет, как правило, через день. Раньше, когда каждый из нас спешил за ним поскорее убрать, могло создаться впечатление, будто он не делает свои дела днями. Сейчас, когда мы с ним один на один, могу сказать твердо: все происходит регулярно, без перебоев, но через день.

К тому же у него прорезался аппетит. Вчера, в День Яйца, кроме праздничного блюда, откушал две порции сырого мяса и детского питания, попил молока и закусил Whiskas. Причем в мясе разбирается, как хороший хозяин, и ест только сочные куски без пленки и жил. Сама понимаешь, кому достаются худшие куски. Если дело так дальше пойдет, вскоре мне его не поднять. А сейчас сидит на столе рядом, время от времени норовит меня боднуть. Хороший у нас кот, ничего не скажешь.

Меня прервал твой звонок. Молодец, что догадалась позвонить сама, но непонятно, почему и куда так спешишь. Почему нельзя поговорить нормально? Экономишь валюту? Это похвально, но я ведь тоже звоню не за государственный счет. Видимо, сказывается долгое общение с братцем.

1 октября. Два дня не писал, чтобы остыть после твоего звонка и не наговорить кучу лишнего. Однако, действительно непонятно, как тебе удалось за столь короткий срок так круто измениться. Звонок длится ровно минуту, ты спешишь и ничего толком не можешь сказать. Значит, экономишь. Хотелось бы знать, на что? Или считаешь, что я в лучшем финансовом положении? Давай посмотрим.

О пенсии говорить не будем, с ней все ясно, равно как и с вкладом в банке. С удовольствием что-нибудь бы продал, да нет покупателей. В морозильнике рыбьи головы, грибы и клюква. В закромах мед, варенье, сухое молоко, оставшееся от гуманитарной помощи, и лапша. В доме собачий холод, за окном валит снег, и до конца октября нет горячей воды. На кухне горит газ, а в коридоре включен отопитель. Этажом выше идет евроремонт, и я вроде поселился в зубном кабинете, где постоянно работает огромная бормашина, и еще стучат молотками. Газету по-прежнему не приносят, безуспешно решая вопрос доставки. Нельзя сказать, что жизнь прекрасна, и можно лишь удивляться способности выжить в таких условиях.

Нет, я не жалуюсь. Мы с Митькой живем дружно и временами весело. Продуктами обеспечены полностью, завтракаем, обедаем и ужинаем, как если бы ничего не стряслось. У нас свой маленький мирок, где есть свои радости и даже приключения. Вчера утром увидел, что кот чем-то занят у мусоропровода. Оказалось, что он возится с дохлой мышью, которую я сразу выбросил. Потом Митька весь день кого-то караулил на кухне возле плиты, а сегодня утром я обнаружил в мойке под краном двух мышек. Как они попали в мойку, не понимаю, но выбраться оттуда не смогли, так как я регулярно мою посуду сразу после употребления и мойка всегда пустая. Короче, отправил их тоже в мусоропровод. Как видишь, у нас свой небольшой зоопарк.

2 октября. Вчера произошло ЧП этажного масштаба. В квартиру Макаровых забрались воры, унесли обручальное кольцо, 15 долларов и 200 рублей. По словам Инны, "было триста, но сотню оставили на бедность". Вадим добавил к перечисленному зажигалку и приборчик электрошока. Милиция пояснила, что нынче воры берут только ценности и деньги, потому что сбыть вещи и технику невозможно при всеобщей нищете. Я тут же забил гвоздями балкон, поскольку ключа от двери не нашел, и теперь не знаю, ходить ли за газетой (если когда-то возобновится доставка), но пока это из области теории, так как сломан лифт.

3 октября. Сегодня неожиданно затопили. Починили лифт. Мы с Андреем прогулялись возле дома и чуть-чуть погрелись на солнышке на скамейке у подъезда. Погода внезапно исправилась, в доме сравнительно тепло, жизнь продолжается. Сын привез продукты и кое-какие лакомства, вместе пообедали (куриный бульон, вареная курица и гречневая каша). Да, с гордостью могу признать, что научился варить кашу.

Звонил в издательство, Натальи не застал, а ее подруги рассказали, что в свете резкого роста курса доллара (с 6 до 16 рублей на сегодняшний день) ставки переводчикам существенно снижены. Уточнять по телефону не стали, приглашали приехать, но и так ясно, что наши пути разошлись, видимо, навсегда.

4 октября. Сегодня отдал Андрею письмо, чтобы отправил, и сразу принялся за новое. Как ты знаешь, особой разговорчивостью твой муж не отличается, но писать горазд. С сыном, известно, не поболтаешь, так что потерпи. Митька - хороший, отзывчивый, но, к сожалению, ничего сказать не может, хотя и очень старается, временами не умолкает ни на секунду.

Трудно избавиться от впечатления, что живу в дурдоме. Новый министр здравоохранения рассказывает по радио, что нет денег на зарплату врачей и лекарства, нет средств для борьбы с возможными эпидемиями, а в промежутках рекламируют итальянские меха, дорогие магазины и рестораны, расписывают экзотические кушанья. Рекламная газета "Эстра-М" похудела практически вдвое (видимо, на рекламу денег нет), а телепрограмма, раньше публиковавшаяся на четыре полосы, теперь размещается на одной и прочитать ее можно только с помощью лупы. Мои любимые охотничьи колбаски подорожали втрое и одновременно их начали затягивать в несъедобную оболочку, которую прожевать нельзя. Бизнес по-русски: качеством ниже и ценой выше.

Банкиров, говорят, больше нет, так как Центробанк подобрал под себя все крупные банки, прежде существовавшие исключительно за счет грабежа бюджета (сегодня грабить нечего, казна пуста). Новый средний класс - мелкие и средние предприниматели и торговцы, служащие частных фирм и банков, "челноки" и прочая накипь - уничтожен; поток любителей путешествовать за границу сократился вдвое; ни у кого нет денег, а большинству - не на что жить. Зарплату выдают водкой, гробами, сапогами, в лучшем случае - мукой, а в Белгороде власти обещают богатым, если готовы вложить средства в строительство дорог, индульгенции на право нарушать правила дорожного движения.

Страна катится вниз, а наверху, если верить теленовостям, забота одна - сохранить власть, поделить сферы влияния и собственность. Только и разговоров, что о перспективах союза Лужкова с Зюгановым и кто из них будет баллотироваться в президенты. Страна уникальная. Только в России можно положить деньги в банк и не получить назад, только здесь подписываешься на газету и ее тебе не приносят, а уж чтоб месяцами и годами не платили за работу и обреченные на голод продолжали молчать - такого не было даже при рабовладении.

На днях звонила твоя лучшая подруга Люсенька. Когда узнала, что ты эмигрировала (эмигрировала, и все, без уточнений), на пару секунд у нее дыхание сперло, а потом попросила передать, что восхищается тобой, что многому у тебя научилась и всем тебе обязана. Обещала еще звонить, но лучше бы она этого не делала. Если бы не Андрей, ежедневно справляющийся о моем самочувствии, я бы вообще не подходил к телефону.

5 октября. Вчера был День протеста, который рекламировали и которым запугивали загодя недели три. На поверку все оказалось совсем не страшно, чинно и благородно. Народ вышел на улицы с флагами и плакатами, дружно прокричал "Долой Ельцина!" и мирно разошелся по домам. На пустой желудок не митингуется. Ельцин сказал, что никуда не уйдет. И он прав. Куда ему идти? По официальным подсчетам, в акции приняли участие 615 тысяч человек, а по словам организаторов - восемь миллионов. Как и в день голосования, все зависит от того, кто считает.

Самое интересное приберегли, по законам жанра, под конец, когда толпа у Красной площади отказалась рассеяться. На нее двинули милицию, и по телевидению передали такую сцену.

-Уважаемые граждане, будьте любезны, идите по домам! - Взывает в мегафон полковник милиции, которого Степашин загодя учил по телевизору правилам вежливости.

-Иди на ..! - Слышится в ответ.

Все это проходит в эфир.

Снова отключили отопление и горячую воду. Одна радость в жизни - Митя, перешедший на зимнюю форму одежды. Он похож сейчас на большой меховой шар (явно накануне линьки), и только жидкий хвост остается вечным позором.

7 октября. По-моему, положение человека в нашем обществе четко определяет способ передвижения. Народ ходит пешком и ездит в общественном транспорте тесно сплоченным коллективом, индивидуалисты сидят за рулем собственных автомобилей, а вождей возят личные шофера на персональных машинах. В разное время они могут также оказаться на мотоциклах, велосипедах, оленьих и собачьих упряжках, в самолетах и вертолетах, на яхтах и снегоходах, наконец, в инвалидных колясках. Кому как повезет. Вне зависимости от пола, национальной, социальной и партийной принадлежности, политических взглядов и религиозных убеждений, если таковые имеются. Если нет, обеспечен путь наверх, где говорят об идеалах и принципах, но поступают строго наоборот.

Первые две категории российских граждан застревают в уличных "пробках", матерятся, опаздывают на работу, получают нагоняи от начальства. В общем, всегда находятся в гуще событий и знают цену жизни, потому что она их редко радует. Третья категория, баловни судьбы, несутся по жизни, не чуя под собой ног, и передвигаются на высокой скорости по осевой линии, неподвластные правилам дорожного движения. Нарушителям милиция подобострастно отдает честь и безжалостно штрафует водителей, смирно стоящих у бровки тротуара. Просто за то, что не обзавелись солидным капиталом или высоким постом, гарантией личной неприкосновенности и полной безнаказанности.

Теми же льготами обладают близкие и дальние родственники особо богатых и привилегированных, образующие элиту. Так принято сейчас называть министров, миллионеров и их приближенных. При этом забывают, что элитные сорта растений и породы домашних животных получают в результате тщательного и многолетнего отбора, скрещивания и отсеивания неблагополучных экземпляров. Этот процесс не имеет никакого отношения к нынешним владельцам проблесковых маячков, вилл, замков и особняков, купленных на деньги, которые взялись ниоткуда. Из того же источника произошла российская элита, не подпадающая под определение в словаре иностранных слов: "лучшие, отборные экземпляры, предназначенные для дальнейшего размножения или разведения".

Чиновники и дельцы плодятся почкованием, с помощью деловых и родственных связей. Жена мэра становится во главе строительной фирмы и в кратчайший срок - самой богатой женщиной в стране, сын нефтяного магната заседает в верхней палате парламента, а новый начальник подбирает команду по своему вкусу и разумению. Чужаков в круг избранных не допускают, соблюдая основной закон советской номенклатуры - пересаживать из кресла в кресло только своих людей. Проворовавшийся министр назначается директором банка, а его предшественник - председателем правления государственной корпорации. В политике, экономике и финансах крутится карусель из одних и тех же лиц, примелькавшихся по телевидению. Стабильность называется.

На моей памяти, все вожди, от Сталина до Ельцина, внушали, что мы живем хорошо, а завтра будет лучше, чем сегодня. Нам говорили: "Осталось еще немного потерпеть", и мы терпели. Отоваривали продуктовые карточки, стояли в бесконечных очередях и молчали, Потом митинговали, отоваривали те же карточки, прозванные купонами, очереди стали длиннее, а полки в магазинах опустели. Под шумок на смену развитому социализму пришел недоразвитый капитализм. Если раньше были деньги, но не было товаров, теперь все наоборот. Демократия по-русски.

9 октября. Знаешь, мне почему-то кажется, что мы с тобой встречались до того, как судьба свела нас на стоянке такси у театра кукол. Не знаю, где и когда, но сейчас твердо уверен, что мы виделись. С чего бы, спрашивается, такое пришло в голову? Может, виной тому сегодняшний сон. Ведь у тебя муж не как у людей, вечно ему что-то снится. На этот раз я шел по странному висячему мосту, который состоял из рваной сетки с дырами и прогалинами, боялся оступиться, провалиться в пропасть, а потом мы с тобой танцевали, еще молодые, здоровые и красивые. Я и проснулся с таким ощущением, будто держу тебя в объятиях.

Потом сидел и весь вечер думал. Благо, телевизор молчит. И пришел к выводу, что мы с тобой прожили неплохую жизнь. Дом не построили, но и на квартиру грех пожаловаться. Сына вырастили замечательного. Умный, предприимчивый, заботливый, красивый. Можно сказать: весь в маму, но это означало бы погрешить против истины. Дочь замечательная, хотя и забрала Никиту. Зато теперь они живут в Лондоне. Правда, дерева не посадили, но если повезет, еще успеем. Как видишь, странные мысли посещают человека, когда безмолвствует телевизор. А если его вообще не включать? Это же черт знает, что может случиться.

10 октября. За окном барабанит дождь, листья с деревьев почти облетели, но пока еще плюсовая температура. Возобновили отопление и снова дали горячую воду, я чистый и душистый, совсем как Митя, и скоро буду пушистый. Вернулся к книге по Америке, а заодно взялся за нечто для меня необычное, хотя надежд на публикацию, как мы знаем, мягко говоря, маловато. Но и сидеть без дела не могу. Кстати, поинтересуйся, пожалуйста, можно ли купить на месте компьютер с клавиатурой, позволяющей печатать не только латинскими, но и русскими буквами. Если нет, придется изыскивать средства и везти отсюда. Как бы ни был хорош Аугсбург, надо бы мне подыскать себе постоянное занятие.

Да, чуть не забыл. Володька получил наши пенсии за два месяца и сразу конвертировал. Как ты думаешь, сколько получилось? Почти сто долларов. Если раньше я расставался с Москвой без большого сожаления, на этот раз буду уезжать с большой радостью.

* * *

12 октября. "Как, опять письмо? Ну, ты даешь! - возмутился сын, заметив на телевизоре очередной конверт. - С такими темпами у матери не останется времени на поиски квартиры. Только и забот, что твои письма читать". Мне стало стыдно, но не надолго. К утру я оправился и, как видишь, снова за компьютером.

Сына принял в воскресенье достойно. На первое куриный бульон собственного приготовления или борщ, который Инна отлила из общего котла, предназначенного для продавцов компьютерного магазина. Наша соседка, с отличием окончившая институт инженеров связи, ветеран труда, вынуждена подрабатывать поварихой, потому что на пенсию прожить нельзя.

На второе тоже два блюда: телятина или свинина. Мясо Инна купила на рынке у Киевского вокзала, где торгуют хохлы, только что вышедшие из поезда. Их нещадно гоняет милиция, и цены предельно низкие. На закуску соленая красная рыба (с того же рынка), которая в свежем виде предназначалась Митьке, но при зрелом размышлении было решено засолить. С десертом, правда, не густо: чай или кофе, но надеюсь, ты признаешь, что я не бедствую, несмотря на попытки различных партий и правительства уморить нас голодом или выморозить. Мы с Митей твердо решили не сдаваться. Тем более, что топят, не жалея горючего, и спим с открытой форточкой. Жарко.

14 октября. Судя по реакции общественности, твой отъезд встречает всеобщее одобрение. Звонил Панченко, пожаловался, что газета, где он сотрудничает, вдвое сократила объем (с 16 до 8 полос) и гонорары, так что теперь "заработка хватает разве что на прокорм кота". Поинтересовался, как ты, а когда узнал, что уехала в Германию, после небольшой паузы начал рассказывать о родственниках жены, поступивших аналогичным образом и живущих ныне в Ганновере. Ни слова осуждения. В общем, твой поступок вызывает только тихую зависть, что лишний раз подтверждает твою правоту.

15 октября. Сегодня получил второе письмо. Рад, что Аугсбург пришелся тебе по душе, но я так понял, что без немецкого там делать нечего. Точнее, с английским жить можно, но чиновники не желают изъясняться на иностранных языках, и договориться с ними трудно. Одновременно я понял, что в принципе с английским не пропадешь, поскольку городишко наверняка принимает туристов и найти человека, что-то маракующего по-английски, можно всегда. В общем, надо устроиться и обосноваться, тогда проблем станет меньше, в том числе языковых.

Продать машину и сдать квартиру сейчас нереально просто потому, что ни у кого нет денег, и никто не может предположить, как долго сохранится эта ситуация.

Где-то с полуночи и до начала третьего в нашем дворе молодцы из фирмы "Селдом" в четыре руки колотили молотками: то ли сколачивали ящики, то ли забивали крышки гробов, то ли решили построить ночью деревянный дом. Памятуя опыт энергичной супруги, я позвонил 02. Минуты две трубку не снимали. Когда, наконец, откликнулись, я начал:

-Простите, что беспокою вас в столь неурочный час...

Там положили трубку, не дослушав.

Во дворе продолжали греметь молотки, Митька нервничает, я снова позвонил 02.

-В доме три по Саввинской набережной стучат молотки, спать невозможно. Наведите, пожалуйста, порядок.

Мне не сказали, куда идти, а просто снова положили трубку. Видимо, не воспринимают слово "пожалуйста". Тогда я набрал 02 в третий раз и просипел:

-Вам что, обязательно надо скандал? Вам нужно, чтобы я на вас жаловался?

-А в чем дело? - Спросили на этот раз с неподдельным интересом.

Я пояснил. Тогда меня переключили на родное седьмое отделение милиции, там вначале попытались объяснить, что стук, мол, "по согласованию с мэрией", но я упорствовал, и вскоре прибыла патрульная машина, молотки замолкли. Мы с Митей уснули обнявшись. Не приходится говорить, что никто из жильцов дома на шум не реагировал.

11 октября. Вынужден признать, что муж у тебя получился немощный и никчемный. Любая трезво мыслящая женщина на твоем месте сейчас бы пересмотрела свое отношение к будущему и поспешила бы отказаться от обузы. Но все по порядку.

До сих пор я мылся, когда в доме бывал Андрей, памятуя, что выбраться из ванны самостоятельно удается не всегда. Однако последние раза три проблем не было, и я решил пойти на помывку в одиночку. Правда, телефон на всякий случай положил в углу ванной, и он мне очень пригодился. Попытки встать успехом не увенчались, пришлось звать сына на помощь. Надо отдать ему справедливость, он не стал ругаться и давать советы, а велел ждать и ничего не предпринимать. В общем, приехал и поставил отца на ноги, но вся эта история заняла около двух часов, не говоря уже о жутком чувстве полной беспомощности, когда сидишь на дне ванны и не можешь выбраться, а за дверью воет встревоженный Митя. К сожалению, помочь ничем не может.

Такие вот дела. К тому же сгибается, а затем отказывается сам разгибаться безымянный палец на правой руке и его приходится восстанавливать левой рукой. Самое неприятное - это когда что-то возьмешь в правую руку, раскроешь ладонь, ожидая, что предмет ляжет на место, а он остается прижатым к ладони дефективным пальцем. Создается впечатление, что постепенно рассыпаюсь на части. Конечно, о грустном можно было бы не рассказывать, но утаивать от тебя, по-моему, нет смысла. Калекой меня, наверное, еще рано называть, но к этому дело идет. Пойми, мне совсем не хочется быть для тебя обузой в новой жизни.

18 октября. Перечитал, и стало за себя неловко. Конечно, письмо - не песня и из него можно выбрасывать словами, фразами и абзацами. Можно вообще не отправлять. Но скрывать от жены горькую правду, вроде, негоже. Да и прочтешь ты эти строчки только через пару недель, а к тому времени, глядишь, что-то изменится. Может, и в лучшую сторону. Во всяком случае, сегодня поговорим по телефону, и на душе станет легче.

19 октября. Поговорили. Я понял, что ты и без моих жалоб настроена на самый грустный лад и уже видишь меня в инвалидной коляске с дистанционным управлением. Представляешь картину: ты сможешь не только давать мне советы и указания, но и руководить всеми моими действиями. В общем, взывать к разуму и надеяться, что ты от меня откажешься, не приходится. Остается предположить, что у тебя с братом разные родители. Только мать могла бы внести ясность, но сейчас на ее помощь, к несчастью, нельзя рассчитывать.

Понимаешь, супруга, чувствовать свою неловкость и беспомощность за пределами стула или кровати, вечно ронять вещи, передвигаться с трудом и ощущать собственную неполноценность - все это крайне обременительно и настроения не улучшает. Мало того, что я сам себе противен, но и ясно представляю, как смотрюсь со стороны. Сразу видно, что урод, недотепа. Очень слабо представляю, как сумею преодолеть перелет и сумею ли вообще. Это если оценивать ситуацию здраво, а не через розовые очки. Может, оставить меня как есть? Не злись, пожалуйста, и не возмущайся, подумай. Все надо взвесить. Я и раньше был не подарок, а сейчас совсем ни на что не гожусь.

И пора кончать это бескрайнее письмо. Пора и честь знать. Тебя ждет уютный Аугсбург, а мне надо заняться Митей.

21 октября. В теленовостях прошел сюжет о пикете у здания Минатома с требованием отдать зарплату за многие месяцы. До того сообщалось, что денежки у министерства водятся. Это попытался вначале опровергнуть новый пресс-секретарь Минатома с очень знакомым нахальным лицом, косноязычный, как Черномырдин. Его взяли в оборот телевизионщики, он сбавил тон, запутался, понес чушь, выглядел полным идиотом. Так я узнал, где устроился мой бывший заместитель-христопродавец Беспалкин, но боюсь, после этого инцидента ему придется искать другую работу. Чем ныне занимаются очень многие.

Звонила Луцкая, сообщила, что ее банк приказал долго жить, мужа уволили из "Московских новостей" по примеру многих иных изданий. По ее словам, в "Известиях" выставили за дверь 150 человек, грубо и без лишних слов, просто однажды утром отобрали на проходной пропуска и объявили, что в их услугах больше не нуждаются.

22 октября. Жить в России - в радость, но по мелочам. Скажем, полтора месяца не приносят газету по подписке, а потом возобновляют доставку. Считай, победа. Если дело так дальше пойдет, глядишь, смогу получить вклад из банка. Заметь, во всех случаях получаю свое, законное, но дается все с таким трудом, что испытываешь чувство глубокого удовлетворения, счастлив, как в горбачевские времена, когда приходил домой героем, если случалось раздобыть по пути с работы пакет молока или батон колбасы.

24 октября. Впереди новые радости - это когда снова дадут горячую воду и опять начнут топить, а пока холодно и мерзко, что и есть норма жизни. Митька в собственной бессменной шубе трудностей не замечает, валяется в гостиной на спине в развратной позе, разбросав задние лапы и сложив передние на груди, как кролик. Потом встает, потягивается, делает правой лапой "хай" и отправляется на кухню пить воду. В холодильнике я обнаружил бутылку "ессентуки", предложил коту, он с негодованием отверг.

Вчера позвонил Андрей, рассказал, что у него болело сердце, принимал валидол и нитроглицерин, приехал ко мне в неурочный день и сразу лег спать. Когда проснулся, я накормил его обедом и отправил в поликлинику с наказом вернуться и болеть дома. Вдвоем все же спокойнее. Но позже он позвонил из своего дома и сообщил, что его внимательно осмотрели и прослушали, сделали электрокардиограмму. По его словам, "сердце, как пламенный мотор", давление в норме. Я так понял, что он просто дико устал и вымотался, да и наверняка переживает из-за нынешней беспросветной ситуации.

В газете, по радио и телевидению только и говорят, что о крахе фирм и банков. Значит, возможности заработать для нашего сына резко сократились, если не сказать, что попросту отсутствуют. Однако он держится молодцом, таскает продукты, балует пивом, которое приблизилось по цене к бутылке водки в недавние времена, и постоянно предлагает деньги. Правда, в этом плане у меня проблем нет, потому что мне деньги требуются только для Инны, когда прошу купить на рынке мясо, красную рыбу для засолки или рыбные консервы для Митьки.

Надо сказать, что соседи мне очень помогают: Инна - с некоторыми покупками и борщом, запекает свинину, солит и разделывает красную рыбу, а Вадик починил провод у радиоприемника и вставил стекло, выпавшее из очков. Но что главное - никакого социального общения: созвонились, договорились, принял заказ, расплатился, тут же расстались. Я им за это особенно благодарен.

Естественно, я настаивал, чтобы Андрей выходные провел дома со мной, но в разговоре случайно выяснилось, что он не одинок, у него, оказывается, есть девица, на этот раз приходящая. Значит, не из Ташкента или Клина. Я было попытался уговорить сына начать оформление на ПМЖ, но он по-прежнему категорически отказывается, хотя у него тоже отключили отопление и горячую воду. А во "Времечко" прошел сюжет из канадского посольства, где было сказано, что число желающих эмигрировать выросло в шесть раз.

27 октября. Перерыв вызван тем, что когда не топят, мерзнут пальцы на клавишах компьютера.

Сижу на кухне, наслаждаюсь творогом, пью кофе перед первыми вечерними теленовостями. Слышу, вроде, в коридоре орет Митька, хотя видимых причин нет. Буквально только что он поел, двери везде, знаю, открыты, так что пускай, думаю, развивает голосовые связки. Однако по тону чувствуется, что кот угодил в какую-то переделку, уж очень требовательно кричит. Пришлось провести рекогносцировку. Оказывается, закрыта дверь в спальную. Кота выпустил, но до сих пор не могу понять, зачем он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Из домоуправления принесли бумажку для Виктора, который не удосужился заплатить за квартиру с августа. Я позвонил его подруге, попросил ее дочь, чтобы мне перезвонили, но пока тихо. Если он денег не оставил, мы с Андреем платить за него не будем. Так что придется переводить сюда в дойчмарках или распрощаться с квартирой, которую сегодня, повторяю, нельзя ни сдать, ни продать.

31 октября. Затопили, возобновили подачу горячей воды, мы с Митей блаженствуем и снова спим с открытой форточкой.

1 ноября. "Отличная рыба... очень вкусный борщ... отлично пожарил мясо... потрясающий морс..." - приговаривал сын за обедом. Раньше, помнится, комплиментов от него не было слышно. Видимо, сказывается влияние новой девицы, которую зовут, как машину, - Лада. Они вместе ездили на рынок, но познакомиться с ней мне не довелось, потому что вечером, естественно, они куда-то собираются.

Как видишь, на отсутствие или скудость еды пожаловаться не могу. Сварил клюквенный морс, вызвавший всеобщий восторг, а на следующей неделе решил пойти на фасолевый суп, для чего закуплены грудинка и картошка. От куриного супа, даже заправленного вермишелью, признаться, начинает мутить, а борщ достается от Инны раз в месяц порциями по две тарелки.

2 ноября. С чего ты взяла, что за нас нужно переживать и волноваться? Повторяю: у нас полный порядок по всем статьям, нет проблем. На столе рядом с компьютером сидит роскошный толстый пушистый кот, норовит боднуть меня в очки, мурлыкает и всячески выказывает довольство и любовь. Сын, кажется, нашел покупателя для машины; возможно, удастся выцарапать банковский вклад; в доме тепло и чисто; обед готов, не звонят твои подруги и приятели Литератора, погода сносная; жена при деле. Какого рожна еще надо?

Очень тебя прошу, - хотя понимаю, что при твоем характере просить об этом бесполезно, - живи с уверенностью, что в тылу у тебя все спокойно и надежно. Смотри только вперед и помни, что мы тебя очень-очень любим и ждем в ответ только любви. А больше всего желаем тебе здоровья и душевного покоя. Пожалуйста, перестань хандрить и напиши-ка письмо.

3 ноября. О, женщина, удостоенная чести иметь личный проездной билет на общественном транспорте! Надо понимать, до сих пор ты следовала примеру незабвенной лондонской подруги Эды, экономила шиллинг и ходила пешком? Оно и понятно, когда рядом ревностный последователь брежневского постулата об экономике, которая обязана быть экономной. И с чего ты решила учить английскому языку детей, заблудших в Германию из Москвы?

Нет, судить издалека не берусь. Тем более что многое неясно. Во-первых, в Аугсбурге нет Оксфорд-стрит, ради которой незабываемая Эда отказывалась ездить на метро. Во-вторых, мы все знаем, к чему привели потуги Брежнева. Наконец, зачем, спрашивается, возиться с чужими сопляками? Если не хватает карманных денег, которые платят немцы, то какой смысл с ними связываться? На какой ляд бросать насиженное место и переезжать в края, где нет общего языка с их обитателями? Возможно, Аугсбург - чудесный городишко, но если там нужно искать приработок, чтобы выжить, в Москве найти себе занятие значительно проще. Объясни, пожалуйста, что происходит.

Конечно, жить здесь не сладко. Многие считают, что просто невмоготу. Однако жить можно. К примеру, нам с Митей грех жаловаться. Естественно, основную нагрузку сейчас несет Андрей, но при нужде можно вернуться к переводам либо подыскать иной источник заработка. Если возникнут проблемы, я найду способ решения. А на чужбине? Боюсь, там я не смогу содержать твоего братца, профессионального бездельника, чтобы он имел возможность тратить доллары на вино для возлюбленной. И жить с ним в непосредственной близости отказываюсь наотрез.

4 ноября. Можешь меня поздравить. Сегодня сварил вполне съедобный фасолевый суп, а если к этому присовокупить клюквенный морс и каши (гречневую и рисовую), надо признать, что мое кулинарное мастерство растет изо дня в день. В то же время силится понимание собственной супруги, в глазах которой читалась немая мука, когда лежа на диване вечером она с тревогой спрашивала: "Ну, и что ты будешь ужинать?" Получив в ответ заверение, что "просто попью чаю", жена, помнится, облегченно откидывалась на подушку и продолжала общаться с телевизором. Теперь пришла моя очередь садиться в кресло с радостным вздохом, когда позади обед и ужин, когда не нужно больше торчать у плиты, чего-то есть и пить. Однако именно в этот блаженный момент Митька лениво вытекает из кресла и шагает на кухню с требованием еды.

6 ноября. Жизнь бьет ключом. Андрей продал "Волгу" за полторы тысячи долларов, что по нынешним временам большая удача с учетом низких цен на новые автомобили, импортные и отечественного производства. Еще сын нашел клиента на Витькину квартиру, и пришлось возиться с чужими делами, а когда второй день не топят и крыши уже покрыты снегом, занятие довольно противное. Матерился, конечно, отчаянно, но без воодушевления, однообразно. Очень кстати, что твой брат далеко, иначе не стало бы у тебя брата.

8 ноября. Мне оказано высокое доверие: вчера сын познакомил со своей девушкой. Что тебе сказать... Круглолицая брюнетка с темными глазами. Ростом - на каблуках с меня. Вроде, стройная фигура. Ведет себя скромно, естественно стесняется, не мелет языком, не старается поразить или понравиться. Попили чаю, поговорили, а перед уходом она предложила убрать и помыть посуду, сославшись на то, что мне, дескать, тяжело. Общее впечатление - в ее пользу, даже без учета прошлых ошибок сына, который держится гоголем и дает понять, что это не окончательный вариант.

Теперь немного о политике. На днях Макашов выступил на митинге с призывом бить жидов, что понятно при генеральском звании. В Думе по инициативе Говорухина и Кобзона решили мягко пожурить генерала, но воспротивилось комбольшинство. После чего по всем телеканалам и в печати началась шумная кампания избиения антисемитов. А еще провели телефонный опрос зрителей на предмет, кого они видят лидером блока правых, с очень любопытным результатом.

Из двух с лишним тысяч откликнувшихся по двести с чем-то голосов получили Черномырдин и Немцов, а больше полутора тысяч - Кириенко. Сегодня еврей в России - это больше, чем еврей, и скоро, думаю, станет модно публично хвастаться своими еврейскими предками. Жаль, нет тети Тани, которая могла бы обо мне замолвить словечко, опознав во мне еврея по форме черепа.

За сим ставлю пока точку и письмо отправляю. За окном падает редкий снег, батарея горячая, на столе рядом сидит верный теплый Митя, обед готов, последние два раза самостоятельно выбирался из ванны, настроение ровное, местами проглядывает здоровье, и вообще можно было бы тихо радоваться жизни, если бы точно знать, что ты никуда не спешишь.

12 ноября. Синоптики не обманули, зима выдалась студеная, по ночам до двадцати градусов мороза, зато солнечно, снег на крышах сверкает, можно вспомнить, как в былые времена ходил по лесу на лыжах и радовался погоде. По вечерам под шум телевизора Митька валяется на ковре в неприличной позе, а когда просыпается, лезет на колени и тычется в шею мокрым носом. Боюсь, я его избаловал, позволяя пастись на мне весь вечер. Зато ежедневно расчесываю, и кот приобрел пушистость необычайную.

Я сижу в кресле, укрыв ноги пледом, поглядываю на пустой диван, откуда тупо пялятся куклы Полька и Малышка, и на душе смутно. Очень тебя не хватает. Не с кем разделить увиденное в теленовостях, посоветоваться, просто помолчать вместе. Ты ведь знаешь, что мне не раз случалось оставаться одному, и в прошлом это было не в тягость. Наверное, потому, что тогда работал, весь день где-то мотался, и побыть дома наедине с самим собой порой бывало приятно. Сейчас, когда третий месяц не выхожу из дома, собственное общество порядком надоело и даже теплый ласковый Митя не помогает. Плохо без тебя. Как будто лишили второй, и надо признаться, лучшей половины. Чувствую свою незавершенность, неполноценность. Нет, не могу пожаловаться, что в чем-то испытываю нужду. Все есть, все под рукой. Просто одиноко.

При встрече с Митей Андрей начинает меня корить, что раскормил кота до неприличия. Действительно, это не прежние Розовые Губы, а заматерелое лохматое огромное Рыжее Чудовище. Никогда не следует за мной в кухню, ждет, пока я сделаю свои дела и мирно усядусь в кресло в гостиной, а тогда встает, шагает в кухню, прыгает на стол и устраивает дикий крик, требует еду. Аппетит такой, что могла бы позавидовать пара беспризорников.

14 ноября. Вчера выдалась пурга, замело дома и улицы, по всему городу возникли многокилометровые дорожные "пробки". Сегодня опять ярко светит солнце, Андрей меняет шины на зимние, а я по-прежнему за беседой с супругой.

Пара картинок из новой жизни нашего сына.

Первая.

- Андрюша, спасибо за сметану, но здесь очень много. Давай поделимся.

- У меня есть. Получилось много, потому что я сторговал целую банку.

(Помнишь, ты жаловалась, что он злится, когда ты торгуешься на рынке?)

Вторая.

- Андрей, у тебя на носке дырка.

- С утра порвался.

- Хочешь, я тебе дам новые носки, у меня запас?

- Не надо.

Проходит минут пять.

- Па, где у нас иголки и нитки?

Снимает носок и зашивает.

(Сказываются новые времена, или сын изменился в лучшую сторону).

17 ноября. Звонила Грекова. Как я понял, никак не может разобраться, что с нами происходит, и я не стал вдаваться в детали. Сообщила, что ушла со старой работы, где перестали платить, что "у Аньки нет клиентов", которые могли бы оценить ее как гадалку, и вообще жить тяжело. Я спорить не стал, но от предложений помощи отказался наотрез.

Зашел за своими рекламными брошюрами по Ирландии Панченко, просидел четыре часа, поведал историю своей жизни, но на каком-то этапе спросил: "Ты что, спишь?" Просил меня обязательно позвонить перед отъездом. На том и расстались. Мне действительно спокойнее, когда дырку в голове мне делает только Митя. Он свой человек.

19 ноября. Вчера побывали в банке, денег, естественно, не получили, но заказали новую карточку, по которой банк обещает вернуть мой вклад рублями. Поскольку надо будет платить за билеты, я согласен на любые условия, лишь бы взять свое. Газету опять не приносят вторую неделю. Видимо, редакция решает собственные финансовые проблемы за счет подписчиков, сокращая тираж.

28 ноября. На десятое декабря забронировали билеты, так как до 15-го действует льготный тариф, но если ты не готова нас принять, перенесем на более поздний срок: Деньги из банка выцарапал, газету приносят, в доме топят с перерывами, вещи собрал, к отъезду готов морально и физически.

Сегодня позвонил Александру Михайловичу чтобы попрощаться, а мне сказали, что он умер. Нет, не погиб, т.е. не несчастный случай, а просто умер. Настроение, сама понимаешь, поганое. Так уж, видно, устроен мир, что хорошие люди в нем надолго не задерживаются. Обидно и немного страшно.

Глава 17. Бумажная круговерть.

В дорогу, будь то поездка на рыбалку в Украину или командировка за границу на несколько лет, Павел Федорович начинал собираться загодя, обстоятельно. Раскрывал чемодан в углу комнаты, чтобы не путался под ногами, и постепенно складывал в него вещи по списку, который изменялся и дополнялся по мере того, как в голову приходили новые мысли. Так же поступил и на этот раз. С той лишь разницей, что сейчас неведом срок отлучки. Сколько придется жить в Германии? Год, два или до конца своих дней? С одеждой и обувью, кажется, понятно - только самое необходимое. А книги, компьютер, архив? Наконец, молоток и отвертку? В новой квартире инструмент обязательно пригодится. С другой стороны, там все можно купить. Зачем таскать тяжести? Однако неясно, будут ли деньги.

Полный сумбур в голове. Пробовал посоветоваться с Митей, но кот уклонялся от ответа. Татьяне и Виктору, конечно, легче решиться на переезд. Они, как футболисты, думают ногами, и тяга к странствиям у них заложена в генах. Подобно своим дальним и близким родственникам, они готовы сменить место постоянного проживания, руководствуясь холодным расчетом.

В Москве к тому времени не осталось от большой семьи даже внучатых племянников. Смерть генерала как бы развязала всем руки, и клан начал распадаться. Погоревали, вытерли слезы и стали разбегаться кто куда, едва появились прорехи в границе. Одни сразу уехали в Америку, другие вначале подались в Израиль, но позднее тоже оказались в Нью-Йорке. Свой поступок объяснили лаконично: "Слишком много евреев на один квадратный метр. Все разные, и все не любят приезжих из Союза".

У Павла Федоровича и в мыслях не было жить в стране, которой он не знал и где не мог связать двух слов, если не считать "Хальт!", "Хенде хох!", "Гитлер капут" и еще двух-трех слов, усвоенных со времен военного детства. Да и немцы все с того же детства воспринимались скорее как неприятели, чем доброхоты. И все же дал слабину, поддался на уговоры и пообещал последовать за женой, как только она снимет квартиру. Сыграла свою роль и новая подлая выходка российского правительства, обвал рубля, когда стало предельно ясно, что "загогулины" Ельцина ведут в тупик, прожить на пенсию нельзя, а найти приработок крайне затруднительно.

Собственно говоря, речь шла о выживании. Двух пенсий едва хватало на пропитание и коммунальные платежи даже с учетом скидок, которые полагаются инвалиду первой группы. К этой категории граждан Павла Федоровича причислили благодаря давним связям его пробивной супруги с заведующей районной поликлиникой, которой в прошлом перепадали заграничные вещицы. Она подготовила бумагу, с которой Татьяна Марковна пошла по инстанциям и на удивление быстро получила соответствующий документ, позволявший на половину сократить некоторые платежи.

Это помогало, но денег катастрофически не хватало. Сбережения прикарманили правители новой России и их приближенные, лихо манипулируя финансами и экономикой. Ситуация безрадостная, без перспектив к улучшению. Когда в Кремле вспоминали о стариках, исправно голосующих на всех выборах, и слегка повышали пенсии, легче не становилось. Темпы роста тарифов и цен не оставляли сомнений, что наступит день, когда нечем будет платить за квартиру. И это еще полбеды. Самое неприятное - полная незащищенность, о чем не раз заходил разговор, когда обсуждался отъезд в Германию.

-В нашем подъезде нет ни одной деревянной двери, только стальные, - твердил Виктор. - Все боятся, и я боюсь. Меня могут ограбить и убить в доме или на улице в любой день и час.

-Не убьют, - возражал Павел Федорович. - У тебя взять нечего.

-Это меня и спасает, но ситуация складывается не в мою пользу. Раньше сажали в тюрьму, если находили в доме два пистолетных патрона, а сейчас почти открыто ходят по улицам с автоматами. В Москве чуть ли не ежедневно гремят взрывы и выстрелы.

-То же самое происходит в крупных городах по всей планете.

-Да, преступность есть везде, но у нас это норма, а у них исключение.

-Преувеличиваешь, но близок к истине. Продолжай.

-Я не могу чувствовать себя в безопасности даже в своей квартире...

-За бронированной дверью?

-Дверь могут взломать или взорвать.

-Кто?

-Бравые ребята в черных масках, ОМОН или что-то в этом роде. Главные герои нашего времени. Жаль, безымянные. Вначале положат меня на пол, мордой в линолеум...

-На этот случай ты бы перекрыл пол в прихожей, - посоветовал Павел Федорович. - А то придется носом в грязной дыре лежать.

-Да еще пройдутся башмаками по ребрам, - продолжал Виктор, будто не замечая, что его прервали. - Потом, если повезет, скажут: "Извините, бывает. Ошиблись адресом".

-Размечтался. У тебя телохранитель есть? Нет. Значит, нет ни денег, ни положения в обществе. Ты когда-нибудь видел министра, депутата, банкира или главу иной банды без охраны? Нет, не видел. Потому что они не просто чего-то опасаются, а трясутся за собственную шкуру. Надо понимать, обоснованно.

-Вот ты смеешься, а мне не весело. Что ты, интересно, скажешь, если наш дом неожиданно поменяет хозяина, и всех жильцов выселят на окраину? Такой вариант ты допускаешь?

-Вполне.

Случиться может что угодно, даже, кажется, самое невероятное. Россия, как ей, видимо, на роду написано, вечно играет роль испытательного полигона. Вначале пытали царизмом, потом душили социализмом, теперь добивают капитализмом. Причем худшей его разновидностью при всевластии бюрократии, полном беззаконии и разгуле бандитизма, когда невозможно провести разницу между чиновниками и уголовниками, милицией и бандитами. Защитой от произвола могут служить большие деньги или высокое служебное положение, а если нет ни того, ни другого, остается брать ноги в руки в надежде, что на земле еще сохранились участки суши с нормальным государственным строем и упорядоченной жизнью, где правит закон и соблюдаются права человека.

Впрочем, никто в шею не гонит, дети помогут, можно остаться, но дожить свой срок достойно и спокойно мудрено. Родная власть не преминет подкинуть какую-нибудь гадость. Да и не помешает выяснить, действительно ли немецкие врачи лучше наших? Поэтому не надо мудрствовать лукаво и заканчивать сборы в дорогу. В конце концов, всегда можно вернуться. Хоть за это можно сказать спасибо новым временам, когда гражданство не зависит от идеологии.

* * *

Мюнхен встретил погодой, больше похожей на "бабье лето", чем конец декабря: яркое солнце, плюсовая температура, зеленеют лужайки, и о зиме напоминают только голые ветви деревьев. Люди одеты в легкие куртки, с непокрытыми головами, и, как водится на Западе, ведут себя так, будто нет у них никаких забот, кроме семьи и работы. Хотя бы ради смены климата имело смысл сюда приехать.

В Москве с наступлением холодов Павел Федорович лишался возможности выйти из дома, потому что институт дворников упразднили вместе с советской властью. То ли зарплата слишком низкая, и никого не привлекает, то ли слишком высокая, чтобы управдом мог ее отдать на сторону. В результате тротуар покрывался толстым слоем льда и снега, прохожие скользили, падали, проклиная столичного мэра и его подельников, поднимались и шли дальше. А Павел Федорович не сумел бы встать на ноги. Это еще одна причина переезда.

После посадки возникло непредвиденное препятствие. Самолет остановился не рядом со зданием аэропорта, а в отдалении. Подкатили высоченный трап, спускаться по которому нечего и помышлять, в чем Павел Федорович честно признался стюардессе. "Сейчас все уладим, - пообещала она. - Но вам придется подождать". Через полчаса в салон вошли двое крепких парней, сносно говоривших по-английски, усадили инвалида на складной стул и на руках снесли вниз к машине. Андрей следовал за ними с сумками и переносным домиком, в котором лежал пластом измученный перелетом Митя.

Быстро доехали до аэропорта и поднялись на лифте в помещение, где ожидали инвалидная коляска, приветливые таможенники и улыбчивые иммиграционные чиновники, не пытавшиеся угадать, на какую иностранную разведку трудятся пассажиры в свободное от безделья время. Все формальности были разрешены в рекордно короткий срок. В зал ожидания Андрей вошел, толкая перед собой тележку с багажом и инвалидную коляску. Татьяна Марковна налетела на них вихрем, осыпала вопросами и поцелуями. Виктор стоял в стороне, выдерживая паузу. Потом загрузились в такси и отправились в Аугсбург, где предстояло жить или доживать.

В пути Татьяна Марковна не умолкала ни на секунду, поведав о скитаниях в дебрях немецкой бюрократии, сочетавших "Хождение по мукам" с приключениями "Алисы в Стране чудес". На первом этапе битую неделю мытарили в Нюрнберге, служившем чистилищем для страждущих прорваться во врата германской цивилизации.

В фильтрационный центр любезно довезли на машине из Мюнхена приятели Виктора, супружеская пара, обосновавшаяся в Германии еще при советской власти, когда оба отказались вернуться домой из туристической поездки. Позже устроились на "Радио Свобода", жили неплохо, подумывали о покупке собственного дома, но помешал Горбачев. На его фоне пропала нужда в платных антисоветчиках, угодили под сокращение штатов и теперь не гнушались любым заработком. В Нюрнберг доставили в духе нового времени и лучших ново-русских традиций - за триста марок.

Татьяну и Виктора поселили в комнате общежития со всеми удобствами в коридоре, как иногородних рабочих-строителей в Москве в советские годы, но без сопутствующих трещин в потолке и на стенах, тараканов, беспросветной грязи и общей неразберихи. Никаких излишеств типа телефонов и настольных ламп, зато образцовый порядок во всем и везде. На двери кабинета врача, призванного выявить инфекционные заболевания, незатейливая надпись на русском языке "Примите душ перед визитом к доктору", выстраданная хозяевами лечебного заведения, которым приходилось иметь дело с выходцами из отдаленных кишлаков и поселков некогда необъятной державы.

Многие посетители врачебного кабинета пренебрегали правилами личной гигиены, но не злостно, а по простоте душевной: они родились и выросли в домах, где миазмы человеческого пота воспринимались, как запах трудового человека. Дети природы произносили правильно далеко не все русские слова, некоторых вообще не знали, но и по-немецки не научились, утратив связь с дедами и бабушками, которые теперь дали им шанс жить в стране предков под новым именем - "казахдойчи". В большинстве они прибыли из Казахстана, куда Сталин переселил из Поволжья трудолюбивых немецких крестьян, которые подрывали своим усердием, смекалкой и богатством устои советской пропаганды, воспевавшей светлый образ колхозников.

Жители малых городов и местечек Украины и Молдавии отличались от казахских хлеборобов иностранного происхождения разве только своеобразным выговором русских слов и особым мышлением. Встречаясь на улице, они вместо традиционного "Что нового?" грустно спрашивали: "Что еще плохого?" Кроме того, по всем вопросам имели прочно устоявшееся мнение, которое спешили высказать собеседнику вне зависимости от его желаний. Чужую точку зрения не воспринимали. Говорили, не умолкая и бесконечно, без всякой нужды врали. К примеру, никто не признавался, что у него за плечами среднее образование. Все были в прошлом, как минимум, кандидатами наук, начальниками средней руки и обладателями собственных домов.

В остальном у бывших соотечественников было много общего, включая жгучее желание пожить за чужой счет: "Вы в Германии. Говорите по-немецки", строго внушали им немецкие чиновники при первой же встрече. Наивные винтики государственной машины полагали, что иммигранты приехали в Германию, чтобы начать новую жизнь, хорошо зарабатывать, растить детей и стать уважаемыми членами общества. Следовательно, готовились к поездке и, естественно, изучали немецкий язык. Иначе не может быть. На их месте именно так поступил бы любой разумный человек.

Здесь чиновники впадали в ошибку, так как имели дело не с разумными людьми, а бывшими строителями коммунизма, мечтателями по духу и, по сути, государственными служащими, вне зависимости от рода их занятий. Они родились и выросли в условиях, исключавших независимость мышления и самостоятельные поступки, и во многом были иждивенцами, твердо убежденными в своем праве на бесплатное жилье, образование и здравоохранение. Их переезд в Германию был первым в жизни шагом, сделанным по собственному выбору, а не по подсказке или приказу, но практически для всех это был прыжок в омут. Крепко зажмурились и оторвались от земли, а там будь что будет.

Воспитанники советской школы лицемерия преданно пялились на представителей немецкой власти, жадно ловили каждое слово и ни слова не понимали. Официальными переводчиками немцы не обзавелись, и чиновникам оставалось только сличать и сверять документы, потом распределять глухонемых по городам и весям с учетом их пожеланий и местных возможностей принять новую партию иммигрантов. Виктор и Татьяна изначально выбрали Баварию, как одну из самых благополучных федеральных земель, и город Аугсбург, не настолько большой, чтобы претендовать на собственное метро, но и не такой уж маленький, чтобы возникли проблемы с общественным транспортом.

Туда их привезли на специальном автобусе и снова поселили в общежитии, почти двойнике нюренбергского. Теперь предстояло окончательно определиться на месте, для чего следовало оформить кучу бумаг в разных ведомствах и управлениях, где неутомимые клерки заполняли формуляры и анкеты, придирчиво изучали документы и справки, подсовывали все новые четко разграфленные листы, любовно разглаживая ладонью заполненные бланки. Чувствовалось, что у них душа поет при виде четко проставленной печати, и они готовы писать, переписывать и отписываться с утра до утра, обеспечивая круговорот бумаги по канцелярским столам. Какой бы скучной и противной ни казалась бюрократическая волокита в России, в Германии она была доведена до высот, немыслимых в безалаберной Москве.

* * *

Карабкаться по этим горным вершинам приходилось без специального оборудования и снаряжения, без подготовки, с кляпом во рту и ватой в ушах. Чиновники не говорили или не хотели говорить по-английски, объяснялись знаками и давали ясно понять, что перевод текста - личная проблема посетителей. И здесь на помощь неожиданно пришел социальный отдел при синагоге, где бойко расправлялись с любыми самыми заковыристыми бумагами и подсказывали, что можно и чего нельзя добиваться от местных властей. Оказалось, что в Аугсбурге существует на немецкие субсидии крупная еврейская религиозная община, постоянно растущая за счет притока иммигрантов из бывшего СССР и пользующаяся благосклонностью правительства Баварии.

Памятуя о нацистском прошлом, ненасытных газовых камерах и концлагерях, немцы панически боятся обвинений в антисемитизме и жестко преследуют всех, кто может быть заподозрен в недобром отношении к евреям или неверном, с официальной точки зрения, толковании истории. За высказывания, которые можно расценить как неуважение к евреям, снимают министров федерального правительства и изгоняют депутатов бундестага.

Простые смертные делают из этого правильные выводы, и к людям, приехавшим в Германию по еврейской линии, выработалось бережное, почти трепетное отношение, чем широко и беззастенчиво пользуются бывшие советские граждане, приученные жизнью в России и сопредельном пространстве нарушать по мелочам законы и никогда не соблюдать правила дорожного движения. По-иному, как они усвоили из собственного опыта, не проживешь, затопчут друзья, знакомые и посторонние люди.

Крышу над головой и оплату большей части коммунальных услуг, бесплатное здравоохранение, включая лекарства, больницы и сложные операции, обучение на языковых курсах и курсах для переквалификации - все это гарантировала система социального обеспечения Германии. Может ли трудиться в таких условиях человек, рожденный и воспитанный при социализме, или, подобно немцам, начнет терзаться от безделья и неустроенности? Ясно, что трудиться или терзаться не станет.

Трудоспособные отлынивали от работы, ссылаясь на болезни, вызванные отсутствием прав и свобод в СССР. Пожилые люди мирно дожидались пенсионного возраста, чтобы законно почивать на лаврах, а дети и внуки заканчивали школы и устраивались на работу продавцами в магазинах, медицинскими сестрами, нянечками, уборщицами, кассиршами, водителями, на конвейерах заводов и фабрик. В общем, именно там, где ожидали их немцы. В редких случаях юноши и девушки продолжали учебу и получали специальность, еще реже - поступали в университеты. Адаптироваться, найти себя в новых условиях удавалось немногим, хотя все могли свободно общаться с местными жителями и выступали в роли переводчиков, когда родители пытались объясниться с врачом и когда приходили казенные письма, сыпавшиеся в почтовый ящик с завидным постоянством. По-немецки дети говорили лучше, чем по-русски, но мышление отставало от языка.

* * *

Бумага для немцев - основа и суть существования. Любые мысли, проблемы, вопросы и ответы, которые могут возникнуть в процессе общения населения с властью, должны быть зафиксированы разборчивым почерком, без помарок, а еще лучше - распечатаны на лазерном принтере. Если это правило не соблюдается, вступать в разговор с чиновниками просто бессмысленно. На слово они все равно не поверят. При этом строго соблюдается правило: ни одно ведомство не сносится с другим напрямую, а обращается со всеми, самыми, казалось бы, пустяковыми запросами к клиенту, Могли бы, скажем, снять телефонную трубку и сразу получить ответ у других чиновников. Ан нет, пишут тебе письмо, а ты крутись, ищи переводчика.

Обратиться за помощью в синагогу посоветовали соседи по общежитию: бывший освобожденный секретарь профкома консервного завода в Молдавии Миша, начальник цеха (так он представлялся новым знакомым) из Херсона Лева и профессор из Ташкента Семен, никогда не уточнявший, в каком институте ему довелось преподавать. В общежитии было не принято величать друг друга по имени-отчеству, не глядя на возраст, и сразу переходили на "ты". Видимо, были уверены, что за границей все так поступают. Каждому из них Виктор торжественно вручил при знакомстве экземпляр своих печатных трудов с трогательной дарственной надписью, что произвело на старожилов неизгладимое впечатление.

- Вы хотите сказать, что раввин будет моим гидом-переводчиком? - Удивился литератор.

- Я вас умоляю! - Воскликнул начальник цеха. - До чего наивный пошел у нас писатель! Чтоб ты знал, раввин в твою сторону смотреть не будет, если выяснится, что ты необрезанный.

Виктор перевел взгляд на профессора, и тот пояснил:

- Конечно, ты знаешь, что в природе не существует проповедников и миссионеров иудаизма. Наша религия в рекламе не нуждается.

- Почему? - Не удержался от вопроса автор партийных детективов.

- Паства гарантирована, пока еврейские женщины рожают детей, а чужих нам не нужно. Если твоя мать еврейка, ты еврей. Это написано на твоем лице. Ты можешь принять христианство или стать буддистом, но что бы ты ни делал, для всех окружающих тебя людей ты останешься евреем. Или решайся на пластическую операцию. Так что со дня рождения и до конца своих дней ты иудей, и никуда от этого не денешься. Раввин это знает и пальцем не шевельнет, чтобы завлечь тебя в храм. Ты сам придешь рано или поздно. Но! Без креста на шее. Иначе разразится грандиозный скандал.

- Причем здесь раввин? - Вступил в разговор профсоюзный лидер в отставке. - Немцы платят ему такое жалованье, что у него одна забота - куда деньги девать.

- Мне бы его заботы, - дружно вздохнули соседи.

- Немцы выделяют большие деньги на содержание синагоги, а при ней создан социальный отдел, - внес ясность начальник цеха. - Там сидят люди, знающие немецкий язык, и они помогут разобраться с казенными бумагами, заполнят анкеты. Они обязаны также пойти с тобой по разным учреждениям в роли переводчика, и немцы платят им хорошую зарплату. Но не вздумай идти туда с пустыми руками. Ведь мы же советские люди.

На первых порах Татьяна Марковна ощущала некую неловкость, отправляясь в синагогу. Ведь приходилось иметь дело с учреждением, само название которого ранее опасались произнести вслух, и оно упоминалось только в еврейских анекдотах. Нельзя сказать, что Таня стыдилась своего происхождения, но еще в военные годы, едва научившись ходить, поняла, что она не такая, как все, а позже почувствовала свою уязвимость, по сравнению со своими сверстниками. "Вот когда сюда придут немцы, тебя первой расстреляют", - обещала, ласково поглаживая ребенка по жестким кудрям, тетя Люба в Челябинске, куда эвакуировали из Москвы Таню с мамой и бабушкой. Это был глас народа, лишенного права голоса.

Задолго до появления на страницах печати бессмысленного, казалось бы, выражения "лица кавказской национальности", поскольку такой национальности нет в природе, советская власть внедрила понятие "лица еврейской национальности". Оба означают, по сути, что речь идет о неком подозрительном и явно враждебном элементе, призванном вызывать косые взгляды прохожих и повышать бдительность милиции, порождать неприязнь и отчуждение на улице и в общественном транспорте. Характерные черты лица, имена и фамилии настораживают приемные комиссии в институтах и работников отдела кадров любого учреждения, усложняют нелегкую жизнь их обладателей в обществе, которое никогда в своей истории не славилось терпимостью. Остается смириться со своей участью вечно подозреваемых в чужих грехах либо искать лучшей доли за рубежом.

Глава 18. Квартира с видом на помойку.

Для Татьяны Марковны жизнь за границей была не внове, но раньше она занималась домашним хозяйством, ходила по магазинам, заводила и бросала подруг, а муж решал все финансовые и бытовые проблемы, неплохо зарабатывал и никогда не отказывал в деньгах. Сейчас предстояло самой вступать в контакт с властями, разбираться с бумагами и искать квартиру. Проще всего было бы обратиться в местную контору по недвижимости. Наверняка там кто-нибудь худо-бедно говорит по-английски, но Виктор настоятельно рекомендовал прибегнуть к услугам маклера, говорящего по-русски.

Не случайно маклером оказалась смазливая девица из Северной Осетии, с которой литератор надеялся познакомиться поближе за счет сестры. Девица не оправдала надежд по всем статьям. Она сразу поняла, что имеет дело с неискушенными клиентами, и кормила их обещаниями в ожидании, пока они созреют окончательно, а потом подсунула квартиру, знакомство с которой вызвало у Павла Федоровича оторопь.

Такси, доставившее пассажиров из Мюнхена, остановилось у железной калитки, за которой открывался небольшой внутренний дворик, окаймленный стеной четырехэтажного здания и проволочной изгородью. Возле нее раскинулась могучая липа, пережившая две мировые войны, а к подъезду вела заасфальтированная дорожка, проходившая мимо разноцветных мусорных баков, которые были стыдливо спрятаны под навесом и скрыты от улицы зелеными кустами.

Дисциплинированные немцы, оказывается, не валят всю дрянь и рухлядь в одно место, как в России, а заранее сортируют и раскладывают по бакам из прочного пластика соответствующей окраски и маркировки - для пищевых отходов, газет и бумаги, полиэтиленовых упаковок, консервных банок и прочей мелочи. Стеклотару выбрасывают в черные контейнеры, расставленные чуть в стороне от главных улиц для удобства автомобилистов, но тоже с разбором на бутылки и банки из белого и коричневого стекла. Везде и во всем присутствует порядок или Ordnung, который свято соблюдают жители Германии и без которого жизни не мыслят.

Тяжеловесный, как немецкий юмор, и всепроникающий, как вирус гриппа новой разновидности, Порядок диктует правила личного поведения и официальной переписки, обязывает соблюдать тишину в доме в определенное время суток, поддерживать чистоту в подъезде и на улице, практически исключает споры и драки по пустякам. Всем и каждому указано его место в обществе, строго очерчены права и обязанности, определены поощрения за послушание и наказания для мятежников.

-Соседство не из приятных, - обронил Павел Федорович, кивнув в сторону мусорных баков. Они смотрелись вполне благопристойно, но помойка есть помойка.

-Меня обманули, - начала оправдываться жена. - Я потом тебе расскажу.

Перед входной дверью возвышалась высокая ступенька, которую Павел Федорович преодолел с трудом, придержал дверь, чтобы пропустить Андрея и Виктора с вещами, взобрался по каменной лестнице и очутился перед гостеприимно распахнутой дверью. В небольшой прихожей зияла дыра в линолеуме, покрывавшем пол.

-Я уже договорилась, они постелят новый, - поспешно проговорила жена. - Вот здесь слева чулан, очень удобный, рядом ванная и туалет, напротив комната, а мы пройдем на кухню. Посмотри, какая большая! За ней вторая комната.

До потолка можно было дотянуться рукой, как в московской хрущобе, и комнаты соответствовали размерам, установленным советскими архитекторами для класса-гегемона. Видимо, у немецких коллег сходное мышление. Из мебели - две раскладушки, по одной в каждой комнате, в кухне - стол под белой плитой из мраморной крошки на черных чугунных лапах и три стула из стальных прутьев с черными спинками и сиденьями. Мойка для посуды и электрическая плита явно проходят не через первые руки. Скорее всего, фирма-хозяин дома выдает новым жильцам на первое время, пока те ищут замену.

Окна обеих комнат выходили на каменный забор у дома напротив. Асфальт был расчерчен белыми линиями, и висели таблички с именами владельцев участков стоянки для автомобилей. В кухне одно окно смотрело во двор, а из второго открывался вид на помойку. Занавесок на окнах не было. Прихожую отделяли от жилой комнаты, кухни и ванной металлические порожки, торчавшие над полом, и позднее Павел Федорович не раз спотыкался и падал, проклиная эти странные выступы.

-Когда я пришла смотреть квартиру, - затараторила Татьяна Марковна, заметив, что муж осматривает новое жилье, - наш хаусмайстер... Ой, ты ведь не знаешь, о ком я говорю... Это здесь управдом и дворник в одном лице. И квартиры сдает в аренду, и двор убирает. Зовут его Вальтер. Мужик крупный, высокий. Так вот он все время стоял в кухне спиной к этому окну, чтобы я не видела, что из него просматривается помойка.

Как можно не заметить мусорные баки на пути от калитки до подъезда, не объяснила. Могла бы, конечно, сказать: "Простите, оплошала". В конце концов, с кем не бывает? Но признавать свои ошибки жена не любила и всегда пыталась взвалить вину на чужие плечи, что в прошлом сходило ей с рук, потому что она всегда скрывалась за спиной мужа. Он писал финансовые отчеты, когда Татьяну зачислили в штат бухгалтером отделения АПН в Найроби, и он же работал на телексе, хотя супруга получала зарплату телетайпистки.

За долгие годы замужества она привыкла кормиться с ладошки, и даже брезговала прикасаться к бытовой и прочей полезной технике, будь то пишущая машинка, пылесос или стиральная машина. Инструкции по эксплуатации не укладывались в голове, а разобраться самой не хватало терпения. С трудом освоила только пульт дистанционного управления телевизором, а в остальном полагалась на мужа. Но теперь именно ей предстояло заниматься устройством на новом месте, и пока явно не получалось.

Нигде ни единого бра или иного светильника, только голые шнуры, свисающие с потолка по центру. Павел Федорович тяжело опустился на стул, огляделся и спросил:

-Жить будем при свечах?

-В ванной и чулане есть лампочки, - начала перечислять жена, - а светильники мы обязательно купим. Свечами я запаслась.

-Холодильника тоже нет.

-Все будет, все очень скоро будет.

-Ладно, попробуем жить в каменном веке с центральным отоплением. Митю выпустили?

-Да, - откликнулся Андрей, - но пока он с нами отказывается разговаривать. Забился под раскладушку и не выходит.

Павел Федорович присел на раскладушку и тихо позвал:

-Митя.

-Мяу, - откликнулся кот.

-Митя!

-Мяу!

Совсем как верный пес.

Павел Федорович встал, отодвинул раскладушку, взял кота, засунул за полу теплой домашней куртки и прижал к животу.

-Он же мокрый! - Запротестовала Татьяна Марковна. - И воняет!

-Мыть его сейчас нельзя, - сердито буркнул муж, - а запах мне не помеха. Вот я его высушу, и тогда будем кормить.

Павел Федорович прилег на раскладушку, согревая Митю теплом своего тела, и только через полчаса отпустил кота на волю.

-Сейчас я открою баночку его любимого мокрого корма, - засуетилась Татьяна Марковна. - Принеси кота, пожалуйста.

Андрей опустил Митю на пол возле миски с кормом. Воцарилась тишина. Все наблюдали за тем, как взъерошенный, еще не пришедший в себя от резкой смены обстановки, кот жадно хватает мягкие кусочки консервов и судорожно глотает, не прожевывая.

-Слава богу, аппетит не пропал. Значит. У него все в порядке, - облегченно вздохнула Татьяна Марковна. - Пора и нам перекусить. - Она стала хлопотать у электрической плиты.

Принято считать, что пока у кошки есть аппетит, опасаться за ее здоровье не приходится, и вообще, говорят, что у кошки девять жизней. Но Митя потерял, видимо, восемь из них на операционном столе, когда ему удалили воспаленный и нагноившийся глаз. Оставшуюся жизнь он хотел бы провести в привычной обстановке, и на новом месте чувствовал себя неуютно. Кот бесцельно слонялся по квартире, утратил навыки приличного поведения и только по ночам по-прежнему прыгал на кровать к хозяину и до утра мирно сопел у него в ногах.

Так прошло почти полтора месяца. За это время появилась кое-какая мебель, и вспыхнули светильники под потолком. Началось знакомство с соседями. Первой прорезалась фрау Штайнер, представительная седая дама. Она позвонила в дверь и протянула Татьяне сверток с белыми занавесками. По-английски, конечно, ни гу-гу, но и без слов понятно, что желает добра абсолютно бескорыстно. Татьяна поблагодарила, но подарок отложила в ожидании штор, которые шила одна из новых знакомых, и в дом гостью не пригласила, что непременно сделала бы в Москве. А здесь не принято. Соседи встречаются на лестнице, о чем-то подолгу болтают, но в гости не зовут.

Потом, сидя на скамейке во дворе, Павел Федорович познакомился с Манфредом, и позднее признавался, что никогда не встречал такого доброго, приветливого и чуткого человека. Манфред был старше Павла на двенадцать лет, и буквально за неделю до конца войны его забрили в армию, а накануне первого боя он был легко ранен и оказался в британском госпитале, где получил навыки английского языка. С ним, единственным в доме, можно было поговорить. Его жена Анна оказалась искусной кулинаркой, и по субботам один из супругов приносил кусок сладкого пирога, как раз на двоих, а если они собирались на выходные в гости за городом, пирог доставляли в пятницу, и так каждую неделю много лет.

Любимицей Манфреда была Паша, черная самая обычная дворовая кошка, и, как многие беспородные домашние животные, большая умница. Ей не требовались различные прибамбасы, которые охотно закупают хозяева для своих питомцев, а каждое утро выходила на прогулку во двор, заодно справляла свои нужды и то же самое проделывала вечером. Потом сидела перед входной дверью и терпеливо ожидала, пока ее впустит в дом кто-нибудь из соседей. Надо ли говорить, что это чаще всех делала Татьяна, завидев кошку из окна кухни. И вдруг Паша пропала. Манфред сообщил, что она умерла. Никто не знал почему.

"Может быть, съела какую-то гадость или подцепила заразу на улице. Хорошо, что наш сидит дома, но все равно за ним нужен глаз да глаз", - думал Павел Федорович, почесывая Митю за ухом. После ужина семья, как обычно, расположилась перед телевизором. Татьяна Марковна улеглась на тахту, а ее муж уселся в кресло с котом на руках. Митя вылизал хозяину ямочку на горле под кадыком, широко зевнул, спрыгнул на пол и направился в сторону ванной. Павел Федорович двинулся вслед.

Он видел, как Митя подошел к порогу ванной, будто запнулся и завалился набок. Опорожнил желудок и мочевой пузырь, странно дернулся и затих.

- Что у вас здесь происходит? - Спросила Татьяна, неожиданно возникшая сзади. У нее была звериная интуиция, и если что-то случалось, она без зова сразу появлялась на месте события.

Павел Федорович молча указал пальцем на Митю, лежавшего у порога ванной. Татьяна склонилась над котом, как бы прислушиваясь, выпрямилась и тихо попросила:

- Пройди в свою комнату, пожалуйста.

Павел Федорович безмолвно подчинился и тяжело упал на диван. Прошла, казалось, вечность. Вошла жена, присела рядом, прошептала: "Митя ушел от нас", заплакала и уткнулась лбом в мокрое лицо мужа.

* * *

Записи из дневника.

14/11/99. Сегодня вышел на прогулку, присел отдохнуть на середине аллеи. Навстречу бежит собака, ничем не примечательная, дворняга рыжей масти. За ней неспешно вышагивает ее хозяин.

Собака направляется ко мне, останавливается рядом и выжидательно смотрит. Я начинаю ее почесывать за ухом, она стоит не шелохнувшись. И тут чувствую, как у меня по щекам текут слезы.

Вспомнил Митьку. Вспомнил, как он любил ласку. А собака подняла морду, и в ее глазах тоже стоят слезы.

Хозяин стоит вдали, молча ждет, как будто понимает, что мешать нам сейчас нельзя.

Мне стало неловко, потрепал собаку и принялся утирать слезы. Она еще немного постояла рядом, а потом ее кликнул хозяин и они скрылись за углом дома.

Я еще посидел, потихоньку пришел в себя, вытер насухо лицо и поплелся назад.

Такая вот история на старости лет.

Когда моя жена сообщила, что намеревается вслед за братом переехать в Германию, я пожелал им счастливого пути. У меня и в мыслях не было жить в стране, которой я не знал и где не мог связать двух слов, если не считать "Хенде хох!", усвоенных со времен военного детства. Да и немцы все с того же детства воспринимались скорее как враги.

И все же дал слабину, поддался на уговоры и пообещал приехать. Сыграл свою роль и обвал 17-го августа, когда стало предельно ясно, что прожить на пенсию нельзя, а найти работу, приработок - невозможно.

В результате погиб Митька. Погиб из-за нашей жадности: мы видели, что коту не по себе, но пожалели денег на ветеринара. Возможно, в иные времена и в иных условиях я бы настоял на своем. Помнится, никогда не жалел денег, но на новом месте без копейки в кармане, подчинился общему настроению - мол, две марки - это очень большие деньги.

Нет, не хочу и не имею права оправдываться. Митька погиб по моей вине. Не уберег я кота, своего единственного и лучшего друга, щедро дарившего тепло и ласку. Он единственный, кто любил меня по-настоящему, беззаветно, преданно, бескорыстно, а я, болван, только после его смерти понял, как я его люблю, и только сейчас осознал, что жить без него не могу.

Думаю, дети нас по-своему любят, но у них своя жизнь и свои планы, а я не хочу быть обузой. Жена? У нее тоже своя жизнь, накрепко связанная с братом-подонком, при одном воспоминании о котором мне становится тошно. Достаточно сказать, что за минувший год моя жена гуляла со мной три раза. Видимо, не хочет, чтобы ее видели рядом с убогим, калекой. Я не вписываюсь в образ светской дамы, потому как не похож на болонку.

Вот и возникает вопрос: может ли человек просто лечь и умереть? Умереть, потому что не видит смысла в жизни.

5.8.00. Сегодня мое пожелание почти сбылось. За завтраком неожиданно перехватило горло. Врачи говорят, что это следствие моей болезни. Могу захлебнуться хлебной крошкой, собственной слюной, да чем угодно и в любой момент, а профилактики нет.

Доковылял до своей комнаты, где всегда наготове стоит стакан воды. Попытался сделать глоток, но вода будто застряла, дыхание не проходит, в глазах темно. "Ну, - думаю, - конец".

Все же как-то продышался и потом долго сидел, приходил в себя. Короче, второй раз на свет родился.

Глава 19. Лекарство от ностальгии.

Раз в неделю, а то и чаще приходили письма из различных инстанций: запросы, уведомления, счета и прочая, прочая. Для немцев, крутившихся в бумажной карусели с раннего детства, дело привычное, но когда не знаешь языка, постоянная головная боль. Павел Федорович попытался вначале понять, о чем идет речь с помощью двухтомного словаря, и пришел к неутешительному выводу, что это ему не по силам. Конечно, были знакомые, способные помочь с переводом, но Татьяна Марковна воспринимала каждое письмо как грядущую катастрофу, потому что на него надо было реагировать, а это уже выходило за рамки обыденного и основательно портило настроение.

Раньше Татьяна Марковна была ограждена от столкновений с казенными людьми и бумагами, а теперь ее стало заносить. Она ходила по дому, как грозовая туча, в любую секунду готовая взорваться раскатом грома, ударить вспышкой молнии или пролиться дождем, и обладала редкой способностью сделать трудную жизнь невыносимой. Нависала над мужем Дамокловым мечом и начинала диктовать правила поведения: много не кури, долго не сиди, оставь в покое компьютер, лучше посмотри телевизор. Хотя оба прекрасно знали, что смотреть по телевизору нечего, ходить Павел Федорович не может, передвигается с трудом, а курительная трубка и компьютер - единственное удовольствие и радость в его жизни, то немногое, что ему осталось. Татьяна Марковна жила, будто откликаясь на зов предков: хорошо - чистая случайность, плохо - закономерность, а дальше - обязательно будет хуже.

На поиски обстановки для кухни ушло почти два месяца, потому что хотелось дешево и качественно, а так не бывает. Кухонные шкафчики висели слишком высоко, и к верхним полкам приходилось тянуться, вставая на цыпочки, широкие дверцы, если случайно оставить их открытыми, несли угрозу увечий головы и лица. Разделочная доска громыхала, как лист жести, холодильник оказался маленьким и располагался в огромной тумбе с крайне неудобными верхним и нижним отделениями. Такая кухня не вдохновляла на кулинарные подвиги, но хозяйка дома к ним и не стремилась. Она не уставала повторять: "Две марки - это большие деньги", и это звучало, как заклинание.

Банковский счет немцы открыли на имя Татьяны Марковны, и она сама, ни с кем не советуясь, решала, когда и сколько денег снять со счета наличными, прибегая к помощи банковских служащих, и только на пятый год сумела освоить банкомат. Вначале общая сумма ежемесячных поступлений не впечатляла, но потом, с подсказки знающих людей и с подачи врача, подали заявление, чтобы платили за уход за инвалидом. Дважды дом посетили проверяющие из службы социальных услуг, и Павлу Федоровичу выделили более семисот евро, что в совокупности с пособием жены составило свыше одной тысячи евро в месяц.

Для двух пожилых людей деньги немалые, и, казалось бы, можно жить, не очень задумываясь над тем, как их тратить. Однако Татьяна Марковна сохраняла режим строжайшей экономии. После завтрака она отправлялась по магазинам за обновами и продуктами по сниженным ценам. Немцы строго следят за тем, чтобы не истек срок годности, указанный на товарах, заблаговременно снижают цены, и упаковками с красными ценниками были уставлены все полки холодильника. Среди них встречались курьезные. Определить содержимое пакета можно было только по картинке, а при ее отсутствии оставалось полагаться на интуицию, и на обеденном столе присутствовали салаты, маринады и соления для любителей экстремальных видов продукции пищевой промышленности.

На карманные расходы Павел Федорович получал пятьдесят евро, и в начале месяца несколько раз приходилось напоминать об этом жене. То ли она действительно забывала, то ли хотела подчеркнуть свою значимость. При этом постоянно жаловалась на дороговизну, - а после введения евро цены выросли сразу почти вдвое и продолжали расти, - и на полное отсутствие денег. За что и была жестоко наказана.

Исходя из своих расчетов, основанных на собственном мироощущении, немецкие власти полагали, что любые социальные выплаты обеспечивают иммигрантам пристойную жизнь, но без всяких излишеств, без роскоши и, естественно, лишают возможности сэкономить крупную сумму. А тут становится известно, что Татьяна Марковна сняла со своего банковского счета две тысячи евро. Ей предложили объясниться, она попыталась, но неудачно, и ее лишили на месяц денежных выплат. Потом началась неразбериха со страховой компанией, которой позабыли покрыть расходы на медицинское обслуживание. Начался активный обмен письмами, хлопот прибавилось, но охоту к экономии ради экономии эта история не отбила.

Одним из первых предметов мебели стал диван, который раскладывался в кровать, а пустота под сиденьем служила платяным шкафом. Благо, вещей у Павла Федоровича было мало. Диван достался даром, со "шрота", как называют немцы груду предметов домашней обстановки, от которых намереваются избавиться, переезжая на новую квартиру и по иным причинам. Скажем, покупают новый холодильник или мебельный гарнитур, а старый выставляют возле дома. Если никто не позарится, через несколько дней вещи увозят на переработку, уничтожают или передают в специализированные магазины, торгующие бывшими в употреблении товарами по смешным ценам. Мусорных свалок не существует, потому что земля служит иным целям.

Как-то в одном из районов случилось наводнение, залило водой подвалы и местами - первые этажи. Власти выплатили пострадавшим денежную компенсацию, а жильцы постарались избавиться от залежавшегося старья, и вдоль улиц выстроились холодильники, стиральные машины, комоды, кресла, груды кастрюль, сковородок, разнокалиберных стаканов, тарелок и прочих предметов. Все это в течение двух недель после потопа тщательно разбирали и вывозили сограждане, которым чего-то не хватало в хозяйстве.

После дивана в квартире появилась тумбочка на колесиках, подставка для "двойки" - телевизора с вмонтированным в его корпус видеомагнитофоном. Это был единственный вид бытовой техники, которым ежедневно пользовалась Татьяна Марковна и без которого не представляла себе жизни. Пылесос и стиральная машина представляли для нее загадку, на решение которой не имело смысла тратить время. Уборка и стирка были возложены на супруга, а хозяйка дома наблюдала, критиковала и давала указания. Регулярно готовила обед, раз в неделю протирала мебель от пыли и поливала цветы.

Телевизор с домашней антенной предлагал только немецкие и турецкие программы, что категорически не устраивало Татьяну Марковну, и она начала борьбу за право обладать телеканалом на родном языке, вооружившись федеральным законом Германии, который обязывал домовладельца предоставить квартиросъемщику такую возможность. Вызвали специалиста по спутниковым антеннам, и он наглядно продемонстрировал, что действительно можно принимать десятки каналов на русском, украинском и английском языках.

При условии, что "тарелка" будет прикреплена на стене с южной стороны здания, а домовладелец запретил портить вид дома, ссылаясь на городские постановления. Пришлось подключиться к кабелю, а там нашлась одинокая в то время фирма НТВИ, бедный родственник московского канала, кормившийся объедками с барского стола. Приставка "Интернэшнл" исключала показ свежих фильмов и авторских программ, переводила НТВИ в категорию телевидения второй свежести.

Компания принадлежала Владимиру Гусинскому. В пору грабительского передела советского наследства он сумел понравиться кремлевским сидельцам и его возвели в сан олигарха. Так называли небольшую группу особо доверенных лиц, ловких и беспринципных, которым власти позволяли почти бесплатно присваивать государственную собственность и безнаказанно красть из казны, если они делились с высшими чиновниками.

За поддержку на выборах 1996 года Ельцин подарил Гусинскому четвертую кнопку на российском телевидении, но четыре года спустя толстосум впал в немилость, переоценив свои возможности, когда склонился в пользу соперников Путина. Олигарха посадили в тюрьму за финансовые махинации, но быстро выпустили, разрешили сбежать за границу и, следуя непонятной простым людям логике, сразу объявили в международный розыск.

Газпром тотчас озадачился многомиллионными кредитами, которые ранее исправно выдавал Гусинскому под гарантии Кремля. На НТВ все смешалось, как в доме Облонских, и на улицы вывалилась горластая команда во главе с Евгением Киселевым, долгие годы пытавшего зрителей воскресной программой "Итоги", тягучей и утомительной, как тюремный срок. Он позировал в роли борца за свободу слова, что не помешало его единомышленникам вытеснить с насиженных мест коллег в ТВ-6. Долго они там не продержались и рассеялись по другим каналам, когда ТВ-6 перестала путаться под ногами акционеров и министерства связи, а ее владелец, подельник Гусинского, Борис Березовский прочно обосновался в Лондоне.

Тогда НТВИ переименовали на иностранный манер в Артивиай, что, надо понимать, расшифровывается как "русское телевидение - международное". Его передачи можно принимать практически в любой части земного шара с американского спутника, запущенного по заказу Гусинского на деньги Газпрома. В отличие от бесплатных главных российских компаний, сигнал закодирован, и за услуги Артивиай взимается ежемесячная плата.

Семье Маренко пришлось довольствоваться "русским пакетом" по кабелю: Артивиай да внешним вещанием первого и второго каналов российского телевидения, обслуживавших зрителей, которых прежде чурались, а потом стали уважительно величать соотечественниками за рубежом.

По меркам поклонников "За стеклом" и других любителей подглядывать в замочную скважину, Артивиай - самая независимая среди вещающих на русском языке. Ее владельца нельзя было упрекнуть в стремлении угодить властям в Москве, и в анонсах постоянно напоминали: "только наши новости не подвергаются цензуре Кремля". Компания получала немалые деньги в виде платы за свою службу да еще от рекламодателей и могла бы постараться для зрителей, но что-то явно не складывалось. На первый взгляд, есть все - приличные доходы, полная самостоятельность и неограниченная свобода слова, а смотреть нечего.

На Артивиай решили по-советски: "Дадим стране угля хоть мелкого, но много" и каждый час начинали со сводки новостей, полностью их обесценивая надоедливыми повторами. Казалось бы, главное внимание нужно уделять событиям в России, но люди Гусинского предпочитали живописать крупные и мелкие преступления в США, пересказывали и нахваливали их президента, а заодно дотошно и нудно вводили в курс дел в Израиле. Попутно гоняли израильскую рекламу, абсолютно бессмысленную в Европе. О происходящем в России приходилось догадываться из путаных сообщений, сдобренных язвительным комментарием, авторы которых постоянно пытались укусить Путина, но никак не находили подходящего места.

Создавалось впечатление, что в Артивиай не знают, чем заполнить эфирное время, и программа состояла из повторов. Затрепанный фильм и потасканный сериал, показанные накануне вечером, снова демонстрировали на следующее утро и днем. Фильмы и сериалы повторялись из месяца в месяц, из года в год с упорством, требующим стационарного лечения в психиатрической больнице. Зрителям скармливали дешевку - кипящие безумными страстями бездарные латиноамериканские сериалы, советские фильмы времен Хрущева и Брежнева, которые от частых повторов можно выучить наизусть, и поражающие своей пошлостью современные ток-шоу, которые не вписались в сетку передач даже непритязательных российских каналов.

Сегодняшний день России на Артивиай вырисовывался в мутном потоке сериалов о похождениях сыщиков и разбойников, где лидировали пьющие "Менты" и бандиты неустановленной сексуальной ориентации. Много шума и мало смысла. Сделано будто специально для умственно отсталых зрителей, упорно говорящих по-русски. Хотя со временем они могли забыть родную речь под влиянием персонажей экрана, изъясняющихся на блатном жаргоне. Основным достоинством Артивиай было отсутствие Галкина, Петросяна и новых русских бабок, но их заменял Швыдкой с программой "Жизнь прекрасна", напоминавшей застарелую зубную боль.

Хозяин явно берег копейку, и затраты на собственную продукцию были сведены до минимума. Фирменные блюда - исключительно разговорный жанр, а гости студии нуждались скорее в рекламе, чем в гонораре. По будням после обеда два часа эфира отводилось московским журналистам, приглянувшимся Гусинскому по национальному признаку. Они излагали "Особое мнение", и, возможно, могли бы сказать что-то интересное, но ведущие программы сами любили поговорить.

С пятницы до понедельника развязный житель Нью-Йорка без умолку болтал со случайными гастролерами и заслуженными эмигрантами, а в полуторачасовой "Российской панораме" три года бывший ди-джей путал грампластинки с гостями студии, а они перетирали ошибки, допущенные властями России за минувшую неделю. Все остальные передачи - поношенная одежда с чужого плеча.

Единственным невинным развлечением служила реклама. Например, израильтянам предлагали попариться в русской бане, не отрываясь от мобильного телефона, или купить набор пластинок классической музыки за 59 долларов и в подарок сулили часы за сто долларов. Видимо, зрителей считали полными идиотами, что не лишено оснований. Нормальные люди не станут платить за услуги телеканала, выпускающего в эфир нескончаемое "Лебединое озеро", как в дни ГКЧП.

"Мне показывают рекламу по телевидению в надежде, что я начну покупать товары, которые демонстрируют на экране, а у меня возникает неприязнь к тем фирмам, которые мешают мне смотреть сериал или фильм", - размышлял как-то вечером Павел Федорович. Он любил принимать решения самостоятельно и не нуждался в подсказке, ненавидел, когда ему что-то навязывают против его воли.

Московские телекомпании тоже были ориентированы на зрителя, страдающего отсутствием памяти и способного смотреть один и тот же фильм или сериал бесконечно. Они отличались от зарубежного собрата лишь избытком любви к президенту России и соревновались, кто чаще покажет Путина в программе новостей. Глава государства сидел и ходил, говорил и слушал, шутил и хмурился, сопереживал избирателям и распекал министров, жал руки и раздавал обещания. Он постоянно, без видимого информационного повода, мелькал на экране, хотя вполне мог бы заняться делом. Например, зачитать прогноз погоды.

На Первом показывали рекламу импортных товаров на украинском языке, и бывшие граждане России начинали осознавать, что Украина - иностранное государство со своим языком, историей и культурой. В промежутках между рекламными блоками проскальзывали концерты, где народные артисты демонстрировали недостатки отечественной пластической хирургии, заслуженные - убогость современных юмористов, а ширпотреб фабрики звезд - способность рекламы лепить конфеты из навоза. Иногда встревал иностранный фильм как пример того, что у них, на Западе, до сих пор не научились снимать хорошее кино, а у нас все не так плохо, как думают зрители.

С завидным постоянством показывали новости, славящие российскую власть, и зарубежные игры, подменяя профессионалов самодеятельностью. По тому же принципу снимали сериалы домашней выпечки, чтобы зрители не хулили продукцию дружественных стран Латинской Америки, и понимали, что хуже современных российских фильмов могут быть только последние отечественные сериалы. Они вызывали жалость к хорошим актерам, обреченным на безнадежные роли, и радость за плохих актеров, которым досталась работа.

Герои сериалов жили в домах и квартирах, которым могли бы позавидовать состоятельные американцы и европейцы. Они не говорили, а обменивались репликами и передвигались по экрану со скоростью Шумахера, чтобы взбодрить дремлющий сценарий. Если случался диалог, он проходил под грохот музыки, плеск воды, иные шумы, и о содержании разговора оставалось только догадываться. Временами появлялась заслуженная актриса в короткой юбчонке. Ей бы внуков нянчить, а она коленями сверкает да пистолетом размахивает. И кинопродукция странная: "криминальный фильм", "костюмно-исторический музыкальный боевик", "Война" без батальных сцен, "Последние дни Помпеи" - музыкальная комедия.

По будням блеял Андрей Малахов в программе "Так говорят" или "Третий в кровати" и лишенная комплексов Лолита доказывала, что телеведущим может стать любой человек с улицы, если будет вести себя на сцене, как в собственной кухне, когда на столе появляется вторая бутылка. Но это не предел. Еще были концерты Задорнова. В советские времена слыл острым писателем-сатириком. Затем получил квартиру в окружении Ельцина и утратил остроту. Главной темой стала "Россия - пуп Земли". Дескать, все иностранцы тупые, а русские - очень смекалистые. Не понятно только, почему живут хуже, чем в Европе и Америке.

В выходные терпение зрителей испытывали выпусками КВН и "Что? Где? Когда?", утратившими привлекательность еще в прошлом столетии. Для солидности заседал клуб почитателей Впадимира Познера, поднимавший серьезные проблемы, чтобы размазать по невидимым тарелкам, как манную кашу, а зрителям оставалось только глотать, не задумываясь.

РТР-Планета поражала отсутствием рекламы и в первый год радовала хорошей программой. Потом начались повторы и повторы повторов, появились сериалы, бессмысленные и бесконечные, как дебаты в Думе. В то же время государственный канал явно пытался дать зрителям хоть какую-то информацию: колесил "Вокруг света", рассказывал о театре, музыке и кино, но на свой лад. Слишком много Швыдкого, Сванидзе и Вульфа. Историю России переписывали заново, свергали старых кумиров в угоду новым веяниям, подтасовывали факты.

Если верить телевидению, Ленин и Троцкий были иностранными агентами и совершили революцию на деньги западных банкиров и спецслужб, планировавших раскол России. Да и не было, оказывается, Великой Октябрьской социалистической революции, а произошел некий "Октябрьский переворот". Зато смена президентов в Украине и Грузии, не затронувшая основ прежней системы, преподносится как "цветная революция".

Документальные фильмы все дальше стали отходить от реалий прошлого и полагаться на дикторский текст, а некоторые напоминали откровенную рекламу. Так, один из героев гражданской войны (так говорят, хотя в гражданской войне героев быть не может) предстал перед удивленной публикой глубоким мыслителем и военным стратегом в посмертных дневниках. А при жизни он не сумел написать простейший диктант, когда его попытались определить в академию имени Фрунзе, и снискал известность пышными усами и любовью к лошадям. Других интересов у него не было, пока родственники не наскребли денег на съемки телефильма.

В другом опусе бывшего международного обозревателя "Правды" и студии в Останкино причислили к "Когорте несгибаемых", как будто ЦК КПСС допускал в номенклатуру людей, способных возражать начальству, думать и поступать по собственному разумению. Герою фильма также приписали вербовку старшего офицера ЦРУ, хотя при всем желании они не могли понять друг друга: профессиональный шпион не говорил по-русски, а добровольный помощник КГБ, служивший корреспондентом советского телевидения в Нью-Йорке, изъяснялся с американцами через переводчика. Знанием иностранных языков идеологические работники не страдали.

Павел Федорович не раз ловил себя на мысли, что после общения с болтливым ящиком на душе становится легче. Телевизор служил лучшим лекарством от ностальгии. Достаточно провести перед экраном час-другой, и тоска по родине исчезала бесследно. Всемирное вещание первого канала и РТР-Планета воспринимались как пропаганда, все больше смахивавшая на советские времена, а Артивиай рисовала события в России так, что жизнь за ее пределами казалась райской. Развлекательные программы поражали своей пошлостью и тупостью и вынуждали переключаться на местные каналы. Конечно, с немецким языком проблем не оберешься, но хоть людей нормальных увидишь.

Глава 20. Поколение, выбравшее "пепси".

Обустройство на новом месте продолжалось. Татьяна Марковна заняла самую большую комнату, где стоял телевизор, и выписала почтой огромную низкую тахту, на которой могли свободно разместиться лежа три человека, а вот садиться и вставать оказалось затруднительно. Тахта была завалена разнокалиберными подушками, а стены завешаны изделиями местных кустарей, которые хозяйка дома неутомимо скупала на "блошином рынке", прельстившись дешевизной. На комоде громоздились подсвечники и масса иных бесполезных предметов. Под потолком в обеих комнатах торчали рожки копеечных светильников. В крохотной комнате Павла Федоровича появились книжные полки, письменный стол, удобное кресло на колесиках, небольшой комод, компьютер, магнитофон и проигрыватель лазерных дисков.

Конечно, в Москве тоже была чудо-техника "красной" сборки, служившая, по сути, пишущей машинкой, и можно было распечатывать тексты без единой помарки, а здесь появилась возможность выхода в Интернет, суливший море информации. Однако вскоре выяснилось, что доступ к материалам самых авторитетных газет и журналов платный, а ответы на запросы многочисленны и запутаны. Да и с течением времени стали исчезать службы, печатавшие обзоры прессы, связные комментарии и справочные материалы, которые помогали понять происходящие события. Им на смену приходили беспорядочные сводки обрывочных новостей, авторы которых явно делали первые шаги в журналистике, да заказные материалы.

К примеру, одна из российских новостных служб вещала, что в Италии комары заражают туристов неизлечимым вирусом чикунгунья, который вызывает энцефалит. В разгар лета именно приезжих и только в самых людных местах подстерегает жуткая опасность. Такое могли придумать разве что владельцы курортов в Крыму и Сочи, куда бывшие советские граждане перестали ездить, уяснив разницу между заграничным и отечественным сервисом на отдыхе, не в пользу последнего, включая расценки на все услуги. Всемирная паутина разочаровывала, но ничего лучше не было.

Большую часть времени Павел Федорович проводил за компьютером. Решил поделиться своими впечатлениями о жизни в разных странах и мыслями о том, что можно почерпнуть из чужого опыта для обустройства жизни на родине. Правда, без особой надежды быть услышанным, и временами нападала тоска, буквы не складывались в слова. Но и сидеть без дела не привык. Пришлось переквалифицироваться в преподавателя английского языка. Жена настаивала, что за уроки нужно брать плату, но Павел Федорович был непреклонен: бывшие сограждане едва сводят концы с концами, и о деньгах не может быть и речи. Да и какой из него учитель без специального образования, навыков и знаний?

Зато он получил возможность сам решать, кого принимать и кому отказать без объяснения причин. Не понравился человек, и все тут. А люди приходили самые разные и разного возраста от пятиклассников до солидных мужиков средних лет. Бывший пилот, ныне водитель большегрузных автомобилей, которому не светила лицензия в Германии, а приятель обещал устроить на работу по специальности в Канаде, если выучит английский язык. Энергичный малый из Киева, прошедший курсы менеджеров и рассчитывавший улучшить свои шансы на карьеру, если сумеет изъясняться по-английски. Перезрелая девица, пожелавшая выбиться в стюардессы на международных авиалиниях.

Основной контингент - подростки, матери которых строго следили за успеваемостью в школе и хотели увидеть в табеле высокую оценку по иностранному языку. Учеников, естественно, поставляла Татьяна Марковна, lобладавшая широким кругом знакомых, а ее подруги, прослышав, что какой-то чудак готов бесплатно помогать детям осваивать английский язык, присылали своих сыновей и дочерей. В знак благодарности оказывали всевозможные услуги: возили на машине по магазинам и в лес за грибами, убирали квартиру, мыли окна, помогали по хозяйству.

Несколько раз возили на Кузее, большое озеро в десяти минутах от дома на машине. Даже в выходные дни там не было тесно от народа и находилось место для парковки. Небольшое кафе под укрытием густых ветвей, туалет со специальной кабиной для инвалидов, садовые скамейки вдоль каменистой дорожки, опоясывающей озеро, зеленые лужайки и полная свобода. Никаких запретов на прогулки по газонам, да и газонов нет, все природное, натуральное и за всем чувствуется пригляд. Располагайся на траве у берега, купайся и загорай или отдыхай в тени деревьев на складных стульях. Многие девушки принимали солнечные ванны, обнажившись по пояс, что никого не смущало и никто не возмущался. Если умеешь плавать, плыви куда хочешь, а если поступает сигнал тревоги, моторная лодка со спасателями и медицинским оборудованием появляется в течение пары минут.

Первым учеником стал Дима. Высокий парень студенческого возраста, но без аттестата зрелости. В родном Петербурге окончил лесной техникум, работал грузчиком в небольшой частной авиакомпании, пытался что-то покупать-продавать, прогорел и вместе с родителями двинул в Германию. Он с детства мечтал путешествовать, и это был первый этап, а потом собирался в Индию и Непал. Для этого понадобился английский язык. Начинать пришлось с нуля, но Дима проявил недюжинные способности и редкое прилежание, дело пошло на лад, и на следующий год парень поменял работу. До того развозил посылки, а теперь устроился в американскую охранную фирму в аэропорту Мюнхена, где требовались смышленые ребята, способные найти общий язык с пассажирами и экипажами самолетов из далеких стран.

Учебникам новоявленный педагог мало доверял, изобрел свою методику, предлагая читать и пересказывать книги, добиваясь осознанного понимания и умения пользоваться английскими словами и выражениями. Добился кое-каких успехов, но привить современным девицам любовь к литературе не удавалось. Они черпали знания с экрана телевизора и монитора компьютера, ходили в кино и дискотеку, часами болтали по телефону, слушали музыку, а книги игнорировали. Как-то состоялся примечательный разговор с 16-летней Эммой.

-Я знаю, что ты книг не читаешь. Все же кого ты знаешь из русских писателей?

После долгого раздумья:

-Маринин.

-Может быть, Маринина?

-Да. Правильно. Это папа читает.

-А о Толстом слышала?

Отрицательно мотает головой.

-Ну, а Пушкин?

-Я его не люблю.

-Понятно. А ты могла бы назвать одну из его поэм?

Отрицательно мотает головой.

-Так... А русских композиторов знаешь? Скажем, Чайковского?

На лице появляется радость узнавания:

-Да.

-Можешь вспомнить какую-нибудь оперу?

Пару секунд силится, морщит лоб, потом корчит милую гримасу. Ничего в голову не приходит.

-Ладно. Ну, а кого ты любишь из американских писателей?

-Шекспир! - Радостно выпаливает.

Позже просматривали брошюру для иностранных туристов о Донецке с другой ученицей 18-тилетней Юлей. Она должна была описать картинки в подготовке к экзамену по английскому языку. На глаза попалась фотография памятника Пушкину.

-Кто это?- Спросил Павел Федорович.

-Не знаю, - призналась девушка.

-Пушкин это. Слыхала?

-Нет. Президент, что ли?

Да, есть различия с поколением, пившим "кока-колу". Те, кто предпочитает "пепси", ничего не знают, и знать не хотят. Им подавай готовое, разжеванное, чтобы можно было сразу проглотить, не раздумывая. Родители рвутся на части в стремлении создать самые благоприятные условия жизни для своих отпрысков и не способны уделить им достаточно времени и внимания. Детей вскармливает бездушное телевидение, главная задача которого - заработать как можно больше на продаже рекламы.

Глава 21. Комнатный "мерседес".

Зима выдалась мягкая. Снег выпадал по ночам, утром радовал глаз белым покровом, а к обеду бесследно исчезал благодаря усилиям дворников и солнечных лучей. Смены времен года почти не ощущалось, и казалось, что стоит непреходящая осень, хотя в летние месяцы случались жаркие дни, но в июле могла стоять температура, как в январе - десять - двенадцать градусов выше нуля, а в конце марта выпадал снег. На климат грех пожаловаться, а погода вызывала серьезные нарекания. Аугсбург называли "мочевым пузырем Баварии". Обидно, конечно, но очень близко к истине.

В первый год Павел Федорович выходил на прогулку, вооружившись тростью, совершал обход дома и отдыхал на скамейке под липой. По квартире передвигался, не ища подпоры, занимался уборкой, завтракал самостоятельно, накрывал стол к обеду и ужину. Старался больше двигаться, а если случалось упасть, подползал сидя, елозя руками и ногами по полу к дивану, упирался в край и медленно вползал спиной на сиденье, садился, отдыхал и вставал. Обходился без чужой помощи.

Знакомство с немецкой медициной началось неудачно, с дантиста, "из наших, из славян". Раньше не было нужды в его услугах, а тут припекло. Старожил из числа старых мудрых евреев рекомендовал хорошего специалиста на другом конце города. Далеко, конечно, и накладно ездить на такси, но старшим надо доверять. Позже поняли: нет, не надо. Старожил, как выяснилось, получал свой процент с каждого нового клиента, а врач не мудрствовал лукаво, пытаясь сохранить зубы. Он выдергивал их один за другим, как морковку, потому что за удаление полагалась плата, как за малую операцию и не приходилось возиться с долгим лечением.

Коротко говоря, сорвал куш, но тем не ограничился и потребовал денег сверх медицинской страховки за якобы улучшенные материалы, использованные при протезировании. Наглый попался дантист, наглый и алчный. В течение двух недель Павел Федорович лишился восьми зубов, больше, чем за все предшествовавшие годы. Взамен получил два протеза, нижний съемный, и урок на оставшуюся жизнь - чужим советам следовать с оглядкой, а врачам не верить.

Потом занялись поисками невропатолога, владевшего английским языком. Русскоговорящие специалисты не вызывали доверия, потому что их главным козырем было знание языка, а квалификация стояла на втором месте. Наконец, разыскали нужного врача. Высокий, представительный, уверенный в себе. Сообщил, что около десяти лет работал в Калифорнии, внимательно выслушал и тщательно осмотрел пациента, обещал подумать и обнадежил, туманно упомянув дорогое лекарство. Во время следующего визита сказал:

- С болезнью Кеннеди я сталкиваюсь впервые, так что пришлось почитать литературу, поразмыслить. Если хотите, я могу назначить вам процедуры, выписать пилюли, но ваша болезнь, к сожалению, неизлечима. Честно говоря, по своей специальности ничем помочь не могу.

Деловой попался невропатолог. Его коллега оказался менее строптивым и выписал направление в центральную городскую больницу, где Павел Федорович провел две недели в просторной палате на двоих с высоким потолком, огромным окном и всеми удобствами под боком. Кормили вкусно и сытно, еду приносили в палату и ежедневно возили в инвалидном кресле на обследования и процедуры. Все врачи и медицинские сестры довольно сносно говорили по-английски, и языковых проблем не возникало.

В конце концов, сделали анализ ДНК, подтвердили диагноз, поставленный в Москве, и выписали из больницы, снабдив на прощанье ролатором, "стулом для ходьбы": напоминает тачку, приподнятую над землей до колен, а вместо ковша откидное пластиковое сиденье на четырех колесах. Ручки устанавливаешь по нужной высоте, опираешься на них и шагаешь, как все люди, в любую минуту можешь поставить на тормоза, сесть и передохнуть. Впереди крепится корзина из толстой проволоки, куда можно положить покупки. Павел Федорович получил возможность бродить по окрестным улицам, заходил в супермаркет, закупался пивом, познакомился с хозяином магазина, торговавшего книгами и канцелярскими принадлежностями.

Приспособление для ходьбы было подарком правительства Баварии, и позже, когда стало трудно вставать с унитаза, появилась специальная надстройка с подлокотниками, а в ванне - кресло, оборудованное электрическим мотором, которое опускалось и поднималось с помощью пульта. Вместо дивана - больничная кровать, ходившая вверх и вниз почти до пола, что облегчало попытки встать после очередного падения. Все эти удобства - без хлопот, бесплатно, за счет медицинской страховки, оплаченной властями. О таком отношении к инвалидам в России не приходилось даже мечтать.

Около года ролатор стоял на лестничной площадке за дверью квартиры, и после завтрака Павел Федорович отправлялся на прогулку, спускал и поднимал агрегат по ступенькам каменной лестницы в подъезде. По комнатам передвигался, лишь изредка прибегая к помощи трости, но как-то упал на пути из ванной, подвернул ногу и угодил в больницу с гипсом на левой ступне. По возвращении домой "стул на колесах" перекочевал в комнату, чтобы всегда был под рукой, а во двор можно было выйти только в сопровождении одного из учеников, который переносил стул.

К сожалению, ничто не гарантировало от падений, которые никогда нельзя было предсказать или предотвратить. Неожиданно подламывалась нога в колене, и Павел Федорович, как дерево под пилой, рушился спиной на асфальт и обязательно получал удар в затылок. Встать на ноги мог только с чужой помощью, если сзади под плечи подхватывали сильные руки и приводили тело в вертикальное положение.

И здесь немцы проявили себя с лучшей стороны. Завидев упавшего человека, они бросаются к нему, предлагают поднять, вызвать "скорую", стоят рядом до тех пор, пока не убеждаются, что их помощь больше не требуется. Молодые и пожилые спешат вперед, чтобы открыть перед инвалидом дверь супермаркета. В Москве, помнится, было не так. Все куда-то спешат, слишком заняты своими делами и не обращают внимания на происходящее вокруг либо настолько привыкли видеть лежащих на тротуаре, что считают такую картину неотъемлемой частью привычного пейзажа.

Москва строилась для физически крепких и выносливых людей, а для сирых и убогих отведены места, где просят милостыню, специальные лечебницы и приюты, чтобы глаза не мозолили соотечественникам. В Аугсбурге инвалиды разъезжают по улицам в колясках, оборудованных электрическим мотором, и дальность маршрута ограничена лишь емкостью аккумулятора. В одиночку, парами и стайками прогуливаются жертвы несчастных случаев и болезней, уродующих младенцев и детей, оживленно жестикулируют, смеются, радуются жизни, не вызывая косых взглядов.

Глядя на них, можно засомневаться в здоровье немецкой нации, а потом понимаешь: их много на виду, потому что в Германии высоко ценят всех и каждого, немощный старик и молодой калека - полноправные члены общества. Именно поэтому наземный городской транспорт оборудован площадками, которые выдвигает водитель автобуса или трамвая, чтобы инвалид в коляске мог подняться в салон. Не приходится говорить, что пассажиры ему помогают. Именно поэтому страховая медицина предусматривает для неимущих бесплатные, даже очень дорогие, лекарства, и врачи, включая специалистов, приходят на дом.

Не все, конечно. Зубоврачебное кресло навечно приковано к своему месту, как стул в камере допросов, и в дело вступает специальная служба, которая транспортирует больных, не способных передвигаться. Достаточно телефонного звонка, и в доме появляются два носильщика, усаживают пациента в инвалидную коляску, доставляют к машине, везут к врачу и возвращают домой. Совсем не обязательно дюжие парни, а чаще всего студенты и студентки, на вид хрупкие девушки, прошедшие отбор и подготовку. "Скорая" приезжает в течение пяти - десяти минут, поможет и, если требуется, доставит в больницу, где всегда найдется койка в палате, надлежащий уход и медикаменты, где врачи, сестры и нянечки знают свое дело и никогда не ожидают от больных материального поощрения.

Казалось бы, болей на здоровье. На досуге можно и о спасении души поразмыслить: куда ее сердешную приткнуть после смерти. А чтобы изыскать подходящее место, пойти, например, в церковь. Тем более что в Аугсбурге ради этого не надо никуда ходить. Церковь сама приходит на дом. Раздается звонок в дверь. Открываешь, а на пороге стоит парочка проповедников, молодые мужчина и женщина. Ласково, ненавязчиво предлагают библию и свою литературу - "Сторожевую башню". Сектанты, конечно, самая энергичная публика среди носителей Слова Божьего. Устоявшиеся религии не любят общаться с народом в неформальной обстановке. Разве что в Африке.

Религиозные коробейники в Германии вежливые до приторности и пробивные, как танки. Если видят, что у клиента плохо с немецким, легко переходят на английский или русский. Видимо, прошли основательную подготовку, прежде чем отправиться в поход за душами, которые никто пока не застолбил. Когда Павел Федорович скучал пару недель в больнице, его посетили двое миссионеров-американцев. Как выследили, сказать трудно. Просидели больше часа за душеспасительной беседой, а потом оставили в покое. Наверное, убедились, что ничего им не обломится.

И правильно поняли. С религией у Павла Федоровича отношения не сложились. Отец был безбожником, все вокруг на верующих смотрели, как на юродивых, а попов считали государственными служащими в рясах. Человек с крестом на шее выглядел анахронизмом, выходцем чуть ли не из темного средневековья, атеизм был нормой, и никто не представлял жизни по-иному. История православной церкви, всегда пресмыкавшейся перед властью, уважения к религии не прививала, а об отношении к ней в народе говорили присказки и частушки, неизменно высмеивающие ее служителей.

Православное духовенство дискредитировало себя в глазах народа задолго до того, как большевики надругались над религией. В России не было волнений и бунтов, когда советская власть начала сбивать кресты с куполов храмов, а церкви и монастыри превращать в склады, казармы и тюрьмы. Никто особо не возражал, когда попов и монахов погнали в лагеря. Священник мало чем отличался от партийного работника, исповедь не сходилась с проповедью, а слова - с делами. Оба диктовали пастве смирение при жизни и взамен сулили общественные туалеты из золота, коммунизм на земле или рай на небесах. Не сейчас и не завтра, а в отдаленном будущем.

Перспектива заманчивая, ничего не скажешь, но жить хотелось уже сегодня, и проповедники не пользовались большим успехом у поколения советских людей, родившихся накануне войны, а Паша Маренко не был исключением. Длительные заграничные командировки подтвердили, что православие не хуже и не лучше других религий. В католической Ирландии, протестантской Англии и мусульманском Египте господствующая церковь пытается установить свои порядки, помышляя более о материальном, чем духовном. В общем, церковь такой же институт власти, как любое учреждение, и сидят там обычные бюрократы, претендующие на роль посредников между богом и людьми. За свои услуги они взимают комиссионные, что обеспечивает сытую жизнь и благополучие церковным чиновникам.

Павел Федорович признавал право любого человека верить в кого и во что угодно. Ну, есть люди, которые не могут обойтись без воли Всевышнего. Им так легче жить. Это их дело. Лишь бы не пытались навязать свои взгляды, заставить всех плясать под одну дудку. Ведь нет разницы между государством с религиозной либо идеологической окраской. В том и другом народ лишают права на выбор, исключают возможность жить по своему разумению. Когда правители России выстроились в церкви со свечами в руках и принялись неумело осенять тугие животы крестным знамением, стало ясно: "Приехали". Идеология социализма себя не оправдала. Даешь православие! Вместо основ марксизма-ленинизма основы православной культуры.

Результат не заставил себя ждать. В разгар шумной кампании перед выборами в Госдуму какие-то мужики с бабами и детками залезли в подземный туннель возле Пензы, чтобы дождаться там конца света. Неадекватное политическому моменту поведение российских граждан официально объяснили просто: "Сектанты. Дурное влияние проповедника-психопата". Возможно. Однако пророк остался на поверхности земли. Сумасшедший, но не самоубийца, а мозги помутились только у его последователей, что легко понять в пору всеобщего отупения. При переходе от поголовного атеизма к воспеванию пользы православия люди утрачивают веру и в бога, и в черта. Тогда безнравственность ставится в заслугу, нет законов, и всегда прав тот, у кого выше должность или денег больше. Если нет правды на земле, люди ищут спасения под землей.

Назад в Средневековье, а там рукой подать до батюшки-самодержца. Он, родимый, все знает, все ведает и все может. Коли в чем ошибется, так бояре виновны. Они, окаянные, мешают возлюбленному монарху каждого верноподданного по склоненной головке погладить, приголубить. Так что долой министров-душегубов, и Боже царя храни! Все на молитву!

Такие мысли приходили в голову после просмотра теленовостей из России, которые с каждым годом все больше напоминали годы правления Брежнева: "Все не просто хорошо, а замечательно, и от рассвета до заката становится еще краше. Если что-то где-то пока не складывается как надо, это - происки Запада и его приспешников, не согласных с курсом единственного и неповторимого горячо обожаемого президента Путина Владимира Владимировича". Что скрывается за "курсом Путина", оставалось за кадром. Может быть, чтобы не расстраивать зрителей скудостью мыслей президента или их полным отсутствием.

Глава 22. Богадельня по-немецки.

Несмотря на все старания сохранить остатки здоровья, ощутимой пользы они не приносили, и наступил момент, когда Павел Федорович не смог спуститься по ступенькам лестницы во двор, хотя его поддерживал и страховал физиотерапевт, раз в неделю посещавший инвалида по предписанию врача. С прогулками пришлось распрощаться. Жизненное пространство ограничилось пределами ванной и кухни, где стояло кресло со специальной высокой подставкой, чтобы с него удалось встать, и оттуда смотреть телевизор через открытую дверь большой комнаты.

При таком образе жизни можно долго протянуть или быстро отдать концы. Павлу Федоровичу был отведен третий путь.

После обеда он обычно ложился вздремнуть, и в тот злосчастный день не изменил своим привычкам, хотя Татьяна ни с того, ни сего закатила очередной скандал. Заснуть быстро не удалось, а когда открыл глаза, почувствовал некую неловкость. Сел на кровати, свесил ноги, придвинул ролатор, встал и понял, что левая нога и рука отказываются повиноваться. Вызвали "скорую", санитары измеряли кровяное давление и отвезли в центральную больницу, где погоняли на компьютерах и определили микроинсульт.

Через три недели Павла Федоровича перевели в дом для престарелых. Объяснили так: "Вам нужна реабилитация в специализированном институте, где постараются поставить вас на ноги, но компания, обеспечивающая медицинскую страховку, платить отказывается. Домой нельзя, вам нужен уход, и придется пожить на стороне, пока решается ваш вопрос". Ничего другого не оставалось. Он не мог сам встать из кровати, не мог пройти в туалет. Даже одеться и раздеться сам не мог. Требовалась помощь, и лучше всего - людей, обученных присматривать за инвалидами, а их можно было найти только в богадельне.

Вопрос решился окончательно при знакомстве со старшей сестрой по этажу Сабиной. По-английски говорила свободно: была замужем за офицером из частей армии США, расквартированных некогда в Баварии, несколько лет прожила в Америке, родила сына, развелась и вернулась домой. Лицо, как у кандидата наук, а фигура рабоче-крестьянская. Сразу видно, что в горящую избу войдет и с конем на скаку разберется.

Разрешила курить в комнате, тут же принесла пепельницу и достала из кармана пачку сигарет. "Эта комната - ваш дом, - пояснила, - и вам самим решать, что можно и чего нельзя". Павел Федорович вздохнул с облегчением. В больнице разрешали дымить только в специально оборудованном помещении, а добираться до него было долго и сложно, так что поклонники табака мучались постоянно. Иногда больше, чем от своих болячек.

Новая обитель находилась в комплексе зданий бывшего католического монастыря в центре города и принадлежала городским властям. Пациенты размещались в отдельных палатах с высокими потолками, и каждые две комнаты имели общую прихожую и совмещенный санузел. У Павла Федоровича было помещение, вдвое превышавшее прежнюю конуру, а широкое окно открывало вид на канал и оживленную улицу. Если ничего не хочется и мало что можется, сиди у окна, наблюдай за прохожими и автомобилями, с утра до утра снующими взад и вперед. Или выкатывайся на свежий воздух.

Благо, снабдили инвалидной коляской, и не просто абы как, а пришел агент фирмы, произвел обмеры клиента, внимательно выслушал пожелания. Полное впечатление - на заказ. Через пару недель привезли нечто невообразимое, вроде кровати стоймя, неподъемное и с трудом приводимое в движение. Клиент, естественно, возмутился и вновь потребовал кресло, в котором можно самому и легко передвигаться. Фирма извинилась, признала свою ошибку и быстро ее исправила. Лишь значительно позже, пожив в немецком коллективе, Павел Федорович понял, что таким путем обманывают страховую компанию, которая оплачивает обновку. Счет выставляют за первый, очень дорогостоящий агрегат, а заказчик получает что намного дешевле. Да и сделано, как показала практика, по-китайски: внешне в полном порядке, а ломается обидно часто.

На пути на волю никаких преград: лифт доставляет на первый этаж, парадная дверь услужливо распахивается, и перед глазами крохотная площадь, где ставят свои машины врачи и редкие посетители, а также автоперевозчики лежачих больных и инвалидов в колясках. Таких специализированных контор в городе больше десятка, и конкуренция между ними обеспечивает разброс стоимости поездки от двадцати пяти до пятисот евро, что в любом случае покрывает медицинская страховка.

С ранней весны до поздней осени часть площади, примыкающую к фасаду главного здания, занимают ряды столиков, накрытых скатертями в клеточку, под большими зонтами с рекламой пивной компании. Столики выстраивает с утра кафе "Святая Маргарита" (по имени бывшего монастыря), расположенное на первом этаже, а вечером сковывает стулья длинной цепью и запирает на висячий замок. Мебель, конечно, сделана из пластика и никакой ценности не представляет, но береженого, если верить народной мудрости, и бог бережет. Посетители кафе, люди в основном пожилые, по традиции, отдают дань национальному напитку, редко заказывают что покрепче, и предпочитают кофе, чай, мороженое, несложные мясные и рыбные блюда. Пьяных или слегка подвыпивших не бывает, и песен не поют. Ничего общего с русскими или почти ничего.

В этом Павел Федорович убеждался с каждым новым днем, прожитым в доме престарелых. Он впервые оказался в немецком коллективе и не уставал удивляться его особенностям. Добропорядочность, трудолюбие, пунктуальность на грани тупости и прочие ценные качества, которые молва приписывает жителям Германии, частично или полностью отсутствовали у большинства служащих богадельни. Правда, по национальному составу, будь то медсестры или уборщицы, они напоминали ООН. Среди них встречались представители Польши, Румынии, Колумбии, Индонезии, турки местного разлива и, конечно, русские из Казахстана, Таджикистана, Украины, России и так далее. Этнические немцы и их ближайшие родственники. Евреев не было.

Пациенты сплошь и рядом чистопородные немцы, родившиеся и выросшие в Аугсбурге и прилегающих городках. Турецкая община сама заботится о стариках, а выходцы из бывшего СССР ухаживают за родителями в домашних условиях, чтобы не потерять причитающихся им выплат по инвалидности. К примеру, социальное пособие, которое получала Татьяна Марковна, сократилось в пять раз после отъезда мужа. В отличие от иммигрантов, немцы

Приходит врач. Нет, не по вызову, самоходом. Видимо, каждый такой визит хорошо оплачивается. Никогда не спрашивает о самочувствии, но к этому довольно быстро привыкаешь. Надо проявлять инициативу.

-Знаете, доктор, у меня непорядок с задницей. Какая-то там гадость выскочила. Отчаянно болит.

-Не чешется?

-Нет, просто болит.

-Кто-нибудь видел, что там происходит?

-Да, сестра... Ну, две сестры.

-Позовите.

-Они уже закончили смену, ушли домой.

-Ладно, скажите им, чтобы завтра с утра мне позвонили и все рассказали.

Ценные качества, как то пунктуальность, трудолюбие, хозяйственность, распространяются далеко не на всех немцев.

Главные герои современных романов - спецназ и уголовники.

Сын Павлика Морозова.

"Честный детектив" о проституции за границей. Зритель запомнит фразу: в час 160 евро.

Мудрая не по годам Аленушка из популярной среди художников детской сказки сказала бы в наши дни непутевому Иванушке: "Не смотри, братец, телевизор, а не то козленочком станешь".
По субботам Манфред приносит кусок домашнего пирога на двоих, что он и сделал 7 мая, но на следующий день принес порцию нового пирога, испеченного Аной по случаю 60-летия победы. Нашей победы и их поражения.

При полной профнепригодности остается идти по партийной или духовной линии.

Какой смысл иметь президента, который ни за что не отвечает? - Беслан, "Курск", "Норд-Ост" и т.д.

Разговор со Станченко:

-У тебя красивая жена.

-Красота хороша в малых дозах.

Фильм "Война", в котором нет боевых действий.

-Что такое счастье?

Счастье - это когда ничего не болит и можешь жить без чужой помощи. Но есть и другое мнение. Говорят, если человек в моем возрасте просыпается утром, и у него ничего не болит, значит, он умер.

Глупые говорят много, потому что не способны четко и кратко сформулировать свои мысли.

Смотришь шоу Лолиты и начинаешь понимать, что нет предела человеческой глупости.

Какая разница между глупыми и умными? Умные учатся, а глупые поучают.

Операция прошла удачно. Больной скончался.

На сцене лица не установленной сексуальной ориентации. Девки грохочут басом, а парни заливаются сопрано. И название группы подходящее - "Сексуальная революция".

Подобострастное, раболепное, безликое советское ТВ

-Ты живой?

-Живым меня можно назвать, если сильно покривить душой.

Президент России увлекается восточными единоборствами, и на дополнительных выборах в Думу в Коломенском районе Подмосковья наряду с космонавтом, Анпиловым и пр баллотируется глава Всероссийского общества дзюдо

Лидер фракции Райков выступает в парламенте и предлагает выяснить "у кого больше и толще" - голосуется вотум недоверия правительству.

Члены "Единства" не "медведи", а медвежатники, криминальные специалисты по взлому сейфов

О былых (не бескорыстных) связях Путина с иностранными и российскими бизнесменами писали в 2001г "Ньюсуик" и итальянская "Репубблика"

Полномочный представитель президента в Приволжском федеральном округе Кириенко в 2002г. предложил ввести в школах уроки закона божьего.

Территория США - около половины России, а госбюджет России уступает бюджету Нью-Йорка.

Если кто-то проштрафится, могут подать в суд, но скорее изобьют или убьют.

В Нью-Йорке здания устремляются ввысь, а люди остаются внизу, теряются

Не свобода слова, а свобода выражения

Не мог уволить кого хотел, но мог довести до увольнения придирками, лишал перспективы

Сколько говна в России! И все плавает наверху.

Ненормальный, как непьющий сантехник

Интеллигент - это человек, который думает больше о других, чем о себе, и имеет собственное мнение по любому вопросу.

Крупным планом в кино - голый зад, из которого сочится слеза

Во главе государства, как это слишком часто случается в России, может оказаться не очень умный и не очень честный человек, но он олицетворяет государство. Поэтому об интересах государства, когда речь идет о России, лучше не говорить

Неприличная для пешехода скорость.

Бизнесмены шустрые, как поросята, и такие же неразборчивые в еде.

Кандидат в депутаты областной Думы Самары по ТВ избирателю: "Вы уже как бы определились и как бы будете голосовать..." Как можно баллотироваться, если человек не сумел освоить даже родной язык?

У нее нет своего мнения. У нее свои сомнения.

Не говорит, а рапортует. Сказывается счастливое детство: в раннем возрасте бежал с букетом цветов для вождей на трибуне Мавзолея, а чуть позже выводил звонким голосом приветственные стишки делегатам съезда КПСС. Потом парился в бане с коллегами из райкома комсомола, глушил стаканами водку

Конец марта, весь день идет снег. Весна в Аугсбурге.

Очень мало людей, готовых выслушать твое мнение. Еще меньше тех, кто способен понять, о чем идет речь. И очень трудно найти человека, который может согласиться с чужой точкой зрения.

Все давно уже отказало, а голова по-прежнему работает. Вот и болит, таблетки приходится принимать.

-- Как живешь-можешь?

-- Не могу, но живу.

Комментарии: 18, последний от 25/12/2019. © Copyright Устименко Юрий Владимирович (songambele@mail.ru) Обновлено: 18/12/2010. 474k. Статистика. Впечатления: Германия Скачать FB2		Ваша оценка:

Устименко Юрий Владимирович: другие произведения.

Болезнь Кеннеди