Эта презентация написана мной по просьбе некой российской организации или кампании, пожелавшей остаться неизвестной и предлагавшей мне сотрудничество в ней с приличной по европейским масштабам оплатой через посредство так называемого "Союза независимых писателей". В конечном счете, сотрудничество не состоялось, несмотря на то, что, как сообщали посредники, и эта презентация и другие тексты, что я послал туда, были одобрены руководством организации.
Учитывая, что организация весьма заботилась о своем инкогнито, а также наработанные на сегодня и распространенные технологии информационных войн, я решил предать эту презентацию гласности, во избежание недобросовестного использования ее за моей спиной, с выдергиванием фраз из текста и контекста и т.п.
Моя биография, неординарная даже для нашего бурного времени, дает основания поверить в судьбу и имеет прямое отношение к тому, кем я стал, что я сделал в жизни и чего еще хочу сделать. Сегодня я - философ. Не академический философ, посвятивший свою жизнь выяснению вопросов типа, что имел в виду Кант или Маркс, говоря о..., а философ, создавший свою философию. Философию, включающую собственную теорию познания, теорию детерминизма, свободы, теорию оптимальной морали, рациональную теорию духа, единый метод обоснования научных теорий, свою герменевтику и на ее основе свою трактовку Учения Библии, начала новой макроэкономической теории и анализ основных тенденций развития и кризисного состояния современного человечества. Я не просто убежден в истинности и важности моей философии, но считаю, что без принятия ее человечество обречено на трагедию и, возможно, гибель. Поэтому я рассматриваю мою работу, как служение человечеству, во имя которого я не раз жертвовал личным благом. А вот как это начиналось.
В год моего рождения, роковой 1937-й, когда мне было только 10 месяцев, был расстрелян мой отец. Он был третьим, не то вторым секретарем горкома Киева при Кассиоре и это определило его судьбу. В дополнение к этому он подписал себе смертный приговор тем, что отказался выполнить указание сверху и уволить из партии двух товарищей, сказав, что он знает их как честных людей. Он понимал, что не спасет их этим, но он сам был честный человек и не мог поступить иначе. Он верил в идею и служил ей не за страх, а за совесть. Впрочем, его судьба была бы той же самой, если бы он забрался в то злое время на место секретаря горкома карьеры ради. Его - да, но не моя. На мою судьбу и на дороги, которые я выбирал в жизни, всегда оказывало влияние то, что я знал, что мой отец был до конца честным человеком.
Так я чуть не со дня рождения стал сыном "врага народа" и при этом был воспитан матерью, также как отец верившей в идею, в этой же самой вере. Как это увязывалось со смертью отца? Очень просто: смерть отца была трагической ошибкой. Так это подавалось мне, пока я был еще совсем маленький. Потом ошибка начала медленно трансформироваться в преступление одного человека - Сталина. Идея при этом еще долго продолжала оставаться незапятнанно верной. Воспитание на вере в идею с одновременно заложенной под эту веру миной были первыми обстоятельствами, медленно, но верно направившими меня по пути создания в отдалённом пока будущем своей философии. Человек, который ни во что не верит с рождения, никогда не обратится к поиску смысла жизни и правильного устройства общества. Человек, который верит в некую идею, не имея оснований усомниться в ней, никогда и не усомнится. Меня же судьба изначально готовила к поиску новой веры.
Следующей вехой на этом пути был 51-й год, когда посадили "за политику", по 58-й статье мать и старшего брата. К "политике" на самом деле имел отношение только брат. Он таки вступил в анти сталинскую организацию, (было тогда таких 2-3 на весь Союз), именуемую, кстати, "За дело Ленина" и планировавшую даже убить Сталина. Организация была обречена на провал, ибо с момента создания в ней уже был провокатор. Мать посадили за брата по принципу "дедку за репку". Это событие в принципе ничего уже не изменило в формировании моей личности, только добавило страстности идейной. Сталина я с тех пор мечтал убить, когда вырасту. Правда, не успел, он умер, когда мне было только 16. Но в социалистическую идею я продолжал пока безоговорочно верить.
Тем временем жизнь шла своим чередом. Я учился в школе, учился не блестяще, в смысле не был отличником, но достаточно хорошо, а главное легко, не тратя свободное от уроков время на приготовление домашних заданий. Его я тратил на игры с товарищами и походы по окрестным лесам за грибами, на рыбалку и т.п. Это развило во мне любовь к природе, без чего не может быть гармонической личности и, следовательно, настоящего философа.
В 5-м классе я прочел книгу "Философия древней Греции". Не могу сказать, что после этого я воспылал любовью к философии и начал взахлеб читать философские книги. И, слава Богу, что не начал. Рано еще было и только повредило бы становлению в будущем настоящим философом. Зато я воспринял великих греческих философов так, как они, наверное, хотели, чтобы их воспринимали читатели. Из этой книги я почерпнул не информацию, что вот, мол, древние греки говорили или учили тому-то и тому-то, а руководство к своей собственной жизни. Я понял, что не вообще люди должны стремиться к гармонии, а лично я должен развивать себя так, и так и развивал себя с тех пор.
В старших классах школы у меня заметно прорезались способности к математике. Я был лучшим по этой части в классе и в школе и с легкостью решал все задачки повышенной сложности, которые наш математик давал только для желающих попробовать себя. Казалось бы, дорожка моя после школы явно вела на мехмат университета. Но судьба, определившая мне стать философом, была на страже и скорректировала мой путь. Наш математик - совсем неплохой преподаватель, тем не менее, не позаботился дать нам понятие, что за пределами алгебры, геометрии и тригонометрии есть ещё целый океан высшей математики, а начал оной тогда в школе не проходили. И мысль о том, что по окончании мехмата я всю жизнь буду заниматься теоремой Пифагора, отвратила меня от этого моего естественного выбора. И я подался в Политехнический Институт на механический факультет и стал инженером-механиком.
На первый взгляд может показаться, что с точки зрения философии, как конечной цели, это - промах судьбы. На самом деле это не так. Дело в том, что в мире признаны два способа познания и, соответственно, мировосприятия: научный и художественный. Каждый имеет свою сферу применимости, но поскольку философия охватывает все сферы, то хороший философ должен владеть обоими. Но на самом деле существует ещё третий, вполне самостоятельный и важный если не способ познания, то подход к решению проблем и тип мировоззрения - инженерный. Может показаться, что инженерия - это лишь приложение науки, прикладная наука. В действительности у инженера весьма отличное от ученого отношение к действительности. Учёный познает действительность, инженер творит её. Разницу между инженерным и научным подходом хорошо иллюстрирует история с колумбовым яйцом. Колумба, якобы, как-то раз спросил некий мудрец, может ли он поставить яйцо вертикально, чтобы оно не упало. "Могу" - сказал Колумб. Хлопнул попкой яйца об стол, так что она смялась и стала плоской, и яйцо осталось стоять. Это типично инженерное решение. Чистый ученый заявил бы, что это не решение, потому что яйцо перестало быть яйцом по определению. А чистый философ пустился бы еще в рассуждение о том, что есть яйцо и что произошло раньше: яйцо или курица. Инженер же подошел бы в данном случае к делу с точки зрения, а что собственно, нам нужно? Нам нужно в данном случае, чтобы яйцо осталось яйцом по определению, а, следовательно, без деформации, или же устраивает его деформация в определенных пределах, а главное, чтоб оно стояло? И не вызывает сомнения, что именно инженерный подход в этом случае верен. Вот эта установка инженера на решение проблемы, а не только её изучение, очень важна и для философа. Для настоящего философа, философа из числа тех, чьи философии изменяли мир, а не только "субстанция как инстанция". Особенно сегодня, когда человечество остро нуждается в решении стоящих перед ним проблем, философских по своей природе, а большинство философов убеждено, что философия никаких проблем не решает, а только обсуждает их.
Заставив меня пройти инженерную часть пути, моя судьба всё же заботливо привела меня затем и к научному этапу. По окончании института меня, хоть я был лучший студент на факультете и даже сделал уже научную работу, распределили за 5-ю графу на механический завод детских игрушек, в то время как моих менее способных товарищей распределяли на солидные предприятия. Чувствуя в себе силы и большое желание к их реализации, я должен был заниматься презренными игрушками, и хотя я сразу преуспел на этом поприще, но душа моя томилась и рвалась оттуда. Уйти, однако, было не просто, т.к. по закону я должен был оттянуть там 3 года. В результате я вынужден был искать на стороне приложение своей интеллектуальной силушке. И в этом поиске набрел на цикл лекций по математическому аппарату кибернетики, который читал в Доме Научно Технической пропаганды Киева великий Глушков. Он тогда ещё не слыл великим, но, безусловно, уже был им. Это вне сомнения был перст судьбы. Глушков читал великолепно, вдохновенно. Никогда ещё раньше и никогда позже я не сталкивался со столь блестящим лектором и одновременно блестящим ученым. Холодный блеск математической мысли заворожил меня. Моя затаенная тяга к математике, которая проявилась уже в школе, и вновь вспыхнула в институте, когда я выяснил, что за пределами элементарной есть ещё намного более увлекательная высшая математика, на сей раз захлестнула меня с головой и во мне начало зреть желание любой ценой прорваться в науку. Я готов был мыть полы, но только в научном учреждении. Лекции Глушкова имели и прямое отношение к моей будущей философии. Среди прочего он изложил, как и все прочее блестяще изложил, и основы аксиоматики. Аксиоматический подход стал впоследствии частью моей теории познания и единого метода обоснования научных теорий.
Нормальный путь вхождения в науку в этой ситуации состоял в получении заочно второго высшего образования на мехмате университета. Но потратить ещё 5-6 лет на заочное обучение было не по мне и я решил поступить в аспирантуру на кафедру теоретической механики. С одной стороны я имел формальное право поступать туда, поскольку "теоретическая механика" и "инженер-механик" вроде бы имеет что-то общее, и я проходил эту механику в Политехе. С другой стороны теоретическая механика, безусловно, связана с математикой. Кроме того, думал я, стану кандидатом, а там уже буду кантоваться дальше в сторону более чистой математики.
Для начала я подался в родной КПИ, но туда меня не взяли из-за той же 5-й графы. И опять в этом был перст судьбы, ибо после этого я неизвестно почему выбрал кафедру теормеха Ленинградского Политеха. На первый взгляд, какая разница: одинаковая кафедра в одинаковых (как бы) институтах, только города разные. Как выяснилось, разница была огромной. В КПИ кафедра теормеха была при механическом факультете, готовившем инженеров механиков и никакой наукой там тогда (не говорю про сейчас) не пахло. И курс, который там читался студентам, был урезан буквально до механической азбуки. В Ленинграде же эта кафедра была при физико-механическом факультете и была частью школы великого А. И. Лурье, лучшей в Союзе, а может быть и в мире школы механиков-теоретиков. Эта кафедра и кафедра аналитической механики, которой заведовал сам Лурье, готовила не инженеров, а ученых механиков, лучших в Союзе. Лучших, чем готовил мехмат МГУ.
Что дала теормеханика моей будущей философии? Дала исключительно много. Несравненно больше, чем, если бы я стал чистым математиком. Правда, много великих математиков, равно как и физиков, были по совместительству философами. Тут и Декарт, и Лейбниц и другие. А уж хотя бы отчасти залезали в философию чуть ли не все великие физики и математики. Кроме того, механику нельзя и оторвать то вполне от физики и математики. И всё-таки. Механика была первой областью, в которой рациональная наука "нового времени" совершила большой прорыв. Именно в ней эта наука выковала свой метод, свои принципы и нормы, которые распространила затем, сначала на другие разделы физики, а потом на все химии, биологии, а, в конечном счете, и на экономику, социологию и что угодно. И именно, изучая механику (на приличном уровне, конечно) можно лучше всего усвоить метод рациональной науки и понять, что такое есть научное познание и вообще человеческое познание и как оно соотноситься с описываемой им действительностью. А этот вопрос - центральный, изначальный для любой нерелигиозной философии. Любая большая нерелигиозная философия начинается с него. Если нет убедительного ответа на вопрос, как наше познание соотносится с описываемой им действительностью, то чего стоит остальная философская болтовня, пытающая убедить нас, что эта действительность есть такая или сякая и поэтому мы должны жить так или сяк? Моя философия и начинается с теории познания, выстроенной на этом методе, методе рациональной науки. Любая же теория познания (а их несть числа) выстроенная как-либо иначе, отвлекающаяся от реального пути, пройденного естественной наукой или недостаточно понимающая его - несостоятельна, мудрствование лукавое.
По окончании аспирантуры я вернулся в Киев, где мать, здоровье которой было подорвано в лагерях, нуждалась в моей помощи. У меня было рекомендательное письмо от самого Лурье в киевский институт механики, но антисемитизм в Киеве был настолько силен, что меня, несмотря даже на это письмо, не приняли не только в институт механики, но и ни в какой другой научный институт. И в этом тоже был перст судьбы.
Когда я окончательно убедился, что мне подрезают крылья в тот момент, когда я после героических усилий (переход из инженеров механиков в механики теоретики, минуя мехмат университета, требовал именно таких усилий) ощутил их у себя за спиной и готов был взлететь, "пепел Клааса", присыпанный за прошедшие годы пылью времени, вновь "застучал в моем сердце". Сталина уже давно не было в живых, но и я уже потихоньку исподволь осознал, что не в одном Сталине дело. Я ещё не разочаровался в социализме, как в идее, но то, что реальный социализм - плох, я уже понял. И я персонифицировал врага, на которого обратил жар ненависти, рожденной убийством любви, любви к науке, в которую меня не пускали. Теперь врагом стал не Сталин, а класс номенклатуры, правящей страной. Сталин был вождем этого класса, но преступления творил весь класс и продолжал творить и после смерти Сталина. На этот класс я возлагал теперь ответственность и за убийство отца и других, невинно расстрелянных, и за муки матери и брата и ещё миллионов и за антисемитизм в стране.
Медленно накапливался потенциал взрыва, но когда он созрел, наступил момент, когда я готов был идти и убивать первого попавшегося представителя номенклатуры и, наверное, сделал бы это, если бы достал оружие. Но неведомая рука уверенно вела меня к другой цели. Для того чтобы стать настоящим философом, очень важно не только гармоническое развитие, о котором я писал. Важно, чтобы в какой-то момент жизнь опалила тебя, сделала тебя высоко неравнодушным к тому, что происходит в обществе, пробудила желание изменить его, улучшить. И важно ещё, чтоб тебе повезло и вместо героического, но бессмысленного пожертвования собой, ты нашел какие-то возможности конструктивного, деятельного воздействия на эту жизнь. Мне повезло.
Как раз в момент, когда я вот-вот мог сорваться, я вышел на весьма
своеобразную диссидентскую организацию. Эта организация, к которой я присоединился и вскоре стал одним из руководителей её, формально представляла комсомольский клуб. Назывался он историко-литературный
клуб им. Петра Запорожца и географически базировался на клуб "Пищевик" на
Подоле. Но форма комсомольского клуба была лишь прикрытием. Это не был клуб,
созданный сверху руководством райкома, завода или того же клуба "Пищевик". Это
было добровольное объединение граждан, многие из которых к комсомолу не имели
отношения, хотя бы по возрасту. Я же вообще никогда не был в комсомоле, но в
клубе никто и не подумал поинтересоваться этим. Форма
комсомольского клуба была выбрана по чисто тактическим соображениям, как
наиболее соответствующая тем целям и задачам, которые ставил себе клуб и
выбранному пути их достижения. Цель была улучшение существующего строя, прежде всего, в сторону его демократизации. Социализм, как таковой, не отвергался, но в качестве идеала, провозглашался демократический социализм, он же - социализм "с человеческим лицом". А в качестве способа достижения этой цели была
выдвинута следующая идея. Парадокс реальности советского социализма состоял в том, что все демократические свободы были задекларированы советской
конституцией, но на практике не работали. Клуб ставил своей задачей осуществлять эти свободы на практике и тем самым плавно переводить общество в
состояние демократии. Собственно, это - идея чехословацких клубов, ставших ядром так называемой "Пражской весны". Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, с одной стороны, утопичность этой идеи: реализовать демократические свободы, записанные в конституции, при одной правящей партии было невозможно вполне. С другой
стороны, деятельность клуба всё равно было полезна и важна, ибо демократия
невозможна без того, чтобы народ не пытался и не научился сам, снизу,
реализовать эти свободы и бороться за них демократическими же, цивилизованными
методами. И, по крайней мере, частичная реализация этих свобод была возможна тогда и зависела от желания и воли этих граждан, от инициативы снизу.
Чем, собственно, мы занимались? Как следует из названия клуба, сферой нашей
деятельности была история и культура. В это время - в конце 60-тых гг. уже
закончилась хрущовская "оттепель" и многие талантливые поэты, писатели,
художники, историки, расцветшие в короткий период её после сталинской "Зимы", оказались в задухе. Их не сажали и не расстреливали, как при Сталине, но их не публиковали, им не давали трибуны для публичного выступления, не устраивали
выставок. Причем, это не были открытые антисоветчики. Многие из них вообще были политически нейтральными. Да и те, которые не любили советскую власть, держали свою дулю в кармане. Но они не вписывались в пресловутый социалистический реализм, в партийную линию в истории и т.п. Мы давали им трибуну в нашем клубе.
Причем не просто прочитать свои стихи, лекцию по истории или выставить картины, мы устраивали им обсуждения в духе 20-30-тых гг., от которых советское общество изрядно отвыкло. У нас, например, был вечер талантливой, но не печатавшейся поэтессы Лины Ошеровой, лекция интереснейшего, но опального историка М.Ю. Брайчевского. Я лично организовал выставку непризнанных художников, среди которых были Левич, Акопов, Вайнштейн, впоследствии получившие признание не
только в Украине, но и за её пределами. На наши мероприятия народ валил валом. Кроме того мы иногда вторгались в политические процессы в масштабе страны, когда они были как то связаны с культурой.
Верхушку клуба и, прежде всего, президента периодически таскали на разборки в горком партии и в КГБ, и над
клубом постоянно висела угроза быть закрытым. Но мы отточили мастерство
марксистского начетничества и лихо отбивались цитатами из классиков, из
постановлений 20-того и прочих съездов партии. Вот пример вторжения в большую политику с применением мастерства начетничества.
Где-то в начале 70-х партия начала готовить реставрацию культа Сталина.
Сначала частичную, а там, кто знает, как получилось бы. Но не получилось, потому
что против этого храбро выступила интеллигенция внутри страны и компартии на Западе, особенно итальянская. В этой борьбе принял участие и наш клуб.
В качестве пробного шара для проверки, как будет реагировать народ на реставрацию, партия выпустила книгу Кочетова "Чего же ты
хочешь". В ней он "доказывал", что преступления Сталина были преувеличены, а заслуги принижены, что от разоблачения культа пострадало много невинных людей
(от инфарктов), лаял непотребно лучшую советскую интеллигенцию, в частности
кинорежиссера Михаила Рома, и даже лягнул итальянскую компартию за недостаточную марксистскую ортодоксальность. Книгу не просто выпустили, но организовали
обсуждение ее коллективами трудящихся по всей стране под присмотром партийных
бонз. И от имени этих собраний шли в ЦК тонны писем в поддержку книги, дабы
потом из этих писем соорудить всенародное одобрение.
У нас в клубе была служба мониторинга культурных событий в городе и наш
информатор-координатор доложил, что такого то числа в Доме Научно-Технической Пропаганды будет городское собрание с открытым обсуждением книги Кочетова. Как делались в те времена "открытые обсуждения" известно: подбирались по предприятиям и учреждениям проверенные партийцы и комсомольцы, привыкшие голосовать за все, что им скажут, а людей со стороны под разными предлогами не пускали. Но мы, напирая на то, что мы - комсомольский клуб и надавив немного плечом, все-же прорвались
В качестве обсуждения был запланирован спектакль под управлением опытного манипулятора, какого-то секретаря по идеологии. Полагаясь на то, что аудитория
вполне послушна и управляема, он уверенно отбубнил свою вступительную речь минут на 20 с рефреном: книга нужная, правильная, там (заведение очей в гору и
кивок туда же головой) ее уже одобрили. "А теперь давайте обсуждать, каждому по
5 минут на выступление". Ну, я и выступил первым.
Нес я Кочетова по пунктам, каждый пункт начиная цитатой из классиков или съездов и заканчивая так же. "Маркс писал...А Кочетов пишет...А Никита Сергеевич на 20 съезде
сказал..." Сначала ведущий несколько раз вскакивал, норовя прервать меня, открывал рот, но никаких слов из рта не вылетало и он опять садился. Не переть же было против классиков. И вообще, десятилетия идеологического террора и идейной безропотности населения привели к полной атрофированности мозгов и дара речи у
партийных бонз. Зачем было напрягаться, когда для деревни и так сойдет.
Косноязычность высшего партийного эшелона давно уже стала притчей во языцех и бесконечно обыгрывалась в анекдотах. Во многих случаях не надо было даже сочинять анекдотов, достаточно было просто цитировать Хрущева или Брежнева. "Социализм - это не колбаса" и т. п. Где уж было ведущему тягаться с новой формацией бойцов идеологического фронта. Он выразительно махнул рукой, мол, черт с ним, закрыл лицо руками и забыл даже остановить меня по регламенту. Я молотил целых полчаса, пока не выговорился.
После этого началось нечто невообразимое. Публика как с цепи сорвалась. Весь отбор комсомольских кадров к тому
времени в Союзе превратился в фикцию и никакой корреляции между тем, что было у человека в душе и его комсомольской деятельностью уже не было. И эти выбранные комсомольские активисты, не уловив тонкостей моей техники и решив, что теперь
все можно, понесли такую антисоветчину, что у меня мурашки забегали по коже:
не повесят ли на меня потом этот антисоветский шабаш. Через некоторое время ведущий очухался и объявил, что собрание окончено и никакой резолюции и письма в
ЦК не будет. Но аудитория уже полностью вышла из-под контроля, объявились
какие-то народные вожаки, которые призвали остальных не расходиться, а избрать комитет, всех желающих записать и от имени этих желающих послать-таки в ЦК резолюцию собрания по книге Кочетова, понятно какую. Меня извлекли из толпы и сказали, что просят
составить и дать им конспект моей речи. Я, естественно, написал конспект и
передал его через пару дней комитету, и резолюция, построенная на этом конспекте, за многими подписями
таки пошла в ЦК. Из конспекта я затем сделал статью под названием, насколько
помню, "Чего же хочет Кочетов" и запустил ее в Самиздат и уже, будучи в Израиле, слышал о ней от приехавших туда позже меня. Это, кстати, была первая в моей жизни статья и она была первой пробой сил, хоть и не в философии, но в
области, близкой к ней. Впрочем, слово "философия" у меня еще долго никак не
ассоциировалось с моей деятельностью.
За это мероприятие наш клуб чуть было не закрыли. Спасло только то, что на другой день в газете
"Правда" появилась статья о
книге Кочетова какого-то ранее неизвестного автора. В ней он слегка так по-отечески пожурил Кочетова за то, что тот несколько перегнул и за огрехи стиля.
Для советских держиморд любого ранга, державших нос всегда по ветру, не имели никакого значения стиль и качество критики. Главное было
направление. И ветер сверху дул именно в ту сторону, в которую мы дунули на
день раньше. Ну, так разве после этого мы не замечательные, интеллигентные
мальчики.
Клубная деятельность поспособствовала моему продвижению в сторону философии. Я начал задумываться над философскими вопросами типа наилучшего устройства общества и даже начал писать работу под названием "Оптимальное общественное устройство", которую не закончил и которая, к сожалению, пропала во время бурных перипетий моей дальнейшей жизни. Но судьбе было угодно сделать еще один виток, прежде чем я окончательно вышел на философскую траекторию.
Клуб наш, ставя своей главной целью демократизацию общества, имел и
вторую: возрождение украинского национального самосознания и культуры. И в рамках этой задачи наш президент затеял в клубе кружок "шанувальникив риднои мовы". Клуб состоял наполовину из украинцев и наполовину из евреев, и все мои соплеменники побежали записываться в этот кружок впереди украинцев. И это меня несколько задело. Получалось, что мы евреи - какое-то перекати поле, своего языка не знаем, разговариваем по-русски, потому что так получилось, сегодня возрождается украинская культура, и мы живем на Украине, начинаем учить украинский. Завтра нас занесет еще куда-нибудь, будем учить еще какой-нибудь язык. И я организовал при клубе кружок по изучению идиша.
А дальше пошло-поехало. Я стал изучать еврейскую историю, создавать кружки по изучению истории и, наконец, полностью переключился на еврейскую культурническую деятельность. Тем более, что к этому времени клуб уже успел развалиться.
Вершиной этой моей еврейской культурной деятельности был вечер еврейской поэзии,
который мне удалось организовать в Союзе Писателей Украины. На этот период в
Союзе и по большей части именно в Украине еще были еврейские поэты, пишущие на
идиш, причем идиш для них был родным языком, усвоенным с детства.
Главная проблема была уговорить их участвовать в этом предприятии. Я не мог
обращаться к властям с просьбой разрешить этот вечер, не имея предварительного согласия самих поэтов участвовать в нем, а поэты, не
зная, как на это отреагирует власть, боялись давать такое согласие.
Представители старшего поколения почти все оттянули свою десятку в лагерях при
Сталине за "еврейский буржуазный национализм" и теперь боялись своей тени. Тем
более, что со времени 30-тых гг. подобных вечеров не было, и именно за подобную
деятельность им и навесили "буржуазный национализм" во времена их молодости.
Не менее трудной задачей было уговорить руководство Союза писателей, чтобы оно согласилось на этот вечер. Писатели тоже боялись, как к этому отнесется власть. Все же мне и моим товарищам (я организовал группу единомышленников), напирая на "национальное по
форме и социалистическое по содержанию" и на то, что времена изменились, удалось уговорить и тех и других.
Вечер состоялся, но стал
не только вершиной моей еврейской культурнической деятельности, но и
концом ее. Ничего из своих действительно хороших стихов, даже не обязательно
посвященных своему народу, но хотя бы просто лирики, ни один из поэтов, ни
старых, ни молодых, не отважился прочесть. Все они читали только "спасибо партии" на идише. Это привело меня к разочарованию в самой возможности возрождения живой еврейской культуры в Союзе и, вообще, в галуте. Я понял, что надо одно из двух: или добровольно окончательно ассимилироваться или ехать в Израиль. И я выбрал последнее.
Надо сказать, что когда я подавал заявление на выезд, предприятие это
было не столь безопасным, как это стало потом, особенно после развала Союза. Да, без суда и следствия за намерение выехать в кап. страну уже не только не расстреливали в подвале, но и в тюрьму не сажали, но по суду сажали. Ну не на 25 или 10 лет, как при Сталине, самый
распространенный срок был 3 года, хотя Щаранскому дали 9, что говорит о том, что
не было гарантировано и ограничение 3-я годами. Из тех, кто прорывались вместе со мной, по 3 года отмучились Владимир Кислик, Марк Луцкер, Александр Фельдман, Ким Фридман и др. Меня пришли брать с ордером на арест в день, когда я пересек границу Союза в направлении Израиля, и по ошибке взяли хозяина квартиры, у которого я снимал комнату. Естественно, разобравшись, его выпустили.
Кстати, суд и следствие, которые, как я сказал, теперь были, были лишь проформой, спектаклем. Например, Фельдмана судили "открытым судом" на территории закрытого п/я, на которую никого, там не работающего, не пустили, даже его
родителей, а граждан, "свободно пришедших на суд", там изображали комсомольцы и
активисты предприятия по разнарядке.
Дела тоже "шились" хоть не так грубо как во времена сталинских "троек" и "ОСО", но от этого было не легче: кому "шили", тот садился. Судили, кстати, не за намерение выехать в Израиль (приходилось считаться с давлением Запада, требовавшего соблюдения прав человека, и грозившего прекращением поставок передовых технологий, если Союз будет нарушать эти права), а за вымышленные уголовные преступления. Скажем, если человек работал на заводе, его обвиняли в том, что он украл отвертку, находили какого-нибудь алкаша, над которым висело
увольнение за пьянство, и уговаривали его стать "свидетелем", причем обещали за согласие сыграть роль не увольнять.
Посадки были не единственным средством, применяемым против подавших на выезд в Израиль,
борьба шла, так сказать, по всему полю. Особым гонениям подвергались те, кто не просто подал на выезд и тихо, зачастую годами, ждал разрешения, а те, кто боролись за право свободного выезда всех желающих. К этой категории принадлежал и я.
Прежде всего, меня уволили с работы. По возвращении в Киев после окончания аспирантуры я из-за того, что меня не брали в науку как еврея, вынужден был вернуться к инженерной деятельности. Но по прошествии еще 4-х лет мне все-таки удалось устроиться на работу в научно исследовательский Институт Кожевнообувной Промышленности (своего рода научный аналог механическому заводу детских игрушек). Поскольку кандидату физмат наук, специализирующемуся в области механики, там делать было нечего, мне пришлось еще раз совершить профессиональный скачок и перейти в область матэкономики. (Я работал там в лаборатории экономики). Это потребовало еще раз дополнительных усилий, но с точки зрения предназначенной мне судьбой цели стать философом это было оправдано. Опыт работы в области матэкономики (дюжина статей опубликованных в журналах типа "Известия ВУЗов") пригодился мне при создании начал новой макроэкономической теории.
Вот с этой работы меня и турнули, как только я подал заявление на выезд в 1973г. И после этого не только не брали ни на какую приличную работу вплоть до выезда в 1976г. (таких как я активистов борьбы за выезд брали только кочегарами, грузчиками и т.п.), но с любой черной работы, которую мне удавалось найти, выгоняли не позже, чем через 2 недели. Кроме прессинга по части работы и, следовательно, источников существования нас активистов периодически тягали на допросы в КГБ, арестовывали на 15 сутки, избивали бандиты, сотрудничавшие с КГБ или, сами гэбэшники, ряженные в бандитов. Владимиру Кислику отбили почки. Мне дали кастетом по затылку с намерением убить и только чудом, благодаря шапочке двойной вязки и тому, что удар пришелся выше мозжечка, я остался жив.
Чем, собственно, мы занимались? Главным занятием было делать вызовы из Израиля от мнимых родственников желающим выехать. Без такого вызова вообще не выпускали. Это называлось воссоединение семей, хотя и воссоединения можно было ждать годами. Кроме того мы наладили курсы по изучению иврита для желающих, снабжали их всякой информацией об Израиле. Ну и наконец, всякие демонстрации, акции протеста, коллективные письма в международные организации по поводу нарушений прав человека и преследований за желание выехать. В частности каждый год в годовщину расстрела в Бабьем Яру мы шли туда колонной возлагать венки с надписями на иврите. Гэбэшники старались всячески не допустить этого, отлавливая нас поодиночке и избивая еще на дальних подступах к Яру, превентивно арестовывая ведущих активистов на 15 суток и т.п. В 1976г. нашу колону в Бабьем Яру вел я, сквозь 2 шеренги внутренних войск. В этом же году я должен был делать доклад на всемирной конференции по еврейской истории в Москве. Конференцию организовывали сами борцы за выезд, а власти пытались всячески ее сорвать. Для этого часть докладчиков они предварительно арестовали, а части срочно дали разрешение на выезд. В последнюю категорию попал и я. Это у нас называлось "приз за лучший доклад".
Именно переезд в Израиль и столкновение с израильской действительностью были последним актом судьбы, приведшим меня окончательно к философии. Причиной, по которой, я считал, евреи из Союза и вообще из рассеяния должны были ехать в Израиль, было то, что в рассеянии, в Союзе, в частности, они утратили человеческое достоинство. Антисемитизм здесь тоже был причем, но лишь как фактор, приводящий к утрате достоинства. Еще более важным фактором, способствующим утрате достоинства, была утрата своих корней, своей культуры. Влияло на утрату достоинства и отсутствие свободы в Союзе. Советский тоталитаризм отнимал достоинство не только у евреев, но и у всех советских граждан. Все эти факторы для меня слились в одну причину для выезда - утрату достоинства. Но оказалось, что жить недостойно можно и в своей стране.
Вот картина, которую я застал по приезде в Израиль.
Не нужно и говорить, что не стало антисемитизма. Восхитительно было ощущение свободы и в этом отношении люди стали, действительно, куда как достойней, чуть ли не визуально было видно их расправленные плечи. Но была и другая сторона.
Газеты, причем главные и самые приличные, забиты объявлениями типа: "Такая то с такими данными (шесть на восемь, восемь на семь) ищет состоятельного мужчину с доходом не менее, со своей квартирой в Тель Авиве, на предмет брака". Но этот брачный меркантилизм - это еще цветочки. Гораздо больше объявлений типа: "Бахура им гизра това мехапесет бахур им гезер тов", что в переводе означает "Девушка с хорошей фигурой ищет парня с хорошим членом". Или "Студент готов услаждать пожилых дамочек за такое-то вознаграждение". Или "Семейная пара ищет девушку (парня) для развлечений (в постели) втроем". Это не говоря уже об объявлениях всевозможных извращенцев, о порнографии с обложек глянцевых журналов, которыми забиты витрины киосков и которой полно на телевидении, о непрекращающихся сексуальных скандалах и накатах в политике, о том, что в Израиле состоялся второй всемирный съезд гомосексуалистов и т.п. Из этой картинки видно, что все собственно человеческое, в чем есть хоть сколько-нибудь души и духа, ушло из важнейшей сферы человеческой жизни - отношений между мужчиной и женщиной, а то, что осталось, это даже не чисто животное начало, а какой-то синтетический маразм, лишающий жизнь всякого вкуса. Происходило по выражению Гржалцана ("Технология уничтожения") "расчеловечивание человека" под лозунгом свободы. При этом забывалось, что процесс превращения животного в человека был, по сути, процессом добровольного ограничения некоторых свобод.
Надо сказать, что с этой "ментальностью" я (и не только я) сталкивался еще в Союзе до выезда. Она начала проникать в Союз малыми дозами еще во времена хрущевской оттепели вместе с идеями демократизации, конвергенции и т. п., ловко приклеившись к демократии и выдавая себя за ее неотъемлемую часть. В последние же годы перед моим выездом она валила уже довольно густо и нахраписто ломала традиционные нормы и систему ценностей. Я имею в виду не официозную систему ценностей, навязываемую сверху, с любовью к партии, к социализму и т. п. Эта уже ни для кого реальной системой ценностей не была. Я имею в виду ту, которая господствовала в среде советской интеллигенции и не какой-то там творчески-богемной, а в среде широких масс инженеров, врачей, учителей и т. п. И уважалась и за ее пределами.
Но в хрущевскую эпоху это проникновение шло еще малыми дозами и даже в последние годы моего пребывания в Cоюзе оно далеко еще не достигло тех масштабов, с которыми я столкнулся в Израиле. Кроме того в эти последние годы мое погружение сначала в диссидентскую, а затем в сионистскую борьбу, отвлекало меня от этой стороны жизни. Когда же я приехал в Израиль, эта действительность ударила меня, как обухом по голове. Остро встал вопрос, что делать: смириться или бороться? Но против кого и чего бороться? Против той самой свободы, за которую я боролся в Советском Союзе? Мои товарищи по борьбе за выезд, даже те, которых коробила эта действительность, заявляли: "Всё! Мы отборолись, теперь нужно приспосабливаться к новой действительности и просто жить". Другие произносили с умным видом что-нибудь вроде: "А может в этом и есть сермяжная правда? А может, это нас в Союзе неправильно воспитали и нужно перевоспитываться?" В самом деле, думал я, не к социализму же возвращаться. Но в силу своей натуры смириться не мог.
Сначала мне было не до борьбы, не до того, чтобы учить других, как жить. Нужно было сначала позаботиться, чтобы крыша не поехала от этой сюрреалистической действительности, навалившейся на меня резко, без плавного перехода, как для тех, кто остался в Союзе и эволюционировал постепенно вместе с остальными в этот сюр. Нужно было просто не капитулировать перед "новой ментальностью", подобно обывателю, который и за капитуляцию это не принимал (приспосабливаться к чему угодно - его способ жизни). Прежде всего, нужно было разобраться в том, что происходит, ответить самому себе на вопросы, что есть что, что хорошо, что плохо. Почему происходит то, что происходит, почему плохо там и там (в Союзе и в Израиле) и как сделать так, чтобы было все-таки хорошо (не принимая всерьез анекдота, что хорошо только в самолете)?
Это были философские по своей природе вопросы и с этого началось мое серьезное вхождение в философию. Но ещё в течение ряда лет я не осознавал, что занимаюсь собственно философией. Я искал ответа на конкретные вопросы, все еще не связывая их в общую картину. Я искал этого ответа для себя, для успокоения души своей, для обретения вновь почвы, которая, я чувствовал, уходит из-под ног. И уж точно я не собирался создавать новую философию. И в то же время к философии я мысленно обращался. Я быстро понял (не нужно было, собственно, и мозгами шевелить), что ситуация в Советском Союзе определялась учением марксизма. Естественно, что это учение было существенно искажено, прежде всего, Сталиным, но диктатура пролетариата ведомого его партией, что на практике вылилось в диктатуру партии - это было главное и это было от Маркса. Я быстро сообразил, что и "новая ментальность" не выросла сама собой, как фикусы на почве, унавоженной обывательским бытом, а была результатом распространения на Западе таких философских учений, как фрейдизм и экзистенциализм.
Да, думал я, и марксизм и "новую ментальность" обосновывали великие мыслители, признанные миром философы, ученые. А ты, Воин, в своем неприятии "новой" ориентируешься в основном на свои эмоции. С другой стороны, марксизм и экзистенциализм с фрейдизмом занимают достаточно противоположные позиции, так что не может быть, чтобы обе стороны были правы. А значит, совсем не обязательно, чтобы была права хотя бы одна из них. И, наконец, если всё это наука, то я, в конце концов, тоже не лаптем щи хлебаю. Надо разобраться, какое это всё на самом деле имеет отношение к науке.
Как я уже сказал выше, нерелигиозная философия, претендующая быть настоящей, должна начинаться с теории познания, с ответа на вопрос, как наше познание соотносится с действительностью. Это я понял тогда в Израиле. Я увидел, что представления и марксизма и экзистенциализма о том, как надо жить, вытекают из их представлений о том, как соотносится наше познание с действительностью. Марксизм абсолютизировал наше познание, утверждая, что новое знание лишь добавляется к предыдущему, ничего в нем не меняя. Именно отсюда вытекали многие его неверные выводы, как то о гегемонии пролетариата, пролетарской революции и т.п. Экзистенциализм же, наоборот, релятивизировал наше познание, утверждая, что оно скользит по поверхности явлений и годится в лучшем случае для технических расчетов, но никак не для определения, что есть хорошо и что есть плохо для человека и человечества. Отсюда вытекала и релятивизация экзистенциализмом морали: стоит ли придерживаться каких-то моральных норм, если сегодня мы считаем их правильными, а завтра выясниться, что это заблуждение.
Я понял, что теории познания и марксизма и экзистенциализма не просто неверны, но настолько примитивны, что их и теориями назвать нельзя. Вопреки представлению Маркса, что наука ничего не меняет в ранее добытом знании, она таки меняет и понятия и выводы при переходе от одной фундаментальной теории к другой, типа от Ньютона к Эйнштейну. Сартр же и прочие экзистенциалисты были просто дремучи в вопросе о том, как развивается и функционирует рациональная наука. Но и у последующих философов я не нашел теории познания, которая бы соответствовала опыту естественных наук в их современной фазе. Поэтому я должен был сам искать ответ на эти вопросы и так выкристаллизовалась сначала моя теория познания, затем теории детерминизма, свободы, этики и духа. Т.е. все части моей первой философской книги "Неорационализм". В этой книге, опираясь на мою теорию познания, я дал ответы на вопросы: что такое хорошо и что такое плохо (теория оптимальной морали), и где проходят разумные границы свободы (абсолютной свободы в принципе не может быть для человека в обществе и не надо путать свободу политическую с сексуальной). И т.п.
Я закончил эту книгу в 1982-м году и начал предлагать ее вниманию различных израильских философов, ученых и общественных деятелей, владеющих русским языком. Практически никто из них не пытался опровергать меня, но с другой стороны долгое время никто не соглашался поддержать меня на предмет публикации книги. Кишка тонка была у них поддержать того, кто выступает против господствующей нео либеральной идеологии, сиречь, "новой ментальности". Наконец, профессор тельавивского университета Розин, которому книга очень понравилась, взялся опубликовать ее на английском в приличном издательстве. К этому времени должна была выйти в главном русскоязычном израильском журнале "22" другая моя книга "Записки оле". ("Оле" на иврите - новоприбывший в Израиль). Она представляла сборник моих публицистических статей, значительная часть из которых была заточена против пресловутой "ментальности".
И тут произошел инцидент: на меня напал психопат с ножом, защищаясь, я ранил его и, хотя рана была не смертельной, и он сразу был отвезен в одну из лучших израильских больниц, он странным образом там умер. Несмотря на то что дело было среди дня в людном месте и было много свидетелей, видевших, что я был атакован с ножом и защищался, мне грубейшим образом с запугиванием свидетелей и другими нарушениями закона пошили дело о преднамеренном убийстве и дали 9 лет по первому суду. Естественно, что ни одна из моих книг после этого не вышла. А из хода процесса стало ясно, что это - расправа надо мной за мою философию и что даже сам инцидент не был случайностью, а психопата стравили против меня в надежде, что он меня убьет. Господствующие тогда в стране нео либералы не могли простить мне того, что своей философией я подрывал основы их идеологии. Мало того, что в обществе, где господствуют нео либералы, пусть даже не находясь формально у власти, но контролируя СМИ, академический мир и правовую систему, невозможно пробиться ни с какими идеями, кроме либеральных - тебя просто не публикуют и все. Но если ты слишком умный и настойчивый, то либералы не побрезгуют применить против тебя не только свое главное и излюбленное оружие - грязь и клевету, но и пойти на физическое устранение. А если не получится, то - на сфальсифицированную судебную расправу. Впрочем, и излюбленное либералами оружие грязи и клеветы применялось ими против меня и на процессе и по ходу всей моей дальнейшей борьбы за признание моей философии, вплоть до сего дня.
В частности, когда я сидел в тюрьме еще под следствием, в газете "Гаолам хазэ" появилась статья про меня, в которой я не просто поливался грязью, но до решения суда обвинялся в совершении преднамеренного убийства и во всех смертных грехах. Это было нарушением закона "субюдице", запрещающего публично обвинять человека в преступлениях, еще не доказанных судом. И редактор журнала Ури Авнери это хорошо знал. Он был ближайшим другом тогдашней главной правозащитницы Израиля Шуламит Алони и вместе с ней яростно добивался соблюдения этого закона, когда его нарушали в отношении арабов или гомосексуалистов. Ну а подрывающий теоретические основы грязного либерализма Воин был в глазах Авнери и Алони автоматически лишен прав человека.
Когда я, прочтя в тюрьме эту статью, написал опровержение и объявил голодную забастовку с требованием опубликовать его, они его опубликовали, но как? Опубликовали через 2 недели, в рубрике под названием "Письма из тюрьмы", которой раньше в газете не было и которую специально под меня открыли и после опубликования моей статьи закрыли. И за эти две недели разместили в этой рубрике несколько совершенно бредовых оправдательных писем от матерых преступников, преступность которых была очевидна. Таким образом, меня, что называется, вставляли в ряд, говоря тем читателю: "Вот, мол, пишут тут из тюряги всякие всякий бред, а мы, как либералы и защитники свободы слова, публикуем, хоть вы сами видите, что это за бред". А для того, чтобы еще больше подогнать мою статью под этот ряд, они порезали ее на куски, сократив на две трети и даже добавив туда отсебятины, чем лишили мои аргументы логики.
Расправа надо мной либералов не ограничилась стравливанием на меня психопата, который по их замыслу должен был убить меня и последующей посадкой меня в тюрьму с помощью грубо пошитого дела. То, что не удалось им на воле, они пытались завершить в тюрьме. По их указанию тюремное начальство натравливало на меня уголовников (одних в темную, а тем, кто сотрудничал с ними, просто давая указание), в результате чего у меня было множество драк, в некоторых из которых мне приходилось драться с голыми руками против ножа. А доброхоты советовали мне: "Сделай и ты себе нож и запузырь кого-нибудь". И только ясное понимание, что именно этого и хотят от меня либералы и тюремное начальство, заставляло меня продолжать рисковать головой, но не попадаться в эту ловушку. (В многочисленных ножевых разборках в тюрьме, если не было трупа, никто не наказывался, но если бы я пырнул кого-нибудь, мне непременно намотали бы новый срок и я никогда не вышел бы из тюрьмы). Фактически мне было поставлено условие: или отступись от своей философии, или ты живым отсюда не выйдешь.
И все-таки через 3 года я вышел. Верховный Суд, который рассмотрел мое дело только через 3 года после моего ареста, на месте освободил меня. Правда, он не оправдал меня полностью, а оставил мне те 3 года, которые я уже отсидел. Но в истории израильского правосудия не было случая, чтобы человек, просидевший более года, был полностью оправдан на обжаловании. Что, кстати, лишний раз показывает, чего на самом деле стоят права человека в исполнении нынешних либералов, по-прежнему хвастающихся своей приверженностью им.
Но и на свободе меня не оставили в покое. Тем более, что я продолжал попытки опубликовать мою книгу, добивался пересмотра моего дела и полного оправдания и, наконец, создал движение "За судебную справедливость" и хорошо достал с его помощью коррумпированную израильскую полицию. Мало того, теперь к либералам примкнули и тупоголовые патриоты - националисты, которые видели патриотизм в том, чтобы закрывать глаза на недостатки, существующие в Израиле, и затыкать рот тому, кто открывал им и другим глаза на эти недостатки. Меня дважды по выходе из тюрьмы пытались задавить машиной и один раз таки повредили. Меня подтравливали ядами, малыми дозами, чтобы, ослабив, лишить возможности продолжать борьбу. И по-прежнему натравливали на меня всяких психопатов и платных провокаторов, в результате драк с которыми меня затем увольняли с работы, которую мне и так после тюрьмы с трудом удавалось найти, даже простым рабочим. Увольняли и без драк под любыми предлогами, вплоть до изменившейся якобы (за неделю) экономической ситуации. Именно лишение всяческой возможности заработать на жизнь в сочетании с невозможностью продвигать дальше мою философию, и вынудили меня, в конце концов, оставить Израиль и вернуться на Украину, где я и проживаю, сохраняя израильское гражданство и считая себя, а не тех, кто меня выжил, настоящим патриотом. Здесь я и опубликовал сразу по прибытии в 1992-м году "Неорационализм", 10 лет спустя после его написания.
После опубликования "Неорационализма" я продолжил развивать мою философию. На базе моей теории познания я развил единый метод обоснования научных теорий. Единый метод обоснования это то, что отличает науку от не науки, лженауки, псевдо науки. Важность этого метода соизмерима с важностью самой науки для современного общества. Она еще более возрастает от того, что в современной философии господствуют направления (главные из которых - экзистенциализм и пост позитивизм, но есть еще много других), релятивизирующие научное познание, утверждающие ненадежность знания, добываемого наукой, отсутствие в науке единого метода обоснования и т. д. Это привело к далеко идущим последствиям как в самой науке, так и в обществе в целом. В науке, особенно гуманитарной, в которой не работает или почти не работает критерий практики, это привело к проникновению в нее огромного количества посредственности и просто бездари, которые, пользуясь отсутствием принятого объективного критерия научности, просто затопляют научные издания потопом наукообразной болтовни. В этом потопе тонут действительно ценные научные работы. Еще это приводит к субъективности оценок научным официозом важных работ на новых направлениях, как это было, например, в Союзе с генетикой и кибернетикой.
Что касается общества и человечества в целом, то отсутствие и непризнание единого метода обоснования привело, прежде всего, к такому явлению, как плюрализм, понимаемый не как право каждого отстаивать его понимание истины, а как наличие многих равноправных истин - правд, у каждого человека, народа, страны и т. д. Но поскольку истина для нас важна не только в абстрактных вопросах типа, сколько чертей может поместиться на конце иглы, но и в жизненно важных, а зачастую конфликтных, то на практике получается, что прав не тот, кто действительно прав, а тот, кто сильней или у кого мощней средства массовой пропаганды. Непризнание единого метода обоснования приводит также к отсутствию общего языка на переговорах по мирному разрешению всевозможных международных конфликтов. Это в свою очередь приводит к тому, что либо договориться не удается, либо решение навязывается одной из сторон силой и недовольство, связанное с ощущением несправедливости решения, накапливаясь, приводит со временем к новому взрыву. Без признания единого метода обоснования затрудняется также разрешение таких проблем, как нахождение общего языка и примирение между представителями различных религий и конфессий и многих других. Наконец, непризнание единого метода обоснования и связанное с ним обесценивание значения фундаментальной науки, теории отражается на внутриполитической жизни западных стран. Оно приводит к подмене политики, основанной на идеологии, в свою очередь основанной на фундаментальной теории, политиканством, политтехнологиями, надуванием щек по рецептам психологов на экранах телевизоров для произведения впечатления на электорат и т. п.
Я в своих работах по единому методу опроверг аргументы пост позитивистов и других релятивизаторов науки и показал, что наука таки обладает единым методом обоснования ее теорий и что именно это отличает ее от не науки, лженауки и т. д. Этот метод был выработан самой рациональной наукой в процессе ее развития, но до сих пор существовал лишь на уровне стереотипа естественно научного мышления и в эталонных теориях - образцах типа механики Ньютона. Я обобщил этот метод, доработал его и представил эксплицитно. На основе метода я уточнил понятие научной теории, дал способ определения границ ее применимости и уточнил разницу между теорией и гипотезой, которая на сегодня оказалась размытой даже в физике.
Кроме того, этот метод до сих пор существовал, даже на уровне стереотипа естественно научного мышления, только в сфере самих естественных наук. Гуманитарные науки его до сих пор не ведали вовсе. Естественные науки развивались поступательно, какие-то гипотезы принимая всем научным сообществом в качестве доказанных теорий, а какие-то, также всем сообществом, отбрасывая. Гуманитарные же науки, особенно философия, уподобились религии. Как религии разбиты на множество конфессий, между которыми нет никакого общего языка, так и гуманитарные науки разбиты на множество школ, между которыми не происходит никакого содержательного диалога. Поэтому в них, особенно в философии, не происходит никакого поступательного развития и они не способны решать проблемы, стоящие перед обществом, в то время как общество, человечество, как никогда сегодня нуждается в философском разрешении возникших перед ним глобальных проблем. Я показал возможность применения единого метода обоснования и в гуманитарной сфере, и даже в религии (в толковании Священных Писаний), а также в экономике и ряде других сфер.
В Книге "От Моисея до постмодернизма. Движение идеи" я развил мою теорию духа. Религия, как известно, мощный источник духа. Но с ней связана одна проблема. Тексты Священных Писаний, Библии в частности, допускают разное толкование и даже содержат много видимых противоречий. И это создает основу для искажения учения Библии (аналогично Корана), разными конфессиями, сектами и проповедниками, вплоть до противоположности. В прошлом это приводило к изуверствам инквизиции и Домостроя, к священным войнам и т. п. Сегодня серьезную угрозу представляет религиозный фанатизм, исламский, прежде всего, но не только исламский. В связи с этим остро стоит вопрос, чему же на самом деле учит Библия или Коран, содержат ли каждая из этих книг стройное непротиворечивое учение о том, как нужно жить, и можно ли это учение вычленить и обосновать, отправляясь от текста Библии (Корана), так, чтобы оно было принято всеми верующими данной религии, как принимается доказанная научная теория в сфере естественных наук. Я показал, что это можно сделать и сделал, используя как инструмент единый метод обоснования.
Я показал, что в учении Бога Отца и Иисуса Христа нет внутренних противоречий и его можно рассматривать как систему аксиом Библии. А вот высказывания еврейских летописцев, царей и пророков в Ветхом Завете и аналогично, апостолов в Новом (кроме тех, где они передают прямую речь Бога Отца или Иисуса Христа), а тем более всевозможных отцов церкви, пап и постановления соборов ни в коем случае нельзя рассматривать как "свято", как неоспоримую истину. Их можно и нужно проверять на соответствие упомянутым аксиомам. Таким и только таким образом можно вычленить из Писания единое и непротиворечивое учение, которое могут принять все верующие в силу его обоснованности. Речь идет, естественно, об учении, как жить, о моральном учении, а не о сугубо теологических вопросах, типа: Бог один или в трех лицах.
В моих работах по макроэкономике я показал, что основная проблема современной макроэкономики заключается в том, что она не знает границ применимости своих теорий. Эта проблема существует и во всех других дисциплинах и, как я сказал, ее решение дает только единый метод обоснования, но в экономике она стоит намного острее. Это связано с тем, что экономическая действительность, в которой мы живем и которая нами же творима и изменяема, изменяется (в смысле, ее законы изменяются) несравненно быстрее, чем, скажем, физическая. Последнюю можно принять за практически неизменяемую: газы как расширялись, так и расширяются по законам Бойля - Мариота и Гей-Люсака и даже указания партии не смогли этого изменить. А вот в экономике все время появляются все новые формы отношений, новые институты, новые юридические законы, регулирующие экономическую деятельность, новые финансовые инструменты и это меняет экономическую действительность, меняет законы, которые действуют в ней, меняет характер поведения ее игроков. В результате макроэкономические теории, которые успешно работали в свое время (Смита и Рикардо, Кейнса, Фридмана) и которые поэтому остаются верными для своих условий, в новых условиях становятся непригодными, выходят за пределы своей применимости. И именно применение их за пределами применимости было главной причиной всех предыдущих экономических кризисов. Решение этой проблемы, как я сказал, дает только единый метод обоснования.
Я показал также, чем отличается современная олигархия от олигархии прошлого и какова была ее роль в последнем мировом финансово-экономическом кризисе. ("Современная олигархия" и другие). Я показал нарастающую роль морали в экономике. ("Экономика и мораль") Если на этапе раннего капитализма экономика практически не зависела от морали ее участников - игроков и Адам Смит был прав (для своего времени), утверждая, что рынок сам все отрегулирует, то сегодня это далеко не так и, например, жадность банкиров сыграла значительную роль в последнем кризисе. Наконец, на базе других моих работ ("Эволюция кризисов" и пр.) я сформулировал формулу - необходимое условие бескризисного развития экономики.
В моих работах по глобальному кризису человечества я показал, что одна из главных причин этого кризиса заключается в отсутствии сегодня единой для всех народов, обоснованной и потому принимаемой всеми, оптимальной системы ценностей. ("Проблема ценностей, как проблема выживания человечества", "Бифуркационная точка человечества", "Бифуркационная точка. Продолжение" и др.). Я показал, что такая система может быть создана и заложил начала ее. Кроме того, я показал, что научно технический прогресс порождает условия, искривляющие систему ценностей, реально принятую в обществе. ("Глобальный кризис человечества и научно технический прогресс"). Это имеет далеко идущие последствия, в частности приводит к деградации современной демократии. ("Современная демократия"). Выход из ситуации заключается в планировании развития научно технического прогресса, с ограничением развития в одних направлениях и усилением в других. (Я указал, в каких, именно). И в перенесении центра тяжести с научно технического развития на духовное. В первую очередь на выработку и принятие оптимальной системы ценностей.
Это - творческая часть пути, пройденная мной после возвращения Украину в 1992-м году. А вот что происходило с признанием моей философии и со мной лично с тех пор.
В Украине, когда я вернулся, либералы не обладали властью ни политической, ни в виде господства в СМИ, академическом мире, в культуре и искусстве. Но моя философия задевала интересы самых разных сил и слоев в обществе. Прежде всего, она задевала интересы и амбиции философского официоза, доставшегося Украине и России в наследство от Советского Союза. Тоталитарная идеология советской власти не допускала никакой самостоятельной философской мысли за пределами марксистских догм. Поэтому те, кто пробились тогда на вершину философской иерархии, философами, по сути, вообще не являлись. Их авторитет был дутым, и появление и признание новой настоящей большой философии грозило им утратой их привилегированного положения. Понятно, что они делали все возможное, чтобы не допустить этого. Правда, крушение Советского Союза и без моей философии нанесло сильный удар по их авторитету и на момент моего приезда они были настоль ослаблены этим, что не смогли воспрепятствовать изданию моего "Неорационализма" (хотя и была попытка это сделать). Но, в отличие от коммунистической партии, эти, все же, удержали свои позиции и, сменив вывеску марксизма на вывеску модных на Западе философских учений, включая экзистенциализм (который незадолго перед этим по долгу службы лаяли), продолжили заправлять официальной философией, укрепив вскоре по новой свои позиции. После этого они начали методически меня давить. Еще до того, как они начали давить, после опубликования "Неорационализма" я получил приглашение читать курс лекций "Современные теории познания" (на базе моей теории) в Киевомогилянской Академии и курсы религиеведения и философии иудаизма (из которого затем выросла книга "От Моисея до постмодернизма. Движение идеи") в Соломоновом Университете. Но после того, как они восстановили вполне свою власть в официальной философии, меня отстранили от преподавания под предлогом, что в обоих случаях меня брали, якобы, на место преподавателя, уезжавшего в Америку на стажировку, а теперь он вернулся. Меня наотрез отказывались публиковать в украинских философских журналах, перестали приглашать на философские конференции (после публикации "Неорационализма" успели несколько раз пригласить) и т.д.
Тогда я попробовал продвигать свою философию в России. Там я тоже натолкнулся на сопротивление философского официоза, прежде всего, директора ИФ РАН Степина. Степин, забыв, как в Союзе защищал марксистский рационализм, быстро создал свою теорию классического, не классического и пост не классического периодов в науке, каждый со своим методом обоснования. Теорию, которая по сути релятивизировала научное познание. А я приехал в Москву в 1994-м году именно со своими первыми статьями по единому методу обоснования (статьями, которые перед этим в киевском ИФ и его философском журнале "Наукова и социологична думка", отказались даже рассматривать). И, несмотря на то, что эти мои статьи понравились редактору журнала "Вопросы философии" Лекторскому, Степин запретил ему их публиковать. Все же в России власть философского официоза оказалась не столь тотальной, как в Украине, и через несколько лет мне удалось опубликовать этот цикл статей в журнале "Философские исследования". А, спустя еще 10 с лишним лет, вышла в издательстве Алетейя (СПб, 2012) моя книга "Единый метод обоснования научных теорий". В этом же году вышла в издательстве LAP publishing (Саарбрюккен, Германия) моя книга "Глобальный кризис: причины и пути выхода" с изложением моих взглядов на кризисное состояние современной цивилизации и путей выхода из этого кризиса на базе моей философии.
Но поскольку в силу моей натуры я не мог ждать годами и десятилетиями выхода моих статей и книг (тем более, осознавая важность того, что я делаю), я продолжил в Киеве искать других путей продвижения моей философии. Еще со времен Израиля кроме философии я писал много публицистики, часть которой была нагружена философией и ссылками на мои чисто философские работы. И я решил двигать философски нагруженную публицистику через газеты и тем пропагандировать собственно философию. Поначалу дело пошло, и я опубликовал в газете "Зеркало недели" (претендующей быть главной интеллектуальной газетой Украины) три статьи одну за другой. Начальница отдела, в котором они публиковались, нахваливала их и просила приносить еще и еще, и я нагрузил ее несколькими статьями, которые она успела нахвалить и пообещать их скорый выход. И вдруг, как отрезало - не вышла ни одна из уже нахваленных статей и больше просили не приносить.
Эта история повторилась еще в нескольких газетах. В частности, в газете "День" вышло подряд, номер за номером, 6 моих статей, после чего заместительницу главного редактора Лигачеву, которая продвигала там мои статьи, уволили и тут же прекратили меня публиковать. (Кстати, в Израиле зам главного редактора журнала "Кинор" Лодину, которая опубликовала часть моих "Записок оле" в то время, как я сидел в тюрьме, тоже немедленно уволили и 2 года не брали ни на какую работу). В конечном счете, мне был закрыт путь во все мало-мальски приличные газеты Украины (а в неприличных я и сам не хотел публиковаться). К этому, безусловно, приложил руку философский официоз, являющийся частью академического официоза в целом (а влияние такового в украинской и российской политике не приходится отрицать). Но тут вступила в действие уже и другая сила. СМИ на Западе - это традиционно сфера властвования либералов (нео либералов) и таковыми они быстро стали и в Украине и в России после развала Союза (в России меня в газетах вообще ни разу не публиковали). А как моя философия воспринимается либералами, я уже описал.
Параллельно я пробовал прорваться еще по нескольким направлениям. Я предлагал вниманию политиков из разных партий, общественных деятелей, представителей религии и культуры отдельные мои работы, каждому то, что могло его заинтересовать в связи с его партийной идеологией, областью и направленностью деятельности и т. п. Реакция была всегда одна и та же. В качестве примера приведу разговор с представителем компартии, которому я предложил мою теорию познания и единый метод обоснования и сказал примерно так:
- Вы, марксисты, всегда отстаивали рационализм и боролись с релятивизаторами науки. В борьбе с экзистенциалистами Вы хоть и не победили, но хоть как-то сохраняли свое лицо. А вот аргументации пост позитивистов, релятивизирующих науку, опираясь на реальные феномены физики, марксистские философы ничего не смогли противопоставить. А я эту их аргументацию громлю в пух и прах.
Он взял мою книгу ("Неорационализм") и статьи по методу и через некоторое время, когда мы встретились, сказал мне:
-Да, Вы замечательно побили пост позитивистов, но ведь Вы и марксизм критикуете.
- Ну, критикую, - говорю - но я Вам предлагаю сотрудничество там, где мы с Вами заодно. А там, где не согласны, давайте спорить.
- Нет, - говорит - уберите из Вашей книги всю критику марксизма и тогда мы ее опубликуем.
Меня не устраивало служить одной ложной идеологи во имя того, чтобы сокрушить другую ложную. Другое дело - сотрудничество там, где есть согласие, и честный спор там, где его нет. Но это не устраивало ни коммунистов, ни кого-либо еще из имеющих хоть какую-то власть и положение хоть в какой-то области в Украине. Аналогичным образом заканчивались мои обращения ко всем прочим представителям власти политической, академической и т.д.
Еще одним направлением, по которому я пытался продвигать признание моей философии, было участие во всевозможных философских и около философских семинарах. Я и сам создавал философские семинары и даже открытый университет при республиканской научно-технической библиотеке имени Вернадского, который дирекция библиотеки закрыла без объяснений где-то пол года спустя после открытия, когда его стало посещать все больше ученых, кандидатов и докторов наук. Дело наверняка не обошлось без давления на дирекцию библиотеки со стороны академических властей.
Вершиной деятельности в этом направлении был мой семинар "Философия и проблемы общества" при Доме Ученых Украины, который просуществовал 4 года. Закрывать его так примитивно, как закрыли открытый университет, властям было неудобно из-за хорошей посещаемости его на фоне плохой посещаемости других семинаров в Доме Ученых. Но и терпеть этот семинар философскому и академическому истэблишменту стало невмоготу, т.к. я периодически подвергал их критике на нем. Тогда они принудили сотрудников различных научно исследовательских институтов и университетов перестать посещать мой семинар и, когда там остались одни пенсионеры, я сам закрыл его.
Наконец, еще одно направление, в котором я стал продвигать мою философию после того, как убедился, что меня полностью зажали с философскими публикациями и в газетах, это - интернет. Сегодня у меня по самой скромной прикидке - тысяч 200 читателей на моем личном сайте, сайте Международного Института Философии и Проблем Общества (НКО), который я организовал, и в различных электронных журналах, библиотеках и серверах, где размещено довольно много моих работ, часть даже без моего ведома. Все это, несмотря на то, что и в интернете мои противники вели и ведут против меня упорную нечестную войну. Пропадали с сайтов или портились (резались) мои работы. Один раз даже исчез мой главный личный сайт (на сервере "Заграница") и почти одновременно - сайт института. Личный сайт удалось восстановить только после моего обращения к М. Мошкову, частью библиотеки которого является сервер "Заграница".
Самые сильные удары по мне в интернете наносились с помощью закрытия или реорганизации тех серверов, где я, так сказать, хорошо сидел. Был такой весьма почтенный и популярный сервер inauka.ru, который закрыли несколько лет назад окончательно. Сервер назывался "Известия науки", был приложением к газете Известия и поддерживался Министерством образования и науки РФ и на нем публиковались многие и многие, включая маститых академиков РАН. При всем количестве авторов на этом сервере и маститости некоторых из них, я "сидел" там не просто лучше других, но явно доминировал. На сервере у каждого автора был свой блог и из этих блогов хозяева сервера выбирали достойные, по их мнению, произведения и размещали их в основной части сервера. В этой основной части была главная страница, где давался постоянно обновляемый список названий с краткими аннотациями 30-ти наиболее читаемых статей. В блоге у меня было 100 с небольшим философских и научных статей и свыше 90% из них попали в основную часть сервера. А в списке статей на главной странице сервера в течение ряда лет, вплоть до закрытия сервера было как минимум 5 моих статей (а бывало и по 10). Замечу еще, что закрылся сайт после моего письма бывшему министру образования и науки Фурсенко с критикой в адрес Академии Наук и предложением реформы науки на базе моего единого метода обоснования научных теорий.
Была еще история с закрытием электронной библиотеки Ихтика (www.ihtik.ru). По посещаемости библиотека была на втором (может третьем) месте в Рунете после библиотеки Мошкова. Мое положение в этой библиотеке было не хуже, чем в Инауке. Правда, здесь у меня было не 100, а примерно 20 работ, но философский раздел библиотеки тогда (до закрытия) был небольшой и состоял почти исключительно из философов с мировым именем. Причем у каждого из этих философов было в библиотеке по одному - два, максимум 5 произведений, а у меня 2 десятка. К этому следует добавить, что я послал в эту библиотеку одно единственное произведение, книгу "От Моисея до постмодернизма". Все остальное они сами, даже не спросив меня, позаимствовали с моего сайта. Спустя несколько лет после закрытия, сайт вновь открылся с измененным названием (www.ihtik.lib.ru), но меня там уже не было. Я пару раз обратился к руководству с напоминанием о своем существовании и предложением восстановить мое присутствие на сайте, но ответа не получил. Год назад я вновь обнаружил себя на Ихтике. Но теперь я был уже незаметен на общем фоне. Число моих работ на сайте сократилось, а с другой стороны, если раньше на сайте в разделе философия было всего несколько сот работ (и из них два десятка моих), то теперь там 11,5 тысяч работ, сваленных кулем. В этой куче найти мои (если не специально искать) это почти то же, что случайно обнаружить иголку в стоге сена.
Наконец, сайт моего института был практически уничтожен с помощью такого приема. Сайт располагался на сервере narod.yandex.ru. Где-то около года назад yandex передал narod серверу Ucoz. При этом, не знаю, как это было сделано, но посещаемость сайта моего института с 5-6и тысяч в месяц упала до нуля.
Но, несмотря на все эти препятствия, работа в интернете принесла свои плоды и не только в виде числа читателей, хотя именно их рост был причиной других успехов. Меня стала замечать сначала, назовем ее так, философская общественность. Я имею в виду ту часть интеллигенции, научной, прежде всего, но не только, которую волнуют проблемы стоящие перед страной и человечеством, требующие философского осмысления. И поскольку официальная философия (по причине отсутствия в ней принятого единого метода обоснования и, как результат, наличия в ней множества школ, не имеющих между собой общего языка), не помогает этому осмыслению, то эти люди занялись самостоятельным поиском и стали создавать всевозможные сообщества, базируясь, прежде всего, на интернет. К ним стали примыкать и академические философы из числа, как правило, молодых и недовольных положением дел в официальной философии. Все это не могло не повлиять и на отношение ко мне официальной российской, а потом и западной философии (на украинских наследников Трофима Лысенко это до сих пор не повлияло). В последние несколько лет я стал получать приглашения на российские и международные конференции.
Пиком развития событий в этом направлении было мое участие во Всемирном Философском Форуме под эгидой ЮНЕСКО в Афинах в 2010- году. У меня прошло на этом Форуме 5 докладов, больше чем у любого другого участника (хотя там участвовали некоторые философы с мировым именем и представители российского философского официоза, включая Степина). Кроме того я был введен в состав Программного Комитета Форума.
После того как появилась моя первая статья на сайте Форума, был принят мой доклад, связанный с единым методом обоснования, на международную конференцию "Философия физики" в Москве. Я, правда, на эту конференцию поехать не смог (не хватало денег и на Афины и на Москву), но тезисы моего доклада в сборнике конференции вышли. В то время как до этого, сколько я ни подавал заявки на участие в подобных конференциях в Москве (например, дважды на всероссийский философский конгресс) с приложением статьи, связанной с единым методом обоснования, всегда получал отказ без объяснения причин.
Еще один мой доклад, связанный с единым методом обоснования, был принят в следующем году на международную конференцию "Глобалистика 2011", опять под эгидой ЮНЕСКО в Москве. Наконец, в прошлом году, безусловно, не без влияния моего участия в Форуме, продемонстрировавшего признание моей философии в мире, у меня вышли две книги в московском издательстве Direct Media, в серии Университетская библиотека Online: "Эволюция духа. От Моисея до постмодернизма" и "Начала новой макроэкономической теории". Но было бы ошибочно делать вывод, что произошло уже окончательное признание моей философии, и борьба моих противников против нее закончилась.
За тот долгий период, что прошел с момента моего возвращения в Украину и до Всемирного Форума, я успел нажить себе могучих врагов не только среди философского и прочего академического официоза и сторонников нео либерализма, но и среди украинских политиков первого ранга. Произошло это потому, что я написал и сбросил в интернет несколько разоблачительных статей сначала о Ющенко, затем о Януковиче. Конечно, разоблачительные статьи об этих и других политиках писали и другие журналисты. Но, во-первых, некоторые из них, как известно, за это таки пострадали. Во-вторых, я писал то, до чего другие не додумались, и что было более опасным для этих политиков, чем то, что писали другие. Например, я писал и обосновывал, что смерть украинского министра МВД Кравченко была не просто убийством (это писали и другие), но что это убийство не могло произойти без ведома и согласия Ющенко. Я разоблачал махинации, осуществленные Януковичем вкупе с Фирташем в процессе так называемого рефинансирования украинских банков после финансового кризиса 2009-го года. Ни один журналист, кроме меня, не додумался или не отважился тогда вскрыть механизм этой махинации. Мало того, мою статью об этом не отважилась тогда опубликовать ни одна газета. Януковича и его олигархов доставала также моя макроэкономическая теория, в которой я показывал роль современной олигархии во всемирном финансово-экономическом кризисе вообще и в Украине в частности.
Понятно, что такие вещи не прощались. В результате, начиная со времен Ющенко, борьба против меня пошла по всему полю, как в Израиле или в Союзе перед выездом Израиль. Включая подтравливание и иные способы разрушения моего здоровья и лишение меня возможности зарабатывать на жизнь не только философским, но и любым другим трудом.
Именно из-за сурового финансового положения я не смог поехать не только на 2 упомянутые конференции в Москве, но и на многие другие. Особенно важно, что я не смог принять ежегодно получаемые с тех пор персональные приглашения на Всемирный Философский Форум и Всемирный Философский Конгресс. Мало того, я не могу даже подать доклад на Всемирный Философский Конгресс, ибо для этого надо внести организационный взнос в размере 250$, а денег на это у меня нет.
В результате я потихоньку ухожу из фокуса внимания в этих местах. Тем более, что другие потихоньку подворовывают мои идеи и хоть развивают их вкривь и вкось, принося тем больше вреда, чем пользы, но перетягивают внимание на себя. И почувствовав это изменение ситуации, мои противники начинают отыгрывать назад то, что, по их мнению, они проиграли после моего участия во Всемирном Философском Форуме. В частности мои доклады опять перестали принимать на философские конференции в России, произошла упомянутая история с фактическим уничтожением сайта моего института.
Изложенная выше моя биография дает ответ фактически на все вопросы, поставленные кандидату на вакансию. Но в заключение я хочу, все же, дополнительно прояснить, как я вижу ситуацию сегодня в мире и в России в частности, и что дает моя философия для разрешения проблем, стоящих сегодня перед человечеством и Россией.
В мире происходит глобальный кризис цивилизации. Основные угрозы, создаваемые кризисом, таковы:
1. Наличие и умножение всевозможных средств массового уничтожения, первым и главным среди которых является атомное оружие.
2. Рост конфликтности между странами и дестабилизация положения внутри стран
3. Террор, по масштабам превосходящий все, что бывало в предыдущей истории человечества, с угрозой овладения террористами все тем же оружием массового уничтожения.
4. Разрушение экологии по различным параметрам с вероятностью непредсказуемых природных катаклизмов.
5. Техногенные катастрофы, которые в перспективе, могут сравняться по масштабу с последствиями атомной войны или природных катастроф, вызванных разрушением экологии.
6. Периодические экономические локальные и глобальные кризисы, способные спровоцировать хаос, беспорядки и дальнейшее развитие по одному из предыдущих сценариев.
7. Стремительное и все ускоряющееся изменение действительности, в которой мы живем. В последние десятилетия темп изменений вырос и продолжает расти так быстро, что адаптивная способность человечества становится под вопросом. Главным в изменении условий жизни является лавинообразный рост информации вообще и научной в частности. Это приводит к тому, что никто, включая политиков и ученых, не видит картину происходящего в стране или на планете во всей ее полноте, а, следовательно, не в состоянии адекватно оценивать последствия тех или иных процессов, решений или действий.
Разрешение вех этих и многих других не перечисленных проблем требует, прежде всего, их философского осмысления и наличия общего языка для всех участников всевозможных конфликтов и представителей различных идеологий, религий и конфессий. Языка, который позволил бы сторонам находить правильное, научно обоснованное решение проблем, а не решать их применением силы или, в лучшем случае, демократическим волеизъявлением большинства. (Большинство отнюдь не всегда право, тем более в вопросах, требующих научных знаний и философского осмысления). Современная философия и гуманитарные науки таким языком не обладают. Его, как я пояснил выше (и обосновал в моих философских работах) дает только разработанный мной единый метод обоснования научных теорий. Как этот метод работает в макроэкономике, при выработке оптимальной общечеловеческой системы ценностей и морали, при определении направления научно технического прогресса, уменьшающего риски связанных с ним всевозможных катастроф и т.д., я также пояснил выше и обосновал в моей философии.
Что касается России, то у нее помимо перечисленных общечеловеческих проблем есть еще свои, которые не стану здесь перечислять. Принятие моей философии, включая макроэкономическую теорию, помогло бы России не только разрешить свои проблемы, но и проложить путь для всего человечества. Без чего по большому счету невозможно разрешить отдельно проблем России. Россия - страна, нуждающаяся в великой миссии. Проложить путь человечеству для выхода из глобального кризиса - вот миссия достойная России и способная вдохновить ее народ. Россия может выполнить эту миссию, поддержав мою философию.
Отсюда понятно, чем я хочу заниматься в рамках предлагаемой вакансии. Я хочу дальше развивать мою философию и добиваться ее признания. Для этого, прежде всего, необходима нормальная публикация моих работ. Для дальнейшего развития моей философии мне нужен небольшой коллектив хороших ученых естественников, перешедших или готовых перейти в гуманитарную сферу и искренне озабоченных судьбой человечества и России. Таковые есть сегодня и некоторых я знаю.